Страница 122 из 170
И он открыл объятия генералу, который прижал к груди своего былого питомца, взволнованный, хоть и не убежденный.
Король, первым освободившись от объятия, вытащил из расстегнутого мундира бумажник, вынул оттуда письмо и протянул Херибранду:
— Читайте.
Херибранд взял письмо, но читать он мог только в очках, которые из-за волнения ему никак не удавалось найти, и это привело его в такое раздражение, что король рассмеялся, и оба успокоились. В конце концов очки отыскались, и генерал прочел нижеследующую записку княгини Мальме-Цитен:
«Sihl, villa Victoria, le 14 avril.
Mon oncle de Ziethen vient de m’apporter les nouvelles de la capitale. On va voter aujourd’hui meme et ce sera l’opposition qui l’emportera. On fera beaucoup de bruit pour avoir M. Lemmink aux affaires, mais la velche, c’est ainsi que dit la ville, mais l’étrangère, c’est ainsi que dit la Cour, n’en voudra pas. Ce n’est pas M. de Fersen qu’on renverra, c’est la Chambre.
Mon Dieu, que j’ai prévu tout cela!
J’en ai le coeur navré. Pas à cause de moi, j’ai trop méprisé ces grands artistes en méchanceté, pour qu’on me soupço
M. Lemmink me déteste. C’est un terrible homme, paraît-il; il arrive appuyé par une foule grondante, il ne ménagera pas Vos sentiments, il voudra m’éloigncy de Vous.
Oh, Sire, mais la majorité de la Chambre Iui est acquise, et si ce n’est pas la gloire, si ce n’est pas la grandeur, c’est du moins le bien-être, c’est la sécurité qu’il apporte! Il faut le prendre, Sire. Prenez-le, faites le bonheur de Votre peuple; le mien sera de Vous y avoir aidé! C’esf bien la tâche d’une reine et Vous n’avez que cette couro
Генерал дважды прочитал письмо, потом взял его двумя пальцами, приподнял и опустил на письменный стол с долгим вздохом, сопровождавшимся недоверчивым: «Н-да!»
— Ну что? — спросил король.
— Ах, государь, — ответил Херибранд, — если бы подобное письмо дал мне прочесть мой сын, я бы сказал ему: «Не верь этой записке: в ней лживо все — даже следы слез между последней строкой и подписью! Неужели ты не чувствуешь, — сказал бы я ему, — тонкого расчета и в слоге и в выводе, неужели не понимаешь, что все это, даже слезы, — только политика?» Ваше величество, — воскликнул генерал, заметив, что король сделал гневное движение, — я сказал бы так моему сыну! Вашему же величеству я скажу нечто иное и, может быть, более близкое к истине: эта женщина неискренна, но считает себя искренней, верит собственным фразам, упивается мыслями о жертве, которую ваше величество не позволит ей принести; она растрогана своим благородством, и капли, упавшие на слова «sourire aux lèvres», — это настоящие слезы. Вы, ваше величество, спросили меня: неужели я не был молодым? Я полагал, что вам известно, каким я был в молодости. Так вот, среди многих женщин, которых я любил, — одну больше, другую меньше, — ломать комедию умела лишь одна, и лишь две вовсе не ломали комедии. И, кроме того, государь, раз уж вы ей верите, послушайтесь ее. Дайте ей тот венец, которого она просит. Если княгиня искренна — она героиня, и не всякая королева пошла бы на такой подвиг ради короля и народа! Ваше величество — человек большой души и удовлетворится тем, что его любит женщина столь же большой души, умеющая не только мечтать о жертвах, но и приносить их. Мужайтесь, государь! Может быть, мне лучше было не говорить этих горьких слов. Но ваше величество просило меня открыть ему душу, и я открыл ее. Я готов признать, что ошибался, готов слепо верить всему, готов восхищаться княгиней, но, заклинаю вас, сделайте то, что она вам советует. Ведь на карте стоит немалая ставка. Ферзен разыгрывает страну в рулетку: если выйдет красное, вас ждет ненужная или почти ненужная слава, за которую мы дорого заплатим; если выйдет черное — неслыханная катастрофа. Государь, если б я говорил с моим сыном, я бы сказал ему: «Твой долг не допустить подобной игры».
— Благодарю вас, — ответил король. — Вы сказали мне много такого, что я считаю несправедливым и жестоко несправедливым, но вы говорили честно и на этот раз от всей души. Благодарю вас. Впрочем, я думаю, что вы неправы и в вопросе о кабинете.
И его величество начал распространяться о возможных последствиях удачной войны, о большой политической унии, которая могла бы сложиться вокруг его трона, о создании целой северной империи, что уже стало предметом тайных переговоров с Францией. Было ясно, что его вялые речи выражают не столько мысли будущего императора, сколько честолюбивые планы министра и женщины.
