Страница 48 из 170
И вообще дружба с капралом приносит драгоценные плоды! Каково, например, всегда иметь в кармане несколько красивых новеньких капсюлей, а иногда даже немного пороха, или чудесный крестик, сделанный из старого пиастра, или сплющенные оловянные пуговицы, и даже — бывает же такая редкая удача — ты можешь стать счастливым обладателем пары галунов, правда немного поношенных, но способных еще отлично выглядеть на рукавах домашней курточки. И все соседние мальчишки смотрят тогда на тебя с уважением.
Вера мальчиков в превосходство солдат над всеми другими гражданами просто баснословна. Солдат, который не совершает чудес храбрости? Да такого солдата просто не может быть на свете! Солдат, обладающий меньшей силой, чем любой из сильнейших жителей города, — это явление невозможное. Никто в мире не бегает так быстро, как берсальеры. Самые красивые бороды во всем городе — это бороды саперов. Нет ничего более устрашающего во всем мире, чем офицер с обнаженной саблей, особенно если она только что отточена.
Действительно, когда в кукольном театре разыгрывается импровизированная комедия и на сцене происходит ожесточенная борьба между десятком вооруженных персонажей, среди которых могут быть принцы и даже короли, и все страшно шумят, размахивая шпагой, то стоит появиться двум солдатам с ружьями наперевес, как все остальные деревянные головы сразу же приходят в себя и успокаиваются, и часто даже короны преклоняются перед солдатской фуражкой. А когда поздним вечером на улице, у дверей трактира, вдруг раздается шум: раздраженные и грозные голоса, ругательства, удары кулаками и палками, плач женщин и детей, и ты, прижавшись лицом к оконному стеклу, увидишь вдруг сверкнувшие тесаки, — то понимаешь, что это завязалась драка между солдатами и мастеровыми; ты желаешь от всей души, чтобы последним досталось, а первые вышли из беды невредимыми. А если случается обратное — какое горе!
На эту горячую привязанность детей солдаты отвечают, конечно, менее восторженным, но не менее живым чувством. Где ищут и находят себе первых друзей, едва войдя в незнакомый город, новобранцы, только что прибывшие в полк, а порой и старые солдаты? Среди роя плутишек, которые вертятся вокруг барабанщиков, в то время как полк идет на плац. Эта мелюзга первая встречает их улыбками и первая протягивает им руки для пожатия. С этими малышами и назначают они первые встречи, ведут первые задушевные и приятные беседы и совершают вдвоем загородные прогулки; перед ними первыми изливают они обиды на всемогущее начальство, им первым жалуются на суровость дисциплины и от них же слышат первые слова ободрения и утешения. Мальчики пишут и читают солдатам письма домой и из дома и рассказывают им всякие, даже самые незначительные случаи из своей домашней жизни, а те слушают с большим удовольствием, иной раз даже с некоторой грустной нежностью, так как сами они далеко от своих близких, и такие разговоры пробуждают в их сердце то теплое чувство к семье и дому, которое не находит себе места в шумных казармах. Через посредство этих маленьких друзей солдаты мало-помалу завязывают дружбу с привратником, а потом и с широким кругом жителей, так что, в случае необходимости, они знают, к кому обратиться за помощью, и вместе с тем им есть с кем поболтать, особенно если среди их приятелей окажется какая-нибудь хорошая женщина, которая сам проводила сына в армию. Таким образом в сердце солдата к чувству привязанности и симпатии к детям присоединяется еще и чувство благодарности.
Подружившись с одним солдатом, мальчики завязывают дружбу и с другими, и мало-помалу в такой-то роте, таком-то батальоне для них уже нет ни одного незнакомого или безразличного лица, и любовь их к военным, утратив свою первоначальную восторженность, пускает глубокие и прочные корни.
А когда полк уходит, — я испытал это на себе, — тогда бежишь к матери, усаживаешься рядом с ней и сидишь с грустным лицом, чтобы вызвать с ее стороны вопрос, который даст выход твоему горю:
— Что с тобой, мой мальчик?
Но ты не отвечаешь.
— Не мучь ты меня! Что с тобой? Что случилось?
