Страница 14 из 170
— Я к тебе не за деньгами пришел, — пробурчал дядюшка Джованни.
Недда ничего ему не ответила, и они продолжали молча сидеть вдвоем у порога, прислушиваясь к уханью совы.
«Может, эта самая сова провожала меня два дня назад», — подумала Недда, и сердце ее больно сжалось.
— А работа есть у тебя? — спросил наконец дядюшка Джованни.
— Нет у меня работы. Но всегда найдется добрая душа и поможет мне найти работу.
— Говорят, в Ачи Катена женщинам, умеющим обертывать в бумагу апельсины, платят по лире в день на своих харчах. Я, как услышал, сразу о тебе подумал: ведь в прошлом году, в марте, ты уже там работала и дело это знаешь. Подойдет тебе такая работа?
— Еще бы!
— Ну, так завтра будь на рассвете у сада Мерло, на перекрестке, там, где дорога сворачивает к Санта-Анна.
— Да я еще затемно могу выйти. Недолго же мне пришлось сидеть без работы из-за моей бедной мамы!
— А дорогу ты знаешь?
— Да, знаю, но если что, я спрошу.
— Там на проезжей дороге, по левую сторону, сразу за каштановой рощей, постоялый двор; зайдешь и спросишь хозяина Виниранну; скажешь ему, что ты от меня.
— Ладно, — ответила бедняжка.
— У тебя, должно быть, хлеба нет, чтобы взять с собой на неделю, — сказал дядюшка Джованни и, вынув из глубокого кармана своей одежды большой ломоть черного хлеба, положил его на стол.
Недда покраснела, словно это она сама делала доброе дело. Помолчав немного, она сказала:
— Я отработаю священнику два дня на огороде на сборе бобов; если он завтра отслужит мессу по маме.
— Мессу я уже заказал, — ответил дядюшка Джованни.
— Покойница будет молиться за вас! — сказала Недда, и две большие слезы выступили у нее на глазах.
Когда дядюшка Джованни ушел и шум его тяжелых шагов затих вдали, Недда закрыла дверь и зажгла свечу. Горько ей было думать о том, что у нее никого нет на всем белом свете, и страшно стало одной лечь на жалкое ложе, где она всегда спала рядом со своей мамой.
В деревне злые языки осуждали ее за то, что она отправилась работать на другой же день после смерти матери, и за то, что она не надела траура. А в следующее воскресенье, когда она, сидя у порога своего дома, подшивала выкрашенный в черный цвет передник, единственный и ничтожный знак ее траура, священник увидел ее и сильно выбранил. Он даже в церкви потом произнес проповедь, осуждающую тех, кто не соблюдает праздников.
Бедняжка, чтоб искупить свой грех, упросила священника в первый понедельник каждого месяца служить мессу по матери и за это взялась отработать два дня у него на усадьбе.
По воскресеньям девушки, разодетые в свои лучшие праздничные платья, рассевшись на скамейке у паперти, судачили на ее счет и смеялись ей вдогонку, а парни, выходя из церкви, грубо шутили над ней.
Но Недда, опустив глаза, быстро проходила мимо, кутаясь в свою рваную одежонку; и ни одна горькая мысль не нарушала чистоты ее молитвы.
Иногда Недда говорила, словно в чем-то упрекая себя:
— Ведь я так бедна!
Но, поглядев на свои окрепшие в работе руки, прибавляла:
— Благословен господь, который дал мне их.
И, улыбаясь, шла дальше.
Однажды вечером Недда только что погасила огонь, как на тропинке послышался чей-то знакомый голос, распевавший во все горло на восточный лад заунывную деревенскую песню:
— Это Яну, — сказала Недда вполголоса и спрятала голову под одеяло, а сердце у нее забилось, словно вспугнутая птица.
А поутру, распахнув окно, она увидела Яну: на нем был новенький костюм, и он тщетно пытался засунуть в карманы куртки свои потемневшие от работы большие мозолистые руки. Шелковый платочек, переливавшийся всеми цветами радуги, задорно выглядывал из кармана его куртки. Прислонившись к низкой каменной ограде, Яну нежился в теплых лучах апрельского солнца.
