Победа достается нелегко

Снова земля качнулась под ногами. Солдаты выбежали из палаток. Озабоченные, растерянные, встревоженные.

— Ты слышал? Опять!

— Как живая…

Руслан Коржавин, затянув ремень, в темноте машинально поправил складки рабочей гимнастерки, словно спешил на смотр. Светились, двигались, как светлячки, огненные точечки горящих папирос. Тупое гнетущее чувство, охватившее Руслана, не проходило. Солдаты собирались группками, разговаривали вполголоса, словно таясь от кого-то. Никакой команды не поступало. Если раньше, после легких подземных толчков, раздавались шутки, слышался смех, то теперь в кромешной ночной темноте слышались лишь приглушенные голоса. Каждому было не до шуток. Слишком все серьезно. Тягостное ощущение беспомощности и безысходной обреченности размагничивало волю. Это было первое по-настоящему сильное землетрясение, которое они переживали.

Коржавин поднял голову, посмотрел на небо. Густая холодная темно-синяя пустота, и на ней непомерно далекие, равнодушно мерцающие звезды. Какое им дело до того, что происходит здесь, на Земле, на одной из маленьких точек планеты под названием Ташкент… Звезды смотрели бесстрастно-холодно, как и сотни, миллионы лет назад и как будут смотреть на голубой шарик Земли потом, после нас, после детей наших детей, через сотни и тысячи лет. Стало до тошноты обидно за себя, за город.

— Мощно дало! Как будто не в палатке лежишь, а в закрытой коробке, которую снизу и с боков пинают великаны, отфутболивают друг другу. — Зарыка вслух пытался разобраться в своих переживаниях и ощущениях. — Жуть! Без дураков. И главное, знаешь, что бежать некуда, не спрячешься.

Земля, которая испокон веков была в понятии каждого россиянина надежным другом, матерью-кормилицей и опорой, вдруг повела себя предательски подло. В годы войны люди, спасаясь от артиллерийских обстрелов и налетов авиации, прятались в бомбоубежища, рыли щели, а солдаты сооружали себе окопы и блиндажи. Земля надежно укрывала и оберегала, а если она и вздрагивала от разрыва очередного снаряда или бомбы, то в этом вздрагивании каждый видел свое спасение — рвануло где-то рядом, в другом месте…

А здесь холодной ночью земля заходила ходуном сразу под огромным городом с миллионным населением. Страшная, неведомая, неизученная сила клокотала где-то под ногами на глубине нескольких километров, билась огненной массой в земную толщу, силясь прорвать ее и вырваться наружу.

— Говорят, под Ташкентом море, — доверительно сказал кто-то тихим голосом. — И вода, как кипяток.

— Не, там пустота. Того и гляди, провалишься…

— Ты что, по радио слышал? В последних известиях? — спросил Руслан незадачливого знатока, не скрывая раздражения.

— В трамвае слышал. Когда в увольнение ходил.

— Агентство ОГГ, — насмешливо сказал Зарыка.

— Какое еще там агентство? — обиделся говоривший.

— Трепачей. «Одна гражданочка говорила». А ты уши развесил и хлопаешь, как ненастроенный локатор, все цепляешь, на любой волне.

Заглушая все прочие звуки, над палаточным городком взвыла сирена. Ее пронзительно требовательный голос на этот раз солдаты воспринимали с какой-то спасительной радостью. Боевой сигнал снимал бездеятельное томление.

— Выходи строиться! — послышались голоса командиров.

Раздался дружный топот. Солдаты бежали к месту построения.

В строю Коржавин сразу почувствовал себя иным, вернее, таким, каким был раньше. Вернулась уверенность, собранность. Да и не только он один ощутил такую перемену. Каждый почувствовал себя на своем привычном месте. Солдаты повеселели. То здесь, то там вспыхивали шутки. Коржавин, как всегда, стоял рядом с Зарыкой. Тот, засунув руки в карманы, поеживался от ночной прохлады.

— Скорее бы, что ли, приказывали…

— Начальство идет, — сообщил старшина и рявкнул — Смирно!

Через несколько минут после подземного толчка воины в составе спасательных отрядов спешили на помощь пострадавшим горожанам. Разбирали образовавшиеся завалы, выносили раненых, раскапывали обвалившиеся крыши и стены, под которыми находились люди.

А землетрясение продолжалось. Толчки следовали один за другим с какой-то невероятной последовательностью и неуловимым ритмом. За какие-нибудь полтора часа произошло шесть колебаний почвы, силою от четырех до семи баллов.

Эпицентр на этот раз слегка сдвинулся и пришелся как раз на ту часть города, которую называли азиатской, старой. Узбекские каркасные мазанки, построенные еще в прошлом веке, затрещали, стали разваливаться, как игрушечные. Толстые потолочные балки не выдерживали, с грохотом обваливались, погребая под собой все живое, ломая мебель, засыпая ковры, одеяла, кухонную утварь…

Ночь стояла холодная и темная. На улицах зажгли костры. Возвращаться в дома, в палатки или во дворы, где спали под открытым небом, никто не хотел. Напуганные дети молчаливо жались к родителям. Матери, прижав маленьких к груди, сидели у костров. Багровые отсветы пламени отражались на лицах, делая их еще более хмурыми, страдальческими. Длинные неровные тени качались за спиной. У костров собирались чуть ли не все жители квартала.

А на смежных параллельных улицах стояла кромешная темнота и необычная пустота. Развалившиеся глиняные дувалы обнажили небольшие дворики, сады, виноградники, террасы, беседки — все, что годами было скрыто от посторонних глаз, от взгляда прохожего. Протяжно мычали привязанные коровы, грустно блеяли овцы и бараны, рычали и надсадно лаяли псы.

Руслан с Евгением попали в добавочный патруль охраны общественного спокойствия. Закинув автомат за плечо, Коржавин молча шел следом за участковым узбеком-милиционером, назначенным старшим. Сзади, разговаривая, шли Зарыка и высокий молодой татарин, слесарь Ташсельмаша, у которого было русское имя Юрий и длинная тюркская фамилия.

— Когда тряхнуло, небось вылетел из кровати? — интересуется Зарыка.

— Я не спал.

— Ври больше!

— У меня голуби. Голубятню еще отец построил на крыше сарая. Голуби породистые. Может, слышал? Дутыши, почтари, якобинцы… Ну, конечно, и простые имеются. Десятков шесть будет, — рассказывает Юрий. — Так ночью, примерно за минуту до землетрясения, вдруг слышу сквозь сон, как голуби встрепенулись, словно кто их встревожил. Хлопая крыльями, с шумом вылетели из голубятни. Я вскочил с постели, схватил железную дубинку и во двор. Ну, думаю, поймаю вора, ребра переломаю. На улице темно, холодно. А голуби, сделав круг, другой, мирно уселись на урючину, что растет у порога. Вот тебе на, думаю, что за ненормальное поведение. Никогда такого не было. Не успел подумать, а тут как шарахнет! И началось.

— А раньше не взлетали? — поинтересовался Зарыка.

— Может, и взлетали. Тогда, двадцать шестого апреля, я в ночной смене работал, а потом что-то не замечал.

Они вышли на другую улицу. Вдали светился костер, около которого стояли и двигались люди. Дувалы по бокам упали, рассыпались.

— Как улица называется? — спросил Руслан.

— Джар-куча, — ответил участковый.

Руслан хотел было спросить, что это значит по-русски, по из-за развалившегося дувала послышался тихий зов о помощи.

Участковый, освещая путь фонариком, перепрыгнул через глиняные глыбы упавшего забора, вбежал во двор. За ним, не отставая, спешили остальные патрульные.

— Где?

Милиционер повел фонарем, и в светлом круге, выхваченном из темноты, появилась стена, окна с выбитыми стеклами, распахнутая дверь и зияющий чернотой пролом. Подошли ближе. Увидели, что упала не только стена, обвалилась крыша. Прислушались. Откуда-то из дальнего угла донесся слабеющий голос:

— Сюда! Помогите…

Зарыка, осторожно ступая, обследовал комнату. Участковый, встав в оконном проеме, поднял руку с фонарем. В слабом свете увидели дверь в следующую комнату. Там, почти у порога, прислонившись к косяку, сидела узбечка. Волосы растрепаны, в порванной ночной рубашке, на которой отчетливо темнели пятна крови.

— Выносите осторожно на улицу, — велел милиционер.