— Государь, — ответил Херибранд, почтительно выслушав его, — если бы я не боялся оскорбить ваше величество, я сказал бы кое-что еще.
— Говорите.
— Я сказал бы, что это письмо княгини — не последнее.
Король покраснел и смешался.
— Вы, должно быть, встретили коляску, когда ехали сюда, — начал он. — Не потому ли теперь…
— Нет, государь, — возразил Херибранд, — не потому.
Взгляд его остановился на краю письменного стола.
Король тоже посмотрел туда, куда были обращены глаза генерала, и, не видя предмета, привлекшего внимание собеседника, выдал себя.
— Вам достаточно малейшей нити… — сказал он, покраснев еще больше.
— С меня довольно и меньшего, — с улыбкой перебил, его генерал. — К тому же проще найти цветок, чем нить.
Король подошел к столу и на кожаной его обивке увидел два крошечных побега мха и влажное пятнышко.
— Я ничего не скрываю, — поспешно ответил он. — Вы сами могли его видеть, когда входили сюда.
Действительно, войдя в кабинет и осмотревшись, генерал, хоть и не сразу, но все же заметил стоявшую на консоли, рядом с большим секретером, вазу из вольтеррского алебастра, в которой красовался этот таинственный цветок.
— Вот он, — сказал король, приподняв античный сосуд.
Это была великолепная пышная роза; ее наружные и самые яркие лепестки уже слегка увяли и поблекли, в то время как плотная сердцевина венчика еще только раскрывалась призывно и сладострастно.
— Я знаю этот сорт, — заметил Херибранд, нюхая цветок. — Я ведь тоже люблю розы. Это — «Франция». Она великолепна! Лучше увлекаться такой «Францией», чем настоящей. У той слишком много шипов.
Он еще раз вдохнул аромат, приблизился к королю и с четверть часа ясно, горячо и убедительно доказывал ему несвоевременность союза с Францией.
— А почему бы вам самому не вернуться к делам? — сказал король, чувствуя, что слабеет, и пытаясь ухватиться за Херибранда, чтобы не согласиться на Лемминка, которого он не выносил за грубость манер.
— Нет, государь, — возразил старик, — я слишком непопулярен, слишком привержен ко многому такому, что отжило, и, кроме того, к говорящим розам у меня снисхождения не больше, чем у Лемминка. Нужно призвать его.
— Клянусь вам, я не знал, как называется этот сорт роз! — неожиданно и порывисто воскликнул король. — Вы уверены, что это «Франция»? Подумайте, какое совпадение!
И, потупившись, он принялся расхаживать ох двери до камина, машинально повторяя: «Подумайте!», в то время как генерал заверял его, что не ошибся. Наконец король остановился и протянул Херибранду руку со словами:
— Я думаю, завтра вы будете довольны мной. Надеюсь, что вы будете довольны и княгиней, не так ли?
— Я буду чтить ее, государь, — ответил Херибранд и откланялся.
Уже в дверях он вспомнил, что забыл очки на письменном столе, вернулся и второпях нечаянно задел рукавом маленькую античную вазу; та опрокинулась, и цветок выпал. Генерал огорченно вскрикнул и нагнулся, чтобы поднять его, но, шаря по полу, схватил цветок не за стебель, а за венчик. Когда Херибранд поставил розу на место, она оказалась почти невредимой: только один из распустившихся лепестков был смят и наполовину оторван.
126
«Силь, вилла Виктория, 14 апреля.
Мой дядя Цитен только что сообщил мне столичные новости. Итак, голосование состоится — сегодня, и оппозиция победит. Народ шумно потребует министерства Лемминка, но француженка (как ее называет город), но иностранка (как ее называет двор) на это не согласится, и Вы не уволите г-на Ферзена, а распустите палату.
Боже мой, я ведь все это предвидела!
Сердце мое разрывается. О нет, я скорблю не о себе: я слишком презираю всех этих мастеров злословия, чтобы обнаружить перед ними свою слабость. В этом меня нельзя заподозрить. Я скорблю о Вас, государь. Меня не страшат ни глупость народа, ни коварство кучки негодяев, но я боюсь Вашего сердца, которое мне дороже всего на свете, боюсь Вашей большой любви, в которой так отрадно утопить душу, честь и жизнь.
Г-н Лемминк ненавидит меня. Мне кажется, это человек страшный: он идет к власти, опираясь на ревущую толпу; он не пощадит Ваших чувств и постарается удалить меня от Вас.
Пусть так, государь, но за ним большинство палаты; он не принесет Вам ни славы, ни величия, но по крайней мере обеспечит благоденствие и мир! Вы должны уступить, государь. Назначьте его премьером, осчастливьте Ваш народ, я же буду счастлива тем, что помогла Вам! Эта задача, достойная королевы, и Вы не можете предложить мне более славного венца. Прошу его у Вас, мой друг, с улыбкой на устах,