Дети Чёрного Солнца

— Так, тихо вы!

— Ой, а кто это? Пушистенький!

— Он мёртвый? Мёртвый, да?

— Нет, он спит!

— Сама ты спишь, у него шея свёрнута!

— Зайчик, ты спишь? Это зайчик, да?

— Это не зайчик, это ваш обед, — хмыкнул вернувшийся Марх. — Мною, между прочим, добытый. Сам словил, сам прибил. Так что спасибо скажите, малявки!

— Я не буду его е-е-есть! — разревелась Яни.

— А я буду! — сообщил Дорри.

— Ох и шумные вы! А ну не путайтесь под ногами, не то без завтрака оставлю! — прикрикнула Сиина, и две юлы тотчас принялись нарезать круги в стороне от неё.

Колесо дня набирало обороты, подминало под себя тревогу и дурное предчувствие. До самой ночи юная хозяйка скребла и мыла, кормила и поила, разделывала зайца, следя, чтобы ни один кусочек мяса, ни одна косточка не пропала даром, скоблила шкурку, разнимала ссоры, хвалила и ругала.

Только с наступлением темноты усталая, с налитым свинцом телом и гудящими ногами старшая для всех сестра смогла присесть. Она примостилась на подоконнике напротив Астре и под мерный шум дождя принялась штопать латанные-перелатанные штанишки здоровячка Дорри. Липкий комок в груди снова разросся, но Сиина отгородилась от него. В это время все уже спали. Даже Марх и Рори на полатях перестали драться за одеяло и мерно сопели спиной друг к другу.

Сиина посмотрела на чернильные ветки за окном. Невольно перевела взгляд на Астре. На его ловкие пальцы и внимательные, серо-синие глаза. На волосы цвета дыма. Они были короткие, чуть встопорщенные на затылке и тонкие, словно колючковый пух. Объятый полумраком комнаты Астре показался Сиине совсем крошечным. Если обнять, можно два раза руками обхватить. Он ел слишком мало, вот же дурень. Стыдился лишний раз просить Марха или Рори перенести его с места на место и пытался стать легче для них.

Испокон веков считалось, что безногие дети — кара для самых бесстыжих семей. Матери и отцы должны были носить их на спине, чтобы познать тяжесть вины. Астре воплощал совесть — одно из сильнейших забытых чувств. Он не раз подтверждал это рассуждениями и поступками, но никогда не относился справедливо к самому себе.

— Пока не проглотишь, не отстану, — буркнула Сиина, достав из кармана фартука заведомо завёрнутый в тряпицу кусочек мяса на косточке.

Астре посмотрел на сестру. Не на её уродства, а куда-то внутрь. Отложил резак. Молча взял угощение. Стал жевать.

— Я боюсь, что ты так умрёшь когда-нибудь от голода, — вздохнула девушка.

— У тебя много глупых страхов.

— Я из них состою.

В этот момент из сеней донёсся шум. Астре метнул резкий взгляд на дверь.

— Уж не Илан ли? — заволновалась Сиина, откладывая шитьё, а сама подумала об Иремиле.

Дверь с силой дёрнули, но железный засов удержал её на месте. Следом послышался громкий стук. Астре схватил сестру за запястье. Она и сама уже поняла, что это не Илан. Страх выступил на спине холодным потом. Ни задержавшиеся на охоте ребята, ни прималь не имели привычки шуметь по ночам и будить детей. Они или тихонько барабанили в окно, где на подоконнике спал Астре, или отпирали замок своим ключом. В сенях был кто-то чужой.

Глава 2 Последняя загадка

Затмение разом накрывает всю Сетерру и оттого кажется всевидящим и вездесущим. Жители Соаху встречают его в разгар вечера, а угрюмые руссивцы глубокой ночью. В эту пору краснокожие чаинцы смотрят предрассветные сны, а великан Исах пробуждается и думает, чем занять очередные бестолковые сутки.

Первый вопрос о природе чёрного солнца я задал названной матери в четыре года. Тогда я спросил:

— Ами, почему мне нельзя гулять?

— Потому, что сегодня чернодень, — ответила она устало и нехотя, как отвечала на все мои глупые вопросы, которые в детстве задавала сама. — Злое солнце сожжёт тебя, Такалу, даже кости почернеют и обуглятся, а потом станут прахом.

