Рассказы о любви

Рыба тоже почувствовала необычность в погоде и повела себя странным образом. Красноперки первые четверть часа так и шли на крючок, одна тяжелая широкая рыбина — плотва с красными брюшными плавниками — оборвала мне леску, когда я уже вытащил ее и почти держал в руках. Но вскоре после этого рыбу охватило беспокойство, красноперки зарылись в ил и не брали наживку, а на поверхности появились стайки молоденьких рыбешек, возрастом не старше года, они так и шли стайка за стайкой вверх по течению. Все указывало на то, что погода меняется, но ветра не было, и воздух был прозрачен как стекло, и небо было чистое от облачков.

Мне казалось, что рыбу спугнули грязные сточные воды, и так как я не был склонен сдаваться, я стал подумывать о том, чтобы сменить место и прощупать канал вдоль прядильни. Едва я нашел там место возле сарая и разложил свои принадлежности, как на лестнице у фабричного окна появилась Берта и, увидев меня, помахала мне. Я сделал вид, что ничего не заметил, и нагнулся к удочке.

По замурованному в камень каналу бежала темная вода, я видел свое дрожащее отражение, размываемое мелкими волнами, — человек сидит на земле, голова между стопами. Девушка, которая все еще стояла у окна, окликнула меня, но я уставился, не двигаясь, на воду и не повернул головы.

С рыбалкой не клеилось, и рыба здесь стремительно проплывала, неслась как по срочному делу. Устав от давящей духоты, я присел на каменный бортик, уже не ожидая более ничего от этого дня, и лишь желал, чтобы скорее наступил вечер. Позади меня в цехах прядильни извечно пели станки, канал бесшумно гнал воды вдоль замшелых зеленых влажных каменных стен. Меня охватило сонное безразличие, и я понуро сидел, мне даже лень было смотать удочку.

Очнулся от сонной лени я, вероятно, через полчаса в состоянии внезапной тревоги и глубокого волнения. Ветер крутился упрямым вихрем, не распыляясь, воздух сгустился и приобрел странный привкус, ласточки, встревоженные, летали над самой водой. У меня закружилась голова, и я подумал, что заработал солнечный удар; неожиданно сильно запахло водой, и у меня появилось дурное предчувствие, что меня стошнит, я отер со лба пот. Потом вытащил удочку, освежил руки капавшей с лески водой и начал собирать вещи.

Выпрямившись, я взглянул на площадь перед прядильней и увидел, как пыль, закручиваясь мелкими вихрями, взмывает вверх, собираясь в облако, а в высоком беспокойном воздухе носятся птицы, словно их кто подхлестывает, воздух в долине побелел, как при снежной буре. Ветер вдруг стал холодным и набросился на меня, словно злейший враг, он выхватывал из воды рыбок, сорвал с моей головы панаму и затем ударил мне в лицо как кулаком.

Белый воздух, стоявший над дальними крышами, подобно снежной лавине окутал вдруг и меня, он был холодный и причинял боль, вода из канала брызгами летела вверх, как под ударами мельничного колеса, удочку унесло, а вокруг меня теперь бушевал ревущий белый хаос, удары сыпались на голову и руки, комья земли летели мимо меня вверх, песок и древесные щепки кружились в воздухе.

Все было непонятно; я чувствовал только — происходит что-то ужасное, грозящее опасностью. Одним прыжком я метнулся к сараю и спрятался в нем, ослепленный неожиданностью произошедшего и в сильном испуге. Я уцепился за железную балку и, оглушенный, простоял несколько секунд, не дыша и не двигаясь, в животном страхе, пока ко мне не вернулось сознание. Невиданный ураган, какого мне до сих пор видеть не доводилось, пронесся с дьявольской силой мимо, где-то в вышине слышалось жуткое, скорее дикое, завывание, на плоскую крышу надо мной и на землю перед дверью обрушились тучи крупного града, большие льдинки вкатились в сарай. Шум от града и ветра был чудовищный, канал вздыбился, словно его хлестали плетью, и бился мятежными волнами о каменные борта.

Я охватил взглядом все разом в одну минуту — поднятые ветром доски, кровельную дранку и ветки деревьев, падающие камни с кусками известки, отбитыми летевшими в них крупными градинами-снарядами; я слышал, как рушился и падал кирпич, как под частыми ударами молотка вдребезги разлеталось стекло, с крыш обрушивались сточные желоба.

