Рассказы о любви

Разошлись все довольно поздно. Войдя в свою прохладную спальню, Пауль увидел в открытое окно спокойное небо с неподвижными молочно-белыми пушистыми облачками; сквозь их тонкую пелену проникал лунный свет, мягкий и сильный, и отражался тысячу раз в мокрых листьях деревьев парка. Вдали над холмами, вблизи темного горизонта, светился узкой полоской, вытянутой в длину как остров, кусок чистого неба, влажный и нежный, с одной-единственной бледной звездой.

Юноша долго смотрел вверх и ничего не видел, видел только бледную волну и ощущал вокруг себя чистые, свежие прохладные потоки воздуха, слышал неслышимые низкие голоса, словно бушующие далекие бури, и вдыхал мягкий воздух иного мира. Нагнувшись, он стоял у окна и смотрел, ничего не видя, как ослепленный, и перед ним простиралась неясная и мощно раскинувшаяся страна жизни и страстей, высветленная жаркими стрелами молний и затененная темными душными облаками.

Тетя легла спать последней. Перед тем она проверила все двери и ставни, погасила свет и заглянула в темную кухню, затем удалилась к себе в комнатку и села при свете свечей в старомодное кресло. Теперь она знала, что происходит с мальчиком, и в душе была рада, что гости завтра уедут. Только бы все хорошо закончилось! Ведь не раз бывало так, что ребенка теряли в одно мгновение. То, что душа Пауля ускользает от нее и все больше и больше становится непроницаемой, она, конечно, знала и с опаской смотрела, как он делает первые несмелые шаги в саду любви, в котором ей самой в свое время плодов досталось совсем немного и почти одних горьких. Подумав о Берте, она вздохнула и, слегка улыбнувшись, долго искала в ящиках письменного стола какой-нибудь утешительный подарок на прощание. А потом она вдруг испугалась, увидев, как уже поздно.

Над уснувшим домом и затихшим садом спокойно плыли молочно-белые пушистые и редкие облака, небесный остров на горизонте медленно рос, превращаясь в широкое чистое темное поле, нежно-светящееся от слабо поблескивающих звезд, а над далекими холмами тянулась нежная узкая серебряная линия, отделявшая его от неба. В саду глубоко и свободно дышали посвежевшие деревья, а на лужайке в парке черный круг теней бука сменил тонкие бестелесные тени облаков.

Мягкий, насыщенный влагой воздух испарялся, пары тихо поднимались в безупречно ясное небо. На гаревой площадке и на проселочной дороге стояли небольшие лужи, сверкали золотыми блестками, или в них отражалась нежная синева. Подали коляску, она проскрипела колесами по гравию, все заняли свои места. Кандидат отвесил несколько низких поклонов, тетя любовно кивала и пожимала еще раз всем руки, служанки смотрели на отъезжающих из глубины передней.

Пауль сидел напротив Туснельде и изображал радующегося отъезду гостей человека. Он радовался хорошей погоде, расхваливал потрясающие маршруты в горы, куда он собирался поехать на каникулах, и жадно вбирал в себя каждое слово и каждую улыбку девушки. Нечистая совесть погнала его ранним утром в сад, и он срезал там на тщательно охраняемой любимой клумбе отца великолепную полураспустившуюся чайную розу. Он пронес ее, обернув папиросной бумагой и спрятав во внутреннем нагрудном кармане, и все боялся, как бы не раздавить. И не меньше того опасался он быть застигнутым на месте преступления отцом.

Маленькая Берта сидела, не подавая ни единого возгласа, и закрывала лицо цветущей веткой жасмина, ветку дала ей на дорогу тетя. По сути, Берта была рада, что они уезжают.

— Может быть, прислать вам по приезде открытку? — с задором спросила Туснельде.

— О да, не забудьте, пожалуйста! Это будет так чудесно!

И после добавил:

— И вы должны обязательно поставить свою подпись тоже, фрейлейн Берта.

Она вздрогнула от испуга и кивнула.

— Ну хорошо, надеюсь, мы не забудем об этом, — сказала Туснельде.

— Да, я напомню тебе.

Они уже подъехали к станции. Поезд должен был прибыть через четверть часа. Пауль воспринял эти четверть часа как бесценную милость Божью, но на душе у него было странно; как только он покинул коляску и принялся расхаживать взад и вперед перед станцией, ему не приходила в голову не то чтобы шутка, даже ни единое слово. Он чувствовал себя подавленным маленьким мальчиком, то и дело смотрел на часы и прислушивался, не идет ли поезд. Лишь в самый последний момент он вытащил розу и вложил ее фрейлейн в руку, когда та стояла у ступенек вагона. Она весело кивнула ему и вошла в вагон. Поезд тронулся, и все кончилось.

Ему было страшно ехать домой в одной коляске с отцом, и когда тот уже сел, он убрал свою ногу с подножки и сказал:

— Мне что-то захотелось пойти домой пешком.

— Совесть нечиста, Паульхен?

— О нет, папа, если хочешь, я поеду с тобой.

Но господин Абдерегг только отмахнулся с улыбкой и уехал один.

— Пусть расхлебывает эту историю наедине, — буркнул он себе под нос, — от этого еще никто не умирал. — И он подумал, впервые за много лет, о собственном первом любовном приключении и удивился, как точно он все это помнил. И вот теперь пришел черед его малыша! А ему понравилось, что мальчик украл розу. Он одобрил его поступок.

Дома он на мгновение задержался перед книжным шкафом в гостиной. Он вынул «Вертера» и сунул в карман, но тут же вытащил, немного полистал, принялся насвистывать мелодию и потом поставил книжку на место.

А Пауль тем временем шел по теплой проселочной дороге домой и снова и снова вызывал в памяти образ прекрасной Туснельде. Только когда он, потный и разморенный, достиг живой изгороди парка, он открыл глаза и задумался, что же ему теперь делать. И тут вспыхнувшее внезапно в памяти видение неотвратимо потянуло его к плакучей иве. С мощной силой на него нахлынуло страстное желание, он подошел к дереву, проскользнул под свисающие ветви ивы и сел на то самое место на скамье, где сидел вчера возле Туснельде и где она положила свою руку на его. Он закрыл глаза, рука лежала на деревянной скамье, и он прочувствовал еще раз всю ту бурю, охватившую вчера его душу, опьянившую разум и так мучившую его. Вокруг него бушевало пламя страсти, и ходил волнами океан любви, и горячие потоки дрожали, гудели и проносились на пурпурных крыльях мимо.

Пауль недолго просидел на своем месте; послышались шаги, и кто-то вошел в круг. Он растерянно взглянул, вырванный из грез, и увидел перед собой господина Хомбургера.

— А-а, вы тут, Пауль? Уже давно?

— Нет, я был со всеми на станции. И пришел потом домой пешком.

— И теперь сидите тут в полной меланхолии.

— Нет, я не в меланхолии.

— Ах нет? Мне доводилось видеть вас и повеселее.

Пауль ничего не ответил.

— Вы очень увивались за дамами.

— Вы так считаете?

— Особенно за одной. Я сначала думал, вы отдадите предпочтение более юной фрейлейн.

— Подростку-несмышленышу? Хм.

— Совершенно верно, девочке-подростку.

Тут Пауль увидел, что по лицу кандидата пробежала фатальная ухмылка, и, не сказав ни слова, повернулся спиной и побежал прямо через лужайку.

За обедом в полдень было тихо и спокойно.

— Мы, по-видимому, все немного устали, — улыбнулся господин Абдерегг. — И ты, Пауль, тоже. И вы, господин Хомбургер? Но это была приятная смена декораций, а?

— Конечно, господин Абдерегг.

— Вы в свое удовольствие пообщались с фрейлейн? Она, похоже, чертовски начитанная особа.

— Об этом легче судить Паулю. У меня, к сожалению, был только краткий миг общения.

— А ты что скажешь по этому поводу, Пауль?

— Я? О ком вы, собственно, говорите?

— О фрейлейн Туснельде, если ты не возражаешь. Мне кажется, ты несколько рассеян…

— Ах, какое дело мальчику до дам? — вмешалась тетя.

Жара опять набирала силу. Площадка источала огненный жар, на улице высохли последние лужи. На освещенной солнцем лужайке по-прежнему стоял старый бук, обтекаемый теплым воздухом, и на одном из толстых суков сидел юный Пауль Абдерегг, обхватив руками ствол, полностью спрятавшись в тени темно-красной листвы. Это было его старое, с детства любимое место, он всегда чувствовал себя там защищенным от всех напастей. Там, на этом суку, три года назад он тайком читал осенью «Разбойников», там выкурил половинку первой сигары и там впервые сочинил тогда эпиграмму на своего прежнего домашнего учителя, найдя которую, тетя ужасно разволновалась. Он вспоминал про это и другие проделки с чувством рассудительного, снисходительного человека, словно все это было в доисторические времена. Детские шалости, ребячество!