И тогда ты бросаешься к ней в объятия и рассказываешь ей все, и мама, взволнованная, проводит рукой по твоей голове и восклицает:
— Ах, мой бедный мальчик! Но успокойся, ты встретишь еще много солдат в своей жизни…
И тогда ты возвращаешься, утешенный, к своим саблям и барабанам.
О матери, отпускайте к нам ваших мальчуганов, мы будем любить их, как братьев, как сыновей; а расставшись с нами они вернутся в ваши объятия еще более любящими и сильными, так как среди солдат они научатся любить такой любовью, которая закаляет душу и сердце.
В доказательство я опишу случай, который произошел несколько лет тому назад в одном из наших полков и о котором мне рассказал мой друг, принимавший в этом деле самое живое участие. Я постараюсь припомнить все подробности и поведу рассказ от собственного имени.
II
В один из последних июльских вечеров 1866 года наша дивизия, выступившая в полдень из Батальи, большого селения на восточных склонах Эуганейских холмов, и направлявшаяся по дороге к Венеции, вошла через ворота Санта Кроче в Падую. Несмотря на то, что многие части уже проследовали через этот город и улицы, по которым мы двигались, были самыми отдаленными от центра и обычно наименее оживленными, население встретило нас замечательно. Этот вечер остался у меня в памяти как прекрасный сон. Я храню о нем неясное воспоминание как о первых словах, которыми в юности обмениваешься с любимой, когда ноги у тебя дрожат, ты чувствуешь, что бледнеешь и все кругом становится смутным.
Когда мы только еще приближались к Падуе, первому крупному городу Венецианской области[72], лежавшему на нашем пути, сердце у меня уже начало биться сильнее и мысли стали несколько мешаться. Когда же мы вошли в город и огромная толпа с громкими криками ворвалась в наши ряды, нарушила их, закрутила нас и разбросала в несколько минут во все стороны, так что и следа не осталось от наших стройных колонн, тогда мои глаза совсем затуманились; и не только глаза, но и самые мысли. Помню, как меня много раз крепко обнимали за шею и за талию, как дрожащие пальцы касались моих плеч и рук. Я ощущал на лице поцелуи многих пылающих уст. Только мать может с таким восторгом целовать сына, вернувшегося после долгой разлуки. Я чувствовал прикосновение многих щек, влажных от слез; не раз мне пришлось останавливаться и освобождать свою саблю из рук мальчугана, который вырывал ее у меня, чтобы я повернулся в его сторону и обратил внимание и на его приветствие.
Некоторое время я шел как деревенский жених, с цветами во всех петлицах, а вокруг меня звучало непрерывное громкое «Эввива!» Да нет, это было не «Эввива!» Это были нечленораздельные крики, прерываемые рыданиями и заглушаемые объятиями; это были стоны, подобные тем, какие вырываются из стесненной груди и стихают, обессиленные страстным порывом восторга. Никогда прежде я не слышал в человеческом голосе таких оттенков, но каждый раз, когда потом вызывал их в памяти, они звучали в моих ушах как выражение счастья, превосходящего человеческие силы.
Одни лица сменялись другими с головокружительной быстротой, и толпа, как волна, увлекала солдат то туда, то сюда, все время, однако, продвигаясь вперед в направлении, по которому шла наша колонна, вступив в город. Над головами бурно колыхались руки, ружья, знамена. Они сходились, порывисто сталкивались и сейчас же опять расходились, следуя движениям жителей и солдат, которые то сливались в объятии, то снова разъединялись. Мальчики цеплялись за полы шинелей и за ножны штыков и ревниво отталкивали друг друга, чтобы поцеловать солдатскую руку. А женщины, молодые и старые, бедные и синьоры, — все вместе хватали и пожимали руки солдат, совали цветы в петлицы их шинелей и участливо расспрашивали, издалека ли они идут, очень ли они устали, протягивали сигары и фрукты, звали к себе пообедать и отдохнуть, искренне огорчаясь отказами и снова повторяя свои приглашения и просьбы.
72
До 1866 года Венецианская область принадлежала Австрии.