Страница 36 из 54
Мы-то еще что! Вместе с нами в будущей сборной телепередаче, посвященной творчеству молодежи, выступали бедолаги из балетного училища. Вот кому приходилось по-настоящему потеть на своих прыжках и поддержках! Трикотажные тренировочные их костюмы были мокры, как облитые водой, когда, запаленно дыша, они отдыхали, прислонясь к стене.
Кстати, эта телепередача была дебютом Нелли Широких, будущей популярнейшей телеведущей города. Именно она объявляла на репетиции нас с Агеем и нашу литературную собеседницу.
Тренировка завершилась. Мы были отпущены домой из студии до такого-то часа — за час до начала прямого эфира. Но за четыре часа до этого самого эфира и мне, и Леньке позвонила домой телередакторша, грустно сообщив, что в последний момент наше выступление снято по причинам, сами понимаете, от нее не зависящим.
Родителей, которые уже наладились наслаждаться нашей передачей, я развлекал тем, что досконально предсказывал ход прямого эфира. Вот Нелли Широких объявляет балетный номер, и на экране скачут знакомые балеруны, но уже не в промокшем трикотаже, а в балетных костюмах. Вот предсказанная мною толстая певица голосит арию Марфы. Далее за столиком должны были сидеть мы с Ленькой, беседуя с молодой литературоведшей. Интересно, кто рискнет нас заменить? Вот Нелли Широких выходит на сцену в очередной раз. Выйти-то она вышла, но молчит, а потом, беспомощно оглянувшись, говорит тихо и растерянно: "Забыл..." Мгновенно на экране — заставка с видом Петропавловки, а уже через несколько секунд Нелли звучно объявляет эстрадный номер.
Прямой эфир — штука ответственная! Это им, гадам, за нас! Будут знать, как выкидывать поэтов из телепередачи!
А мы с Ленькой еще долго спрашивали друг друга при встрече: "А как вы думаете, Олег?.. А скажите, Леонид..."
Дипломный проект я писал по тому самому месторождению, где два месяца махал накидным ключом, развинчивая и свинчивая штанги. Причем я запроектировал предельный минимум скважин, и не из соображений экономии, а памятуя о ведрах пота, пролитого мной в дневных и ночных сменах под вопли многоженца-буровика.
Защите диплома предшествовало распределение. Судя по прошлому году, хороших казенных мест ожидать не приходилось: распределяли в основном в Воркуту, Инту или под Челябинск. Причем и в этих местах законных инженерных должностей выпускники не получали. Ими затыкали любые производственные прорехи, могли сунуть хоть работягой, хоть ламповым, хоть коногоном, если еще где-то под землей сохранились шахтные лошади. И доказывай потом на месте, что ты — геолог, что учился этому пять лет. Нужно было не хлопать ушами и самому искать место в ленинградских организациях и убеждать эти организации в своей нужности, да так, чтобы их представитель пришел на распределение и стоял бы за тебя горой. .
Прошлогодний буровой опыт научил меня кой-чему. Да и вообще я не собирался катить на периферию. А родители? А стихи? А Татьяна? Лето — в поле, в любой пустыне, тайге и тундре, в любой дыре-раздыре, но уж зима — в Ленинграде, отдай и не греши!
Ни ВСЕГЕИ (от которого я ездил в Хакассию), ни лаборатории угля (практика под Зайсаном) молодые специалисты моего профиля нужны не были. Обойдя ряд геологических контор, мы с несколькими согруппниками заручились поддержкой Ленгидропроекта — могучей организации, содержащей геологическую службу под строительство гидростанций. Строились эти гидростанции по всему Союзу — от Прибалтики до Колымы и поперек страны — соответственно. Полевики-геологи требовались там постоянно. Базировалась организация в двух местах: над кинотеатром моего детства "Родина" и в Конюшенной церкви, той самой, где отпевали Пушкина. Я побывал и там, и там. Помню, на Конюшенной меня поразили ряды канцелярских столов, заваленных бумагами, стоящих впритык на каменном мозаичном полу, под высоким куполом с церковной росписью.
