Страница 15 из 170
— Ты сколько за него отдал? — спросила Недда и сняла платок с головы, чтобы получше разглядеть его на солнце и налюбоваться им вдоволь.
— Пять лир, — ответил Яну не без бахвальства.
Недда улыбнулась; не глядя на Яну, аккуратно сложила платок, расправив на нем складки, и запела свою песенку, которую уже давно не распевала.
На подоконнике стоял разбитый горшок со множеством бутонов гвоздики.
— Жаль, она еще не распустилась, — сказала Недда и, сорвав самый большой бутон, протянула его Яну.
— Зачем он мне? Ведь он еще не распустился, — сказал Яну, не понимая ее порыва, и выбросил цветок.
Недда отвернулась.
— Куда ты теперь пойдешь работать? — спросила она, немного помолчав.
Он пожал плечами:
— А ты куда завтра пойдешь?
— В Бонджардо.
— И я туда. Работа там найдется. Только б лихорадка не вернулась.
— Не надо по ночам распевать под окнами, — сказала Недда не без лукавства, опершись о косяк двери, и лицо ее опять зарделось.
— Ну, не буду больше, если тебе не нравится.
Недда дала Яну щелчок и скрылась в доме.
— Эй, Яну! — раздался с улицы голос дядюшки Джованни.
— Иду! — ответил он, а потом, обернувшись, крикнул Недде: — Я завтра тоже пойду в Бонджардо. Пусть мне только дадут там работу.
— Послушай, парень, — сказал ему дядюшка Джованни, когда он очутился на улице. — Недда теперь одна осталась, ну и ты мне нравишься, но вдвоем вам с ней делать нечего. Ты меня понял, Яну?
— Понял, все понял, дядюшка Джованни. Вот накоплю к осени немного деньжат, и тогда, если богу угодно, мы с Неддой всегда будем вместе.
Недда слышала все это, стоя за изгородью, и покраснела, хотя никто ее не видел.
В предрассветную рань Недда вышла из дому и увидела Яну: он ждал ее у порога, к палке у него был привязан узелок.
— А ты куда идешь? — спросила Недда.
— С тобой в Бонджардо искать работу.
Воробьи зачирикали в своем гнездышке, услышав в эту раннюю пору их голоса. Яну привязал к своей палке узелок Недды, и они бодро зашагали по дороге. Подул холодный, пронизывающий ветер, а вдали на горизонте заалели первые лучи солнца.
В Бонджардо работы хватало на всех. В здешних местах поднялись цены на вино, и тогда один богатый помещик решил отвести под виноградники значительную часть своей земли. Дело было выгодное: земля под оливами и лупином здесь приносила всего тысячу двести лир в год, а если разбить на ней виноградинки, годовой доход возрос бы до двенадцати — тринадцати тысяч лир. Для этого нужно было затратить всего десять — двенадцать тысяч. Выкорчевка олив составила бы половину этого расхода. Словом, это было недурное дельце, и помещик хорошо платил крестьянам, занятым на выкорчевке: тридцать сольдо мужчинам, двадцать сольдо женщинам, на своих харчах. Верно, это была нелегкая работа, да и одежда на такой работе изнашивалась быстрей, но ведь Недда не привыкла зарабатывать по двадцать сольдо в день.
Надсмотрщик как-то приметил, что, нагружая корзины камнями, Яну всегда оставлял самую легкую Недде, и пригрозил прогнать его. Бедняге, лишь бы не лишиться куска хлеба, пришлось согласиться на двадцать сольдо вместо тридцати.
В этом поместье, где земля раньше почти не обрабатывалась, не было жилья для батраков; здесь мужчины и женщины спали как попало в единственной постройке, где даже дверей не было. Хотя ночи и становились холодными, Яну, казалось, никогда не мерз и всегда отдавал Недде свою куртку, чтоб она укрывалась потеплей. А в воскресенье батраки расходились кто куда.
Недда и Яну не искали дальних дорог. Смеясь и болтая, шли они по каштановой роще и пели песни, вторя друг другу, а в карманах у них позвякивали немалые денежки. Солнце пригревало, как в июне. Дальние луга начинали уже желтеть, но здесь, в роще, в тени деревьев, было как-то радостно и трава еще зеленела, вся покрытая росой.
В полдень Недда и Яну присели в тени, чтоб перекусить черным хлебом и луком. У Яну с собой было вино — хорошее вино из Маскали, и он щедро угощал Недду. Девушка, не привыкшая к вину, скоро почувствовала, что язык и голова у нее отяжелели. Оба то и дело поглядывали друг на друга и смеялись, не зная чему.
— Вот поженимся, тогда каждый день будем вместе и хлеб есть и вино пить, — сказал Яну с полным ртом и взглянул на Недду как-то странно, так, что она даже глаза опустила.
Стояла полуденная глубокая тишина. Замерли листья на деревьях, поредели тени, все вокруг дышало теплом и покоем, и лишь однообразное жужжанье насекомых сковывало веки какой-то негой.
Но вот ветерок, подувший с моря, принес с собою струю свежего воздуха, высокие кроны каштанов зашелестели.
— Год выдался хороший — и для богатых и для бедных, — сказал Яну. — Вот накоплю немного денег, и тогда после жатвы с божьей помощью… если ты меня любишь… — И он протянул Недде фьяско[14] с вином.
— Нет, я пить больше не буду, — ответила Недда, а щеки ее заалели.
— Ты чего краснеешь? — смеясь, спросил Яну.
— Вот возьму и не скажу.
— Оттого, что выпила?
— Нет.
— Или оттого, что меня любишь?
Недда вместо ответа ударила его кулаком по спине и расхохоталась.
Откуда-то издалека донесся рев осла, который, должно быть, почуял запах свежей травы.
— А знаешь, отчего ослы ревут? — спросил Яну.
— Скажи, если знаешь.
— Уж я-то знаю! Ослы ревут от любви, — ответил Яну и громко расхохотался, пристально поглядев на нее.
Недде показалось, что перед глазами у нее замелькали красные языки пламени, и вино, которое она выпила, ударило ей в голову, а весь жар этого раскаленного, как металл, неба проник ей в кровь.
— Пойдем, — сказала она, рассердившись, и покачала отяжелевшей головой.
— Что с тобой, Недда?
— Не знаю, пойдем отсюда!
— Ты меня любишь?
Недда лишь кивнула головой вместо ответа.
— Хочешь стать моей женой?
Недда спокойно взглянула на него и только крепка пожала своими смуглыми руками его мозолистую руку, но колени у нее дрожали, и она никак не могла подняться с земли. Яну с искаженным лицом удерживал ее за платье и шептал какие-то бессвязные слова, точно не понимая, что делает…
Когда на ближней ферме послышалось пение петуха, Недда вскочила на ноги и испуганно оглянулась.
— Уйдем, уйдем отсюда поскорей, — торопливо сказала она, заливаясь краской стыда.
Дойдя до поворота, за которым был ее домик, Недда на мгновенье остановилась, вся дрожа, словно боялась увидеть на пороге свою старушку мать, хотя уже полгода ее никто не поджидал.
Наступила пасха — веселый праздник полей. Пылали огромные костры. Гирлянды украсили двери домов; принарядилась по-праздничному церковь; по зеленым лугам, мимо садов, где деревья клонились к земле под тяжестью распускавшихся цветов, проходили праздничные процессии; девушки щеголяли своими новыми летними нарядами.
Недду видели, когда она с мокрыми от слез глазами выходила из исповедальни, и больше она не появлялась среди девушек, стоявших на коленях перед алтарем в ожидании причастия. С тех пор ни одна честная девушка не заговаривала с ней, и во время богослужения она должна была стоять все время на коленях, а ее место на скамейке пустовало; когда видели, как она горько плачет, все считали ее страшной грешницей и отворачивались от нее в ужасе, а те, кто еще давал ей работу, без стеснения снижали поденную плату, пользуясь ее беззащитностью.
Недда ждала своего жениха, отправившегося в Пьяну на косовицу подработать немного денег, которые были им так нужны, чтобы обзавестись хоть каким-нибудь хозяйством и заплатить священнику.
Как-то вечером, сидя за пряжей, Недда услышала скрип повозки, остановившейся у поворота дороги, и вдруг перед ней появился Яну, бледный и осунувшийся.
— Что с тобой? — спросила Недда.
14
Фьяско — фляга для вина.