Откуда-то бежал человек, со стороны фабрики, прямиком через засыпанный градом двор, одежды на нем развевались под порывами ураганного ветра. Шатаясь, человеческая фигура приближалась, борясь с обрушившимся на нее потопом с небес. В сарае она бросилась ко мне — замершее, чужое, но такое знакомое мне лицо с большими, полными любви глазами, расплывалось в мучительной улыбке, молчаливый теплый рот искал моих губ и долго целовал меня с захватывающей дух ненасытностью, руки обнимали меня за шею, а светлые влажные волосы облепили мои щеки, и пока мир кругом сотрясался от града и урагана, еще глубже меня охватил немой, но страшной силы ураган любви.

Мы сидели на груде досок, без слов, тесно обнявшись, я робко и удивленно гладил волосы Берты и прижимал свои губы к ее нежному ротику, ее тепло сладкой болью окутывало меня. Я закрыл глаза, она прижала мою голову к своей вздымающейся груди, потом к коленям и гладила меня мягкими, мечущимися по лицу и по волосам руками.

Я открыл глаза, вынырнув из мгновенного провала во тьму от головокружения, — ее серьезное широкоскулое лицо печально склонилось надо мной, глаза смотрели растерянно. С ее бледного лба из-под спутавшихся волос сбегала узкая струйка яркой крови — по всему лицу к шее.

— Что с тобой? Что случилось? — вскричал я в страхе.

Она заглянула мне в глаза и слабо улыбнулась.

— Я думаю, мир идет ко дну, — проговорила она тихо, и грохочущий шум непогоды поглотил ее слова.

— У тебя кровь, — сказал я.

— Это град. Пустяки! Тебе страшно?

— Нет. А тебе?

— Я не боюсь. Ах ты Боже мой! Весь город рухнет, того гляди. Ты меня совсем не любишь?

Я молчал и с напряжением смотрел в ее большие распахнутые глаза, опечаленные безответной любовью, и пока она, наклонившись надо мной и с силой прижавшись к моим губам, терзала их, я неотрывно смотрел, как мимо ее левого глаза по белой молодой коже течет тоненькая струйка крови. И пока мои чувства, опьяненные ее любовью, пребывали в смятении, мое сердце стремилось вырваться из ее объятий и отчаянно сопротивлялось тому, чтобы кто-то против его воли взял над ним верх в такой ураган. Я сел, и она прочла в моем взгляде сочувствие.

Тут же отпрянув, она гневно посмотрела на меня, и так как я, движимый состраданием и заботой, протянул к ней руку, она обхватила ее обеими руками, опустила на них лицо, встала на колени и заплакала, и ее теплые слезы побежали по моей вздрагивающей руке. Я смущенно глядел на нее, она всхлипывала, и ее голова лежала на моей руке, на затылке у нее вздрагивал мягкий пушок. Если бы это был кто-то другой, энергично соображал я, та, которую я действительно бы любил и мог отдаться ей всей душой, как бы мне хотелось тогда дотронуться любящими пальцами до этого нежного пушка и поцеловать этот светлый затылок! Но моя кровь оставалась холодной, и я мучительно страдал от стыда, что она стоит передо мной на коленях, та, кому я не хотел приносить в жертву свою юность и свою мужскую гордость.

Все то, что я пережил как заколдованный год и что еще и сегодня остается в моей памяти тысячью маленьких движений, проявлений чувств и жестов как большое временное событие, продолжалось в действительности всего несколько минут. Так же внезапно все прояснилось, стало светло, влажные куски голубого неба выглянули в своей примиряющей невинности, и неожиданно, словно обрубленный топором, ураган сник, и удивительная, невероятная тишина разлилась кругом.

Как из фантастической волшебной пещеры вышел я из сарая на свет божий, удивленный, что все еще живу. Пустынный двор вид имел жалкий, земля была разворочена, словно растоптана лошадьми, повсюду сгрудились кучками крупные градины, моих рыболовных снастей не было и в помине, исчезло даже ведерко. С фабрики доносились возбужденные голоса, почти все стекла были побиты, цеха просматривались насквозь, из всех дверей поспешно выходили люди. Пол был усыпан осколками стекла и обломками кирпичей, длинный жестяной желоб был сорван и висел, погнутый наискось, вдоль половины фасада.