Дети Чёрного Солнца

— Иремил может не вернуться, — набравшись решимости, сказала Сиина. — Это говорит не страх во мне. Это говорит страх во всех. Это говорят пустые мешки. Это говорят голодные глаза. Думаешь, я не вижу?

Она кивнула в сторону спящих.

— У меня тут уже полно готовых, — устало ответил Астре, кивнув на корзину под окном, — Продадим и купим муки или пшена.

— Да ты скорее ослепнешь, чем прокормишь нас этими ложками! В деревне мастера и получше есть!

— А торговцы берут у нас.

— Да потому, что за гроши продаём, — Сиина закусила губу. — Зима скоро. По сугробам не находишься. Следов наделаем. Найдут нас по ним. А может, он нас бросил, а? Может…

В этот момент Астре сломал баклушу, из которой начал долбить очередную заготовку, и девушка замолкла.

— Бросил, говоришь? Да ему с самого начала надо было нас бросить. В жертвенное ущелье. Если он не вернётся, будем сами выживать.

— И как? — не то расплакалась, не то рассмеялась Сиина. — Может, мне пойти собой торговать? Я бы и пошла, да кто на такую взглянет, а, Астре? Кто взглянет?

— Последи за языком. — Он смахнул на пол горсть опилок. — Твоё дело — убирать дом, готовить еду и смотреть за младшими. Остальное мы сами решим.

— Решат они, — огрызнулась Сиина, тут же деловито выметая мусор из щели между окном и рядом табуретов. — Много вы нарешаете. Один безногий, второй без костей в языке, третий нюня, а четвёртого любое дитя вокруг пальца обведёт. — Она вдруг замерла и прислушалась к нарастающим звукам шагов из сеней. — Явились твои решатели. Гремят-то как, балбесы. Всех перебудят.

Медленно, с каким-то воркующим скрипом приоткрылась дверь. Астре встрепенулся и замер, ловя каждый шорох. Из прохода разило самодовольством и тихой, безропотной жалостью. Чувства перекрывали, перебивали друг друга.

Сиина отошла, чтобы ссыпать мусор в ведро. Сознание Астре, увлёкшееся эмоциями сестры, потянулось за ней. Тело перестало слушаться. Калека замер, изо всех сил стараясь не выдать себя. Иремил обещал научить управляться с этим в следующий приход. А пока приходилось смотреть на мир глазами Сиины и ждать, когда ослабнет связь.

— Заходите скорей! Холоду напустите!

Покачнулись от сквозняка ожерелья на балках — заготовленные с лета сушёные корни лопуха, нарезанные кольцами. Они ждали своего часа, чтобы окунуться в кипящую воду вместе с веточками укропа, мяты и прочей съедобной травы. С вечера прошёл дождь, и Сиина представила с расстройством, сколько грязи притащили в дом бестолковые мальчишки. На крыльце так уж точно натоптано, а ведь отмывала вчера ледяной водой, пока руки не задубели.

Первым внутрь протиснулся Рори. Даже в сиреневом полумраке раннего утра Сиина разглядела его покрасневшие глаза и мешки под ними. К шестнадцати годам круглолицый Рори уже оброс первой редкой бородёнкой, но внутри остался дитём и рыдал по поводу и без. Вот и в этот раз что-то ранило его до глубины души. Иремил объяснял — у Рори просто такая Цель. Она называлась то ли сочувствием, то ли жалостью. Вихрастый, чуть сутулый, но крепкий, как дубовый табурет, Рори молча прошествовал в общую комнату и встал спиной к Сиине, грея руки у зева печи.

Следом в проёме появилась сияющая физиономия Марха. Его узкое лицо, обрамлённое копной спадавших до плеч каштановых волос, лучилось восторгом. Если глянуть разом на Рори и Марха, в жизни не угадаешь, что случилось, пока не расспросишь обоих. Но расспрашивать было и не нужно. Марх длинными богомольими руками сгрёб Сиину в охапку вместе с метлой и звонко чмокнул в щёку. От него пахло потом, чесночным хлебом и редькой.

— Привет, сестрица! Ты бы хоть причесалась. Страшна, как трёхлетнее пугало!

— Фу ты, — Сиина отпихнула его. — Чего опять у Рори глаза на мокром месте?

— А вот чего!

Марх с воодушевлением вытащил из-за пазухи заячью тушку.

— Ох! — Сиина всплеснула руками. — Попался-таки!

— Дак он, похоже, с вечера в капкан угодил. Маялся, бедняга, до утра, верещал, как младенчик. А там уж я его успокоил. Шею, значит, свернул.