— А, это ты, Яну, — сказала Недда, притворившись, будто не знала, что он приходил еще вечером.
— Здравствуй, — весело поздоровался с ней парень, и лицо его расплылось в улыбке.
— А ты что здесь делаешь?
— Я воротился из Пьяны.
Девушка тоже улыбнулась в ответ и взглянула на жаворонков, которые в этот утренний час прыгали с ветки на ветку.
— Ты вернулся вместе с жаворонками.
— Жаворонки ищут проса, а я ищу, где хлебом накормят.
— Что это значит?
— Хозяин меня уволил.
— За что?
— Там, в долине, меня схватила лихорадка, и я стал работать всего по три дня в неделю.
— Видно по тебе! Бедный ты, Яну!
— Будь проклята эта Пьяна! — сказал он, показав рукой на долину.
— Ты знаешь, мама… — начала Недда.
— Мне дядюшка Джованни рассказал.
Недда молча глядела на огород за низкой каменной оградой. От покрытой росой изгороди шел пар; под лучами солнца сверкали росинки на траве, цветущие миндальные деревья тихо перешептывались меж собой, а белые и розоватые лепестки медленно падали на крышу дома, наполняя воздух ароматом. Дерзко и в то же время настороженно чирикал, устроившись на желобе, воробей и, нахохлившись; угрожал Яну. Вид человека внушал ему серьезные опасения за судьбу гнездышка, о котором можно было догадаться по нескольким соломинкам, выглядывавшим из-за черепицы.
Колокольный звон созывал прихожан в церковь.
— Ну до чего же хорошо звонят колокола у нас в деревне! — воскликнул Яну.
— А я узнала твой голос вчера вечером, — сказала Недда, черепком перекапывая землю в цветочном горшке, и краска залила ее лицо.
Яну взглянул на нее и закурил трубку, как и подобает мужчине.
— Ну, прощай, я пойду в церковь, — резко сказала ему Недда после продолжительной паузы и сделала шаг назад.
— Вот возьми, я для тебя в городе купил. — Яну развернул перед ней красивый шелковый платок.
— Ой, какой хороший! Но мне такой не пойдет.
— Почему? Ведь тебе за него не платить, — ответил ей парень с присущей ему крестьянской логикой.
Недда опять покраснела, словно и в ее представлении такой большой расход был доказательством горячих чувств Яну. Как-то по-особому ласково и в то же время застенчиво взглянула она на парня и убежала в дом. Лишь потом, услышав тяжелый топот его башмаков по каменистой дороге, она высунула голову и провожала его взглядом, пока он не исчез из виду.
В церкви во время богослужения деревенские девушки увидели на плечах у Недды новый платок, на котором были нарисованы такие розы, что их просто съесть хотелось; он так и искрился под лучами солнца, пробивавшимися в церковь через окна. А когда Недда проходила мимо Яну, который стоял в тени кипариса у паперти и, прислонившись к стене, покуривал свою коротенькую трубку, Недда почувствовала, как щеки у нее запылали, сердце сильно забилось, и она ускорила шаг. Парень пошел за ней, насвистывая какую-то песенку, и глядел, как она быстро, ни разу не оглянувшись, шла впереди по каменистой дороге, в своем новом бумазейном платье, которое ниспадало тяжелыми складками, к крепких башмачках и в пестрой накидке. Теперь, когда ее мать попала в рай и не приходилось больше заботиться о ней, бедная девушка трудилась, как муравей, и сумела обзавестись небольшим приданым. Ведь так всегда бывает в жизни бедняка: облегчение приходит к нему лишь вместе с самыми тяжелыми потерями.
Недда слышала за собой тяжелые шаги Яну и не знала, радоваться ей или пугаться (она сама не понимала, что это за чувство). На белой пыльной дороге, прямой и залитой солнцем, она видела рядом со своей тенью другую, которая время от времени отделялась от нее. Дойдя почти до самого дома, Недда вдруг без всякой причины пустилась бежать, словно дикая козочка. Яну догнал ее у порога. Она прислонилась к двери, раскрасневшаяся, и, улыбаясь, стукнула Яну кулаком по спине.
— На, получай!
Парень ответил ей такой же любезностью.