Наёмники Гора (ЛП)

Как я упомянул, она пока ещё, как свободная женщина не могла осознать того, в чем нуждается женщина. Эти потребности были в ней, как и во всех свободных женщинах в основном подавлены. Она понятия не имела относительно того, каковы они могли быть. Никогда она не сталкивалась с ними полностью и лицом к лицу. Она пока ещё была далека от глубины, богатства и обширности эрогенных зон её тела. Она не понимала, что вся её кожа, от макушки до кончиков пальцев ног, может пробудиться к жизни, поразив и обрадовав её, возбудив горячей, бушующей волной озарений, идущей не только от её беспомощных, прекрасных эксплуатируемых прелестей, но также и от каждой клеточки её прекрасного тела отданного на милость господина. Она пока не могла даже начать подозревать всех важных эмоциональных аспектов неволи для женщины, для всей её матрицы. Ну как она могла понять то, чем должна быть рабыня, природу чувств рабыни, и как они влияют на неё, и что могут сделать с ней, что это значит, абсолютно принадлежать, находиться под бескомпромиссной властью, что это такое, знать, что она должна и будет под строгим и бескомпромиссным принуждением, полностью отдавать всю себя служению и любви, без какой-либо альтернативы.

— Вы очень добры, раз сжалились над женщиной, — польстила она.

— Это — пустяк, — отмахнулся я.

Честно говоря, я допускал, что фактически её потребности могли бы быть довольно сильными для свободной женщины. Конечно, её тело предполагало просто изобилие в нём женских гормонов. Не каждая получает такие соблазнительные изгибы фигуры как у неё, будучи гормонально несовершенной. Это могло бы быть интересно, подумал я, посмотреть на то, на что будут похожи её потребности, если позволить им полностью развиться в неволе.

— Когда я произносила Ваше имя прежде, я запиналась, — напомнила она.

— Я помню, — кивнул я.

— Мне было так трудно говорить, — призналась женщина.

— Правда?

— Я могу говорить? — спросила Леди Тутина.

— Конечно, — поощрил я женщину.

— Я думала, что, возможно, могла бы позволить Вам увидеть моё тело, — сообщила она, — более того, я могла бы даже разрешить Вам касаться его.

— Да, — удивлённо протянул я.

— Я могла бы этой ночью, поскольку Вы были так добры ко мне, и я испытываю необоримое влечение к Вам, отдать Вам своё тело, — заявила она.

— Я чрезвычайно впечатлен, — признал я.

Мне показалось, что моё ответ был вполне подходящим, поскольку она была свободной женщиной. В действительности трудно даже предположить, как ответить, когда слышишь что-то столь глупое. Если бы она была рабыней, меня бы позабавила её попытка говорить таким способом. Заяви она о «предоставлении её тела» на такой-то период, и это закончилось бы для неё, в лучшем случае, мгновенной поркой. Она не была бы в неволе, если бы начала рассматривать, даровать ли ей своё тело и как надолго, или нет. Скорее она обнаружила бы, что это было делом её господина, решать, взять ли её, всякий раз, когда он этого пожелал, как он этого пожелал, и сколько пожелал, поскольку её тело принадлежит не ей, а ему, и это он мог бы приказать, чтобы она предоставила ему его собственность, в любой позиции или положении, в котором ему в данный момент хочется. Например, рабыня не спрашивает, хочет ли господин сейчас тело Глории, скорее она спросит, хочет ли он Глорию. В гореанском мышлении, а в действительности и в гореанском законодательстве недвусмысленно подразумевается, что принадлежит вся рабыня, целиком. Именно она является той, кто принадлежит, целая женщина, бескомпромиссно и полностью.

— Как Вы добры, к женщине, встреченной в таком месте, к тому же столь бедной, что она не может позволить себе сандалии, подходящее платье и надлежащую вуаль. Вас возмущает то, что я столь откровенно одета, и не скрываю лицо под вуалью? Это шокирует Вас?

— Ни сколько, — успокоил я женщину. — Несомненно, это — неизбежная уступка жестокости бедности.

— О, да, — вздохнула она. — Возможно, Вы могли бы попытаться представить, что вуаль на мне есть.

— Это — мысль, — улыбнулся я.

Конечно, я не стал ей говорить, что уже давно представил её, совершенно голой, закованной в цепи, возможно, удерживаемой в тугих возбуждающих путах, для удовольствий хозяина, у рабского кольца, и стальном ошейнике, плотно обхватывающем её шею. Но она этого не знала, и посмотрела на меня с благодарностью. В моём воображении я укоротил её цепи не пару звеньев.

— Вы, правда, столь увлечены мной? — осведомился я.

— О, да! — прошептала Леди Тутина, осмелившись коснуться моей ру.

— Тогда, может быть, мы оставим это место, — предложил я, — и отправимся к Вам?

Она даже отпрянула от неожиданности. Как я и ожидал, ей моё предложение приемлемым не показалось. Чего-чего, а раскрывать свой адрес, ей крайне не хотелось. Рано или поздно, это могло закончиться визитом разъяренных, оскорбленных жертв. Кроме того, это могло упростить её поиск городской страже, наверняка давно уже разыскивающей эту особу по жалобам потерпевших, и мечтающих поскорее доставить её в суд для допроса, который, несомненно, в её случае, мог закончиться почти неизбежным приговором к неволе, возможно с первоначальным размещением арестантки в публичных рабских садах, на время более тщательного рассмотрения её дела.

— Тогда, возможно, моя комната? — предложил я. — Это неподалёку.

— Сэр! — укоризненно воскликнула она.

Как я и предполагал, этот вариант её тоже не устраивал. Она предпочла бы закончить свою работу здесь, где, очевидно на её шалости смотрели сквозь пальцы, с помощью своего хитрого препарата, вместо того, чтобы попытаться облапошить очередную жертву снаружи, рискуя при этом, быть узнанной другими, которые могли бы прочёсывать окрестности в её поисках.

— Неужели Вы так обо мне думаете? — возмутилась Леди Тутина.

— Простите меня, — совершенно искренним тоном, попросил я женщину. — Честное слово, я не хотел Вас оскорбить.

Она оказалась весьма квалифицированной в играх подобного рода. У неё отлично получалось вызвать требуемую реакцию мужчины, а затем утверждать, что она была неправильно понята, и оскорблена, таким образом запутывая мужчину, выводя его из равновесия, и, таким образом своими взглядами и слезами обеспечивая для себя его требуемое состояние. Она была чисто женская манипуляция, которую я ей позволил. Это раскрывало для меня её женственность. Тем приятнее будет позже, манипулировать ей чисто мужскими способами, командой и плетью.

— Я знала, что не должна была приходить сюда, — заплакала она, вытирая слезу в уголке её глаза, ещё одну, по крайней мере, делая вид.

Она изобразила, что собирается встать, но, видя, что я не собираюсь удерживать её, сама осталась там, где была.

— Простите меня, я, наверное, был бестактен, — сказал я.

— Что Вы, я Вас нисколько не виню, — всхлипнула она. — Что ещё Вы могли подумать, встретив меня здесь? Конечно, Вы, как и всё прочие, решили, что я падшая женщина.

— Нет, конечно же, нет, — заверил я Леди Тутину. — Вы совершенно отличаетесь от них.

— Спасибо, — прошептала она.

Я кивнул. Конечно, она очень отличалась от них. Это было очевидно. Она ещё не была нагой. У неё ещё не было рабского ошейника на шее. И скорее всего, она ещё никогда в жизни, не чувствовала на себе рабскую плеть.

— Возможно, Вы задаетесь вопросом, — предположила она, смахивая ещё одну воображаемую слезу, — что я, дама, воспитанная и образованная, делаю в этом месте?

— Возможно, — сказал я, ободряюще.

Я попытался выглядеть озадаченным. На самом деле у меня было довольно ясное представление относительно того, что она делала в этом месте.

— Я думаю настоящая причина, — сказала она, глядя вниз, — как Вы, возможно, уже заподозрили, того, что я оказалась здесь, осмелившись войти в это ужасное место, это почти беспомощная женская отчаянная потребность в любви, моё желание встретить доброжелательного мужчину, способного разделить моё одиночество.

— Именно так я и подумал, — заверил её я.