Рори шумно всхлипнул, Сиина молча погладила его по светлой макушке.

— А этот опять реветь начал! — возмутился Марх. — Я ему говорю: «Дурак, мы теперь супа с мясом поедим!» А он ревёт! Так бы и врезал ему, да тогда ведро для его соплей подставлять придётся.

— Хватит, — с трудом сказал Астре. — Мне надоел твой ядовитый язык.

— Ну, так оторви его, — пожал плечами Марх. — Буду калекой, как ты. Только догони сначала! Давай, прыгай с подоконника и беги за мной на своих культяпках!

Он хохотал до тех пор, пока тяжёлый кулак Рори не стукнул его по затылку. Марх даже согнулся.

— Боров! — бросил он, обернувшись, — Тебе надо было дитём на всю жизнь остаться, раз так солёную пускать любишь. А то вымахал, мышцами забугрился. Больше всех жрёшь, что ли?

— Тише ты! Я тебя за патлы оттаскаю, если детей разбудишь! — шикнула на него Сиина.

— Я его сам оттаскаю, — буркнул, шмыгнув носом, хмурый Рори.

— И так-то они хвалят кормильца! А чьи силки зайца словили, а? Кому спасибо?

— Ну, хоть в чём-то ты молодец, — отстранённо согласился Астре, и все разом замолкли.

Слышалось сопение детей, чуть потрескивал огонь в топке, но кроме этого не раздалось ни звука. По лицу Марха расплылась торжествующая улыбка. Он больше ничего не сказал, а стал снимать с себя вещи и вешать возле печи, чтобы горячим воздухом прогнать из них сырость туманного утра.

Сиину пронзила горечь. Она глянула на заячью тушку почти с ненавистью. Этот кусок мяса так важен и нужен сейчас, что его добытчик заслужил даже похвалу Астре. Значит, всё и в самом деле плохо. Иремил не вернётся. Они уже выживают. Только теперь по-настоящему, без ожидания чуда, когда в дни последних подъеденных крох, как бы подгадывая нужное время, появлялся прималь. Приносил хлеб, масло и мясо. Раздавал леденцы всем, даже самым старшим. Высыпал из карманов деньги и отдавал Сиине, чтобы она распоряжалась ими, как хозяйка.

Чуда больше не будет. У девушки мелко задрожали плечи. Стоя над распростёртым на столе зайцем, она пустила две слезы. Рори подошёл к ней, погладил по спине нагретой печным жаром ладонью. От переданного тепла кожа покрылась мурашками. Рори жалел то ли зайца, то ли Сиину. Он думал, сестра так огорчилась из-за зверька.

Марх цыкнул и махнул на них рукой. Похвала до сих пор питала его, и он удержался от язвительного словца. Целью Марха была правда, но пока ещё парень не понимал, как доносить её должным образом. Он просто выплёвывал всё, что крутилось в голове, расточал направо и налево ядовитые уколы, издёвки и шутки, за которые получил прозвище «гад».

Сиине было неспокойно. Чувство, липкое и неприятное, забилось в грудь комком, не давая дышать.

— Что-то случится сегодня, — шепнула она едва слышно, и дрогнувшее сердце подтвердило догадку.

Натужно заскрипело колесо нового дня. Медленно перекатывались минуты-спицы до тех пор, пока не проснулись дети, и дом не взорвался истерикой самой младшей.

— Да когда она перестанет орать? — возмущался, зажимая уши, Марх. — Каждое утро одно и то же! Свинья под ножом меньше верещит!

— Ну, не пла-а-ачь, — всхлипывая, увещевал забившуюся в угол девочку Рори.

Астре на подоконнике молчал и продолжал строгать ложки. Серый утренний свет затопил комнату. Теперь можно было не щуриться и работать вдвое быстрее.

Проснулся безногий Тили, попросился во двор по нужде. Марх, ворча, подхватил его на руки и понёс в сени. Сиина догнала их у порога, треснула парня по затылку, укутала мальчишку в одеяло.

— Дурак что ли? Удумал, раздетым на холод! Заболеет, чем лечить будем?

— Малины сушёной полно.

— Малины ему полно! Да эти клопы уже половину втихушку перетаскали! Не вижу я что ли, как мешки похудели?

— У-у-у-у, — провыл жалобно Тили, и нравоучения пришлось отложить.

— Есть хочу! — требовательно сказала Яни, дёрнув Сиину за подол.

— Кашку! Кашку! — запрыгал здоровячок Дорри.