Страница 2 из 4
Таким образом, речь идет о феноменологическом выявлении и осмыслении самой ситуации, в которой автор себя застает: в ходе рефлексивного движения к истокам вопроса о смысле постструктурализма обнаруживается, что первичным здесь является (собственно, так же, как и везде и всегда) именно вопрос о бытии, имеющий, однако, вполне конкретное наполнение. Именно в рамках данной ситуации, в контексте конкретизированного вопроса о бытии, задающийся этим вопросом и обнаруживает своих (отнюдь не возможных, а действительных) собеседников, тех, кто уже втянут в «онтологическую тяжбу», пусть даже путем отрицания ее осмысленности. В силу этого тот конкретный способ осуществления попытки осмысления центрального тезиса постструктурализма, который реализуется в данной книге, также не может быть обоснован сугубо теоретическим образом. Осмысление этого тезиса в контексте творчества двух замечательных отечественных мыслителей, М. М. Бахтина и М. К. Мамардашвили, есть, таким образом, реализация все той же фундаментальной задачи: как можно более полного прояснения той конкретной вариации вопроса о бытии, в рамках которой встреча этих авторов с мыслителями-постструктуралистами уже состоялась. Местом этой встречи как раз и выступает парадокс самообоснования мысли – во всей его неустранимости и неразрешимости. При том, что имена двух вышеупомянутых отечественных исследователей не так уж часто сегодня связывают друг с другом, представляется возможным выделить по меньшей мере один (исключительно важный) момент, в равной степени отличающий творчество М. М. Бахтина и М. К. Мамардашвили: редкое бесстрашие и последовательность мышления, свободного от каких бы то ни было метафизических догм и иллюзий «логоцентризма», соединенное с решительным утверждением мысли во всей ее полноте и самодостаточности – мысли не как возможной, но как действительной. Именно это обстоятельство позволяет трактовать онтологические концепции языка и мышления, предложенные М. М. Бахтиным и М. К. Мамардашвили, как своего рода «опережающий ответ» на те фундаментальные вопросы и трудности, которые выявляются и осмысляются в философии постструктурализма.
Таким образом, сформулированный выше вопрос («как возможно осмысленное отрицание мысли?») выступает в качестве «фона», на котором мы попытались развернуть виртуальный диалог М. М. Бахтина, М. К. Мамардашвили, М. Фуко, Ж. Деррида и Ж. Делеза. При этом, учитывая все сказанное выше, вопрос о возможности предполагает здесь отнюдь не теоретическое обоснование (понятно, что в таком случае мы можем говорить только о «рационально обоснованном» саморазрушении мысли), но апелляцию к тому, что – до и вне теории как описания и отражения «того, что есть». Именно то, как осуществляется это апеллирование, и различает, на наш взгляд, те вариации «неметафизической онтологии», которые представлены, с одной стороны, в концепциях М. М. Бахтина и М. К. Мамардашвили, а с другой – в творчестве ведущих представителей французского постструктурализма. Центральным моментом этого различия выступает отношение к времени. Отрицание или утверждение мысли не как возможной, но действительной, определяется в конечном счете различной «локализацией» субъекта, выносящего суждение: в одном случае он судит, будучи погруженным в поток времени, в другом же – будучи собранным на границе (или, точнее, в качестве границы) времени и вечности. Однако сам факт этой встречи (который, разумеется, не может быть верифицирован внешним образом, но выступает как аспект переживания все того же события-осмысления бытия) свидетельствует о том, что данное противопоставление не абсолютно. Альфой и омегой здесь оказывается именно сам диалог о бытии (точнее, его конкретная, характеризующая современность, вариация), в контексте которого противоположные позиции («мысль невозможна и не существует» и – «мысль невозможна, но существует») предполагают и проговаривают друг друга. Учитывая же событийный характер этого диалога, невозможность его перевода в плоскость общезначимого, позиция того, кто говорит о диалоге как «тяжбе о бытии», также может быть только позицией участника. Последний, не будучи в состоянии претендовать на экстерриториальность, на занятие некоей метапозиции, должен признавать свою неизбежную ограниченность.