— Только меня? Почему? Почему?

Уже в ту пору я был дотошным ребёнком и не умолкал, пока не получал ответа.

— Не только тебя. Всех нас, — отмахнулась Ами, что-то стирая в корытце.

Я до сих пор помню запах её самодельного жёлтого мыла, душистого, как само лето. Им пахла моя одежда и кожа после купания, простыни и подушки. Всё вокруг дышало цветочным ароматом. Наверное, поэтому я представлял затмение круглым чёрным жуком, забравшимся в середину ромашки-солнца.

— И тебя сожжёт, если пойдёшь? — удивился я, осознав, что даже взрослым не всё бывает можно.

— И меня.

— А почему оно не сжигает наших кур? А сено? А дрова?

— Потому, что только люди грешны, Такалу. Чёрное солнце карает нас за наши грехи.

Тогда слова Ами не впечатлили меня, я тут же позабыл о них и занялся игрой в кубики. Но после часто ловил себя на мысли, что есть другой, настоящий ответ: большое знание, скрытое от мира, подобно яркому камню в мутном болоте. Я будто всю жизнь искал этот камень ощупью, ныряя в тину неизвестности с зажмуренными глазами и затаённым дыханием.

Призрачными парусами белели в полутьме драпировки. Тонкая ткань раздувалась от ветра. Мерцали кисточки, украшенные стеклярусом и бисером. Дремали завёрнутые в плющ колонны террасы. Над головой колыхался дождь из соцветий глицинии. Лианы сплошь увивали сквозной потолок, но аромат цветов звучал не в полную силу. Они ждали солнца, тепла и пробуждения насекомых. Ждали терпеливо и безропотно, в отличие от распалённого юноши, вбежавшего под их сень. Он держал в руках лампу, где заканчивалось масло. Тёплый свет лизнул ступени, отразился в глянце мраморных плит, позолотил ветку лавра.

— Да где он?! — выпалил Нико, тяжело дыша. — Куда ты его дел?

— Куда дел! Куда дел! — повторил попугай.

Его почти не было видно в тёмной листве винограда.

Старик на скамье у фонтана добродушно рассмеялся. Он выглядел поджарым и крепким, хотя прожил уже семьдесят лет. В столь почтенном возрасте у Такалама было три главных повода для похвальбы: он не растерял содержимое карманов памяти, сохранил в целости все зубы и воспитал прекрасного ученика. Только с Нико прималь делился тайнами, приоткрывая их одну за другой в форме умственных игр. На этот раз наследнику Соаху предстояло разгадать особенно сложную загадку.

— Ищите, юноша, ищите, — поддразнил Такалам, кутаясь в шерстяную накидку. — Чичи уже выучил пару новых слов, так что всё не зря.

— Чи! Чи! — подтвердила птица, — Где он, старрик? Куда запррррятал? Где? Где?

— Да замолкни ты! — раздражённо бросил Нико, смахнув с мокрого лба каштановые кудри.

Раннее утро — холодное утро. Такалам порядком озяб, чего не скажешь об ученике. Нико искал тайник с ночи и всё ещё был неутомим. Весь он — молодость и сила. Ясные глаза, вобравшие нежную зелень миндаля, смотрели зорко и внимательно. Ноги могли пройти тысячи и тысячи шагов. Такалам пообещал ученику нечто особенное, и увлечённый игрой, Нико не присел отдохнуть ни на минуту.

— Где? Где? Где?

Он пнул цветочный горшок и, сжав кулаки, наблюдал, как тот катится по каменным плитам, оставляя земляной след.

— Чи! Чи! Куда дел!

— Кто знает, — пожал плечами Такалам, закуривая трубку. — Твоя огненная сторона тебе не поможет. Пускай жар в ноги, чтобы шли быстрее, пускай жар в сердце, чтобы распалить желание, но не в голову. Только не в голову. Горячая голова — дурной знак.

Нико зыркнул на учителя, подошёл к стоявшей в углу мраморной чаше для полива и погрузился в неё до плеч. Через минуту он вынырнул, кашляя и отплёвываясь, взъерошил мокрые кудри, разметав каскады брызг во все стороны.

— Действенно, — хмыкнул Такалам, внутренне ёжась от представления затёкшей за ворот ледяной воды.

Нико снял промокшую рубаху и вытер ей шею.