Страница 123 из 170
Его величество видел все и не шевельнулся, не проронил ни слова. Любая неловкость, малейшая небрежность окружающих необычайно чувствительно ранили его поэтическую любовь к совершенству, его по-женски утонченную душу. Он переставал восхищаться талантливым человеком, если тому случалось стряхнуть пепел с сигареты на ковер, и самая очаровательная женщина, капнув чаем на платье, утрачивала в его глазах значительную долю своего обаяния. Когда Херибранд вышел, на лицо короля легла тень неудовольствия. Вид упавшего лепестка и захватанной руками розы раздражал его. Он взял цветок, очистил бутон от раскрывшихся лепестков и бросил их в камин. Потом он мысленно вернулся к недавнему разговору, и память его связала это чувство раздражения с обликом и голосом генерала, сделав еще более неприятным все, что тот сказал сурового, и менее приятным все, что тот сказал ласкового; поэтому, услышав, как потрескивают лепестки на огне, почувствовав, как в воздухе разливается легкий смолистый аромат, и видя, как на почерневших углях сверкают последние искры, король задумался над случившимся, и у него мелькнуло подозрение, что поступок генерала был преднамеренным. Он тотчас же отогнал это слишком недостойное подозрение, но неприязненная мысль о том, что в неловкости генерала было нечто оскорбительное, все-таки осталась. И тотчас же сердце короля захлестнуло страстное желание. О, если бы она, вместо того чтобы присылать розы, приехала сама, если бы он мог побыть с ней хотя бы до утра, до того как придется думать о политике!
Он поднес к губам листок бумаги — письмо, присланное вместе с розой; он прижал его к губам, к сердцу, ко лбу, словно ожидая, что любовь просветит его разум, и снова к губам, еще сильнее, чем прежде. Тонкий аромат надушенной бумаги — запах излюбленного княгиней ландыша — вызвал в нем страстную дрожь, отуманил ему голову. Он жадно, словно задыхаясь и теряя сознание, глотнул воздух и перечитал письмо, которое гласило:
«C’est arrivé, done! Du courage, Sire, faites Votre devoir; су sont Vos amours qui Vous en supplient. Je souffre, mon ami, car je t’aime comme une folle et je voudrais venir me jeter dans tes bras. Je ne viendrai point, jamais je ne saurais m’en arracher! Je t’envoie une rose pour le vase d’albâtre, tu sais, pour le charmant petit vase aux larmes, qui lui vient. Elle en a eu, de larmes. Et de baisers, donc! Elle est heureuse, pourtant, de passer la nuit avec toi et de mourir demain.
Adieu, Sire. Si Votre choix est arrêté, faites-le-moi co
Король вдыхал запах ландыша, и воображение воскрешало перед его глазами тело княгини, а слова записки, наспех набросанной крупным, размашистым и таким наклонным почерком, что казалось, будто дуновение страсти пригнуло буквы, влагали в это тело душу. Опьяненный, он почувствовал в глубине души слабое сомнение: не поступает ли он дурно, позволяя себе так терять голову и растрачивать на любовные желания остаток спокойствия и сил, которые были ему теперь особенно необходимы. Он ответил себе, что погибнуть на таком пути сладостно, что любовь, может быть, подсказывает ему самое разумное решение, и усилием воли заставил умолкнуть докучный голос совести.
Он впился взглядом в портрет княгини, в полные нежности и гордости глаза, которые смотрели на него с этого столь знакомого, скорей утонченно-аристократического, чем красивого лица, причудливо и беспорядочно окутанного черной вуалью. Чувствуя, что он весь горит, король распахнул дверь на балкон, выходивший на море, и шагнул из кабинета навстречу тугому ветру и глухому шуму волн, мерно ударявшихся о скалистый берег. Луна спряталась за тучами, однако остров Силь, черневший невдалеке, был отчетливо виден. Холодный ветер немного освежил короля, но зато тьма, обладающая дьявольским свойством заглушать в человеке мысль о будущем и разжигать в нем вожделение, вступила в тайный сговор с островом Силь. В этом мраке, в этот час политические комбинации казались королю ничтожным пустяком, а любовь — всем. Через пять минут он вернулся в кабинет, где, словно пытаясь оправдаться перед самим собой, еще раз поспешно перебрал в уме все свои шаткие доводы — обязательства министра, северную империю, затем опустил палец на выключатель и, не желая больше ни о чем думать, повернул кнопку.
Было без десяти два, когда камеристка княгини Мальме-Цитен внезапно воскликнула, что в кабинете его величества погас огонь. Княгиня соскочила с постели, схватила поданный ей девушкой бинокль и распахнула раму. В апартаментах короля вместо обычных двенадцати светилось только одиннадцать окон: двенадцатое, в угловой башне, было темным. Виктория обняла служанку, еще раз посмотрела в бинокль, отшвырнула его и, дрожа от счастья, улеглась в постель; а когда удивленная камеристка стала закрывать окно, княгиня спросила у нее, не боится ли она предстоящей большой войны.
В два часа пополудни в «Правительственном вестнике» появился рескрипт о роспуске палаты, контрассигнованный графом Ферзеном.
Серебряное распятие
— Кофе, синьора графиня, — сказала горничная.
Графиня не отвечала. Жалюзи были спущены, но в полутьме, на белизне подушки, все же можно было различить прелестную, склонившуюся набок головку спящей молодой женщины.
Горничная, подойдя с подносом к постели, повторила громче:
— Кофе, синьора графиня.
Графиня повернулась на спину и, не размыкая глаз, глубоко вздохнула.
— Приоткрой окно, — зевая, сказала она.
Девушка, по-прежнему держа в руках поднос, подошла к окну и, потянув за шнур жалюзи, нечаянно опрокинула пустую чашку, которая звякнула о блюдце.
— Тише! — вполголоса, но раздраженно бросила графиня. — Да что с тобой сегодня? О чем ты мечтаешь? Ты же разбудила мальчика!
Действительно, малыш проснулся в своей кроватке и заплакал.
Графиня приподняла голову, повернулась к кроватке и властно шепнула:
— Тс-с.
Ребенок сразу же затих и только время от времени жалобно всхлипывал.
— Уж этот мне кофе! — сказала синьора. — Ты была у графа? Да стой ты спокойно! Что это с тобой?
В самом деле, что случилось с горничной? Чашка, блюдце, сахарница, молочник, поднос так и ходили у нее в руках, словно своим дребезжанием хотели поведать о чем-то зловещем. Графиня подняла глаза.
— Что с тобой? — повторила она, опуская чашку.
Лицо горничной было искажено страхом, но и лицо ее госпожи выражало не меньший испуг и тревогу.
— Ничего, — ответила девушка дрожа.
Графиня, как хищный зверь, изо всех сил стиснула ей руку.
— Говори, — приказала она.
В эту минуту над сеткой кроватки показалось хорошенькое личико мальчугана лет четырех, который молча прислушивался к разговору.
— Холера, синьора, — ответила горничная, еле сдерживая слезы, — холера.
Графиня, вся побелев, инстинктивно обернулась и увидела, что ее сын все слышал. Она спрыгнула с постели, поспешно приказала горничной замолчать, знаком велела ей выйти в соседнюю комнату и подбежала к кроватке.
Малыш снова расплакался, но она так целовала и ласкала его, так шутила и смеялась с ним, что слезы утихли, Затем графиня торопливо накинула халат и выбежала к горничной, плотно притворив за собой дверь.
— Боже мой, боже мой, — задыхаясь, произнесла она; горничная зарыдала.
— Да тише ты, бога ради! Смотри не перепугай мальчика! Где это случилось?
— У нас, синьора. Это Роза, жена управляющего, — ответила девушка. — Ее схватило в полночь.
— О господи! А как она теперь?
— Умерла! Умерла полчаса назад.
127
«Итак, свершилось! Мужайтесь, государь, и выполните Ваш долг. Молю вас об этом во имя Вашей любви ко мне. Я страдаю, друг мой, ибо люблю тебя до безумия. О, как хотела бы я примчаться и броситься в твои объятия! Но я не приеду: я ведь тогда уже не смогу от тебя оторваться. Посылаю тебе розу, которая подойдет к твоей очаровательной алебастровой вазе, знаешь, к той древней урне для слез. Ах, сколько их пролито на эту розу, сколько поцелуев запечатлено на ней. И все-таки она счастлива, потому что проведет с тобой ночь, а завтра умрет.
Прощайте, государь! Если Ваше решение принято, дайте мне тотчас знать об этом. Не гасите Вашу лампу до утра, и я пойму, что г-н Лемминк будет министром. Я вижу ее в бинокль из окна моей спальни. Это моя звезда. Никогда еще она не сверкала так ярко, не стояла так высоко!