Страница 153 из 161
— Пффф!
— Пффф!
Впереди показалась переправа — покосившийся деревянный мостик на ту сторону. Видно, за этот год по нему прошло столько людей с лошадьми, сколько за все время не хаживало. Мы спешились, Микаш отдал мне поводья Беркута и первым перевел Лютика. Мостик опасно скрипел под их ногами. Копыта скользили на мокрых досках. Но потихоньку они перешли на другой берег и скрылись в тумане. Вскоре Микаш вернулся, взял под уздцы Беркута, а меня подтолкнул к мосту. Ну это было не страшнее, чем перебираться через ущелье на Мельдау. Невысоко и, похоже, мелко, но все равно мокнуть неохота. Хотя на дожде я и так вся мокрая. Я перешла, поймала Лютика и подошла к самому краю берега, чтобы увидеть хоть что-то сквозь туман. Впрочем, все можно было понять и по звукам.
Беркут уперся четырьмя копытами. Отказывался сдвинуться с местам, как Микаш его ни тянул на мост и ни подгонял сзади.
— Давай же, тупая трусливая скотина! Я прошел, Лайсве прошла, даже Лютик прошел. Это безопасно. Идем, или ты останешься тут один. Идем, бесполезная волчья сыть, бросил бы тебя здесь, но помрешь, и дня не продержишься один.
Думал, я не слышу? Дернул за поводья еще раз, еще и еще. Медленно, шажок за шажочком Беркут ступал на мост, а потом пятился назад. Шаг вперед — два назад. Прошло полчаса. Я устала ждать. Казалось, они никогда не перейдет. Вроде двинулись, прошли на корпус, два, середина, почти добрались до берега.
Хрясь!
Мост надломился, и Микаш вместе с конем полетели в воду. Подняв тучу брызг, Беркут вскарабкался, оскальзываясь, по крутому берегу наверх, промчался мимо нас и побежал прочь. Я отпустила Лютика и рванула вниз к Микашу. Вдруг ударился об мост или его задело копытами? Но он уже поднимался из воды, отплевываясь от ила и песка, грязный и мокрый. Рана на лбу снова открылась и кровоточила. Но в остальном… он был жив.
— Почему ты не держишь лошадей?! — крикнул он на меня, выбравшись на сушу.
Я поднялась наверх по крутому склону берега, но лошадей уже и след простыл. И забияки Беркута, и моего флегматичного Лютика.
— В какую сторону они хоть побежали? — поинтересовался Микаш, когда вылез следом за мной.
Я пожала плечами и опустила голову:
— Я испугалась, что ты ударился и можешь захлебнуться…
— Дура! — от досады он рухнул на землю и закрыл лицо руками.
Лежал так неподвижно. Очень долго. Я беспокоилась, но подходить близко боялась. Слонялась туда-сюда, ругая себя и не зная, что делать. Под ногами звякнула железяка. Я едва не упала, запнувшись об нее. Нагнулась и нашла в траве меч. Видно, из тюков выпал. Я подняла его и отнесла Микашу. Опустилась рядом и вложила эфес в его ладонь.
— Там перелесок недалеко. Давай разобьем там лагерь и разведем костер. Твою одежду надо просушить, — попыталась увещевать его я, но он оставался неподвижен. — Вставай. Вставай, ну пожалуйста, я очень виновата, но тут уж ничего не поделаешь. Прости меня и давай пойдем дальше. Если будешь лежать здесь, замерзнешь и умрешь.
Я потянула его за руку. Он вырвался и поднялся сам. Хотела подставить ему плечо, но он шарахнулся в сторону и пошел сам, неся в руках свой меч, словно тот служил ему опорой. Я шла чуть позади. Боялась разозлить еще больше. Мы добрались до маленький кедровой рощицы, невесть как проросшей посреди голой степи. Или это был знак, что степь закончилась? Под раскидистыми ветвями мы укрылись от дождя и ