Рассказы о любви

За окном стало совсем мрачно. Дождь лил ручьем и ослабевал только при сильных порывах ветра, гроза все еще собиралась с силами, гром гремел где-то очень далеко.

— Вы боитесь грозы? — спросил господин Хомбургер свою даму.

— Напротив, не знаю ничего более прекрасного. Мы можем перейти в павильон и посмотреть. Ты пойдешь с нами, Берта?

— Если ты хочешь, то с удовольствием.

— И вы, значит, тоже, господин кандидат?.. Ах как хорошо, я очень радуюсь этому. Первая гроза в нынешнем году, ведь так?

Встав из-за стола, они взяли зонты и пошли через сад к ближнему павильону. Берта взяла с собой еще книгу.

— А ты, Пауль, не хочешь к ним присоединиться? — спросила тетя.

— Спасибо, нет. Я хочу разучить одну пьесу.

Со смешанными чувствами он ушел в музыкальный салон. Но едва он заиграл, сам не зная что, как вошел его отец.

— Мой мальчик, не можешь ли ты перебраться на несколько комнат подальше? Это хорошо, что ты хочешь разучить что-то новое, но всему свое время, и мы, старшее поколение, хотели бы при этой духоте немного поспать. Так что до свидания, малыш!

Юноша вышел, миновал столовую, коридор, прошел к воротам. Оттуда он увидел, как все входили в павильон. Услышав позади себя тихие шаги тети, он быстро вышел за ворота и поспешил, ничем не укрывшись, сунув руки в карманы, подальше от всех, в дождь. Гром стал усиливаться, и первые робкие зигзаги молний разорвали черные сумерки.

Пауль обошел дом и вернулся к пруду. Он чувствовал, упрямо страдая, как дождь проникает сквозь его одежду. Еще не посвежевший парящий воздух горячил его, и он подставил голые до локтей руки под тяжелые капли дождя. Все остальные сидели, довольные, в павильоне, смеялись и оживленно болтали, и о нем никто не думал. Ему хотелось туда пойти, но он пересилил себя; раз уж он не пошел с ними сразу, так нечего ему теперь бегать за ними. А Туснельде, та даже и не позвала его. Она пригласила пойти с ней Берту и господина учителя, а его нет. Почему его-то нет?

Насквозь промокший, он подошел, не разбирая дороги, к домику садовника. Молнии следовали одна за другой почти беспрестанно — вниз и поперек неба — фантастически причудливыми линиями, а дождь шумел все громче. Под деревянной лестницей садового домика что-то зазвякало, и оттуда с приглушенным рычанием вылез огромный дворовый пес. Узнав Пауля, он радостно прижался к нему и потерся о ногу, ласкаясь. И Пауль с нахлынувшей неожиданной нежностью положил руку ему на шею, потащил его в темный угол под лестницей и уселся там рядом с ним на корточки, что-то говорил ему и наслаждался его обществом неизвестно сколько времени.

В павильоне господин Хомбургер отодвинул железный садовый стол к задней каменной стене с намалеванным на ней итальянским ландшафтом морского побережья. Яркие краски — синяя, белая, розовая — плохо сочетались с серой стеной дождя и, несмотря на духоту, вызывали озноб.

— Вам не повезло с погодой в Эрленхофе, — сказал господин Хомбургер.

— Почему? Я нахожу, что гроза — это прекрасно.

— Вы тоже, фрейлейн Берта?

— О, я с удовольствием наблюдаю за ней.

Он ужасно злился, что малышка увязалась за ними. Именно сейчас, когда у него завязались отношения с красавицей Туснельде.

— А завтра вы и в самом деле уедете?

— Почему вы спрашиваете об этом таким трагическим голосом?

— Мне просто очень жаль.

— Правда?

— Но, милостивая фрейлейн…

Дождь барабанил по тонкой жестяной крыше и буйными толчками выливался из желобов водосточных труб.

— Знаете, господин кандидат, у вас в учениках очень милый юноша. Это ведь одно удовольствие преподавать такому, как он.

— Вы это серьезно?

— Конечно. Он просто прелесть. Не правда ли, Берта?

— О, я не знаю, я мало его видела.

— Он что, не нравится тебе?

— Нет, почему же… Нравится.

— Что изображено на этой картине, господин кандидат? Это виды Ривьеры?

За два часа Пауль вымок до нитки и вернулся домой смертельно усталый, принял холодный душ и переоделся. И стал ждать, когда возвратятся те трое, и когда они пришли и в коридоре раздался громкий голос Туснельде, он от испуга вздрогнул, его сердце заколотилось. Тем не менее он сделал нечто такое, о чем минуту назад даже не мог подумать.

Когда фрейлейн одна поднималась по лестнице, он подкараулил ее и неожиданно вырос перед ней наверху. Подошел к ней и протянул ей небольшой букетик роз. Это был дикий шиповник, который он срезал внизу, под дождем.

— Это мне? — спросила Туснельде.

— Да, вам.

— Чем же я заслужила? Я ведь опасалась, что вы меня терпеть не можете.

— О, вы смеетесь надо мной.

— Ну что вы. Конечно, нет, дорогой Пауль. И я благодарю вас за цветочки. Это дикие розочки, да?

— Да, с нашей живой изгороди.

— Я воспользуюсь одной из них, потом.

И она проследовала дальше в свою комнату.

Вечером все остались сидеть в зале. Приятно похолодало, с омытых дождем блестящих ветвей все еще падали капли. Собирались музицировать, но профессор предпочел бы поболтать пару лишних часов с Абдереггом. Все удобно расположились в просторном помещении, мужчины курили, молодые люди пили лимонад.

Тетя смотрела с Бертой альбом и рассказывала ей старые истории. Туснельде была в прекрасном настроении и много смеялась. Домашний учитель сильно устал от долгих пустых разговоров в павильоне, опять нервничал, его лицо подергивалось болезненной гримасой. То, что она так всем на смех кокетничала с этим младенцем Паулем, он находил безвкусным и старательно подбирал форму, как бы ей это высказать.

Пауль был самым оживленным из всех. То, что у Туснельде за поясом красовались его розочки, и то, что она сказала ему «дорогой Пауль», ударило ему в голову как вино. Он шутил, рассказывал истории, щеки у него горели, и он не сводил глаз со своей дамы, которая так грациозно принимала его ухаживание. При этом в глубине души у него не смолкал лейтмотив: «Завтра она уедет! Завтра она уедет!» И чем громче и больнее звучало это в его душе, тем с большей тоской цеплялся он за дивные моменты вечера и тем веселее говорил и говорил.

Господин Абдерегг, прислушавшийся на миг, воскликнул, смеясь:

— Пауль, ты торопишься жить!

Но его это не остановило. На какое-то мгновение его охватило жгучее желание выйти, прислониться головой к косяку и зарыдать. Но нет, нет!

А в это время Берта перешла с тетей на ты и с благодарностью искала ее защиты. Тяжким грузом давило, что Пауль только на нее одну не обращал ни малейшего внимания, что за весь день он не сказал ей ни слова, и она, устав от этого и чувствуя себя несчастной, целиком полагалась теперь на доброту тети.

Два старых друга старались превзойти один другого в воспоминаниях и не замечали практически ничего из того, какие рядом с ними разыгрывались, перекрещиваясь, невысказанные юные страсти.

Господин Хомбургер все больше оказывался в стороне. На его изредка вставляемое в разговор невыразительное, но ядовитое замечание мало кто обращал внимание, и чем более копилось в нем горечи и протеста, тем меньше ему удавалось подобрать нужные слова. Он находил по-детски смешным, что Пауль так разошелся, и непростительным то, как на это реагировала фрейлейн Туснельде. Больше всего ему хотелось пожелать всем спокойной ночи и уйти, но это выглядело бы признанием того, что он растратил весь порох своих пороховниц и уже не способен к борьбе. Поэтому из простого упрямства он предпочел остаться. И как ни противна ему была сегодня вечером разнузданная и капризная манера Туснельде, он не мог оторваться от вида ее мягких движений и жестов, ее слегка раскрасневшегося лица.

Туснельде видела его насквозь и даже не пыталась скрыть удовольствия от страстного внимания к ней Пауля хотя бы уже потому, что видела, как это злит кандидата. А тот ни в коей мере не принадлежал к числу людей сильных и чувствовал, как его гнев медленно переходит в тот по-женски мрачный, размягчающий пессимизм, каким заканчивались до сих пор почти все его попытки добиться любви. Разве когда-либо понимала его хоть одна женщина? Оценила его по достоинству? О, но ему доставало искусства уметь испытать все скрытые прелести разочарования, боли, очередного одиночества. Если его губы и дергались, он все равно наслаждался. И даже непонятый, презираемый, он все равно оставался героем сцены, носителем немого трагизма; с кинжалом в сердце он улыбался.