Представитель Гидропроекта на распределении был нам обещан, и, если институтское начальство совсем уж не упрется, можно было не волноваться. Но дня за два до распределения приятель из параллельной группы предложил мне устраиваться вместе с ним в Ленинградскую экспедицию Дальневосточного геологического управления, от которой он работал на преддипломной практике. Управление находилось в Хабаровске, а экспедиция арендовала несколько подвалов в Ленинграде, выезжая на полевые работы весной и возвращаясь осенью. То, что надо.
— Будешь заниматься настоящей геологической съемкой, а не этой порнографией — буровые керны описывать, — посулил приятель (имелись в виду высверленные станком столбики породы. См. описание моей преддипломной практики). — В Гидропроекте именно кернами тебе бы и пришлось заниматься. Правда, — предупредил он, — работа на Дальнем Востоке тяжелая, сезоны длинные, многодневные маршруты, таскать все приходится на себе, а самое поганое — энцефалитный клещ, и путной вакцины от него нет.
— Что за клещ?
— А такой, что если укусит — либо концы отдашь, либо калекой останешься, идиотом например.
— Черт с ним, если стану идиотом, попрошусь в Воркуту, — сказал я. — В самом деле — Дальневосточная лучше Гидропроекта.
С приятелем мы посетили экспедицию. Это оказалось совсем рядом с моим домом — в одном из подвалов громадного старого школьного здания на улице Восстания. Тот геолог, который на распределении должен был предъявить заявку экспедиции на моего приятеля, согласился похлопотать и за меня. Потом нужно было посетить Гидропроект — с извинением и отказом. Это был риск — заявка могучего Гидропроекта была для распределительной комиссии гораздо весомее заявки какой-то Дальневосточной экспедиции.
Наступил день распределения. Увидев среди членов комиссии, помимо нашей профессуры, представителя парткома, того самого, что был главным обвинителем на нашей с Агеем выволочке в деканате по поводу самодеятельной пьесы о строительстве обжещития ("В Москве прошел двадцатый съезд"), увидев того самого парткомовца, я понял, что дело мое кисло. Подошла моя очередь распределяться.
— На вас есть заявка из Геологического управления Инты, — сказал кто-то, водя пальцем по заявочному списку. — Вы согласны? Вас это устраивает?
— На меня есть заявка из Ленинградской экспедиции Дальневосто чного управления, — сказал я. — Представитель экспедиции здесь, в коридоре.
— Ну, если персональная заявка ... — благосклонно начал наш профессор Погребицкий, но тут же встрял парткомовец:
— А как быть с заявкой Инты? У них постоянная нехватка специалистов вашего профиля. Или думаете, что государство даром обучало вас пять лет? Извольте-ка отработать три года! Подписывайте документы!
— А я и собираюсь отрабатывать, только геологом, а не тем, кем меня там сунут, как прошлогодних выпускников, этими, как их там...
— "Как их там!" — передразнил меня парткомовец. — Стишки небось легче писать? Про романтику да про трудные дороги, а как до дела дошло — хвост поджал и в кусты? Подписывайте!
— Не буду я подписывать, — сказал я, — и стихи тут ни при чем. Что мне в Инте делать, если я знаю, что там нет мест по специальности? А в Дальневосточной экспедиции...
— Подпи-и-шете! — грозно пообещал парткомец.
Преподаватели, впрочем, глядели на меня сочувственно: уж они-то знали цену подобных заявок. Туго бы мне пришлось, если бы не заглянул вдруг в дверь и не поманил моего ненавистника некто, а поманив, не увлек бы его с собой.
— Сейчас вернусь, — пообещал, уходя, ненавистник, с таким выражением лица, точно отправлялся за подкреплением.
— Подождите в коридоре и давайте сюда вашего представителя с заявкой, — сказал Погребицкий.
Через несколько минут заявка Дальневосточной экспедиции была удовлетворена, и я стал ее полноценным сотрудником.
— Постарайтесь защитить диплом досрочно, — сказал спасший меня от Инты дальневосточник, — как только освободитесь, оформляйтесь у нас в кадрах и — в поле. Наши уезжают еще в мае.
О том, что после защиты мне предстоят еще военные сборы, я ему не сказал. Впрочем, я слыхал, что их тоже можно пройти досрочно при какой-нибудь артиллерийской части.