Таким образом, предпринятая в данной книге попытка разыграть или воспроизвести виртуальный диалог о бытии сама, в свою очередь, есть не что иное, как очередная реплика в этом диалоге. Соответственно, обращение к текстам других его участников не предполагает здесь всестороннего анализа их концепций, но также призвано в первую очередь феноменологически прояснить уже случившуюся встречу с ними. Именно поэтому наше обращение к текстам М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делеза, М. М. Бахтина, М. К. Мамардашвили предполагало прежде всего выявление и проговаривание тех моментов, которые имеют значение в контексте сформулированного выше вопроса: «как возможно осмысленное отрицание мысли?». В подобном случае неизбежны определенные огрубления и натяжки, «вольная» интерпретация текстов, рискованные (с точки зрения общепринятых историко-философских взглядов и мнений) суждения. Однако осознание и принятие этого обстоятельства отнюдь не призвано давать отпущение всех возможных теоретических «грехов», но, скорее, также должно служить делу прояснения той онтологической ситуации, в рамках которой вышеупомянутый вопрос оказывается и возможным, и неизбежным.
Характер этого прояснения – в силу всего вышесказанного – также не может быть сугубо теоретическим; само прояснение контекста вопроса о возможности осмысленного отрицания мысли оказывается путем к обретению мысли в ее действительности.
Таким образом, выражение, вынесенное в название книги – «инкарнация мысли» – можно трактовать по меньшей мере трояким образом: во-первых, речь идет о самой интуиции воплощенной мысли, которая, как представляется, в равной степени определяет философствование М. М. Бахтина и М. К. Мамардашвили; во-вторых, тот диалог о бытии, который здесь разыгрывается или воспроизводится, также оказывается способом воплощения мысли: последняя становится инкарнированной (М. Бахтин), только встречаясь с принципиально (событийно) иной мыслью; наконец, в-третьих, само предприятие, «следом» которого является текст данной книги, также можно трактовать как попытку воплощения мысли путем прояснения ее исходного парадокса. О том, насколько эту попытку можно считать удавшейся, судить читателю.
ГЛАВА 1
ОТКРЫТИЕ ПРЕДЕЛА РЕФЛЕКСИИ: ОПОЗДАНИЕ К НАЧАЛУ
1.1. Недостижимый исток
Начать мыслить невозможно уже в силу того, что мысли не от чего от-личить себя, оттолкнуться: одной из важнейших задач философии постструктурализма выступает именно разоблачение самой идеи образца, оригинала, в отношении к которому мысль только и обретает смысл и значение. Под вопросом оказывается исходный пункт мышления как такового, с непревзойденной лаконичностью сформулированный Парменидом:
Постструктуралистская мысль строится как раз на принципиальном отказе от поисков того «сущего, о котором она высказана», или от поисков своих истоков, о чем со всей определенностью говорит М. Фуко, формулируя задачу своей «археологии знания»: «Речь идет о том, чтобы проанализировать историю в такой прерывности, которую не может в дальнейшем разрушить никакая телеология, установить ее в таком рассеивании, которое не может ограничить никакой предварительно заданный горизонт, оставить ей возможность разворачиваться в такой анонимности, которой никакое трансцендентальное установление не может навязать форму субъекта, открыть такую темпоральность, которая не допустит никакого возвращения к истокам. Речь идет о том, чтобы искоренить любой трансцендентальный нарциссизм; необходимо вырвать историю из дурной бесконечности обретения и потери истоков, где она томилась долгое время; показать, что история мысли не может играть роль разоблачителя того трансцендентального момента, которым, несмотря на все попытки обнаружить его, не обладает ни механическая рациональность, – после Канта, ни математическая идеальность, – после Гуссерля, ни обозначения воспринимаемого мира, – после Мерло-Понти»3.
2
Цит. по: Фрагменты ранних греческих философов / изд. подгот. А. В. Лебедев. М.: Наука, 1989. С. 291.
3
Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-центр, 1996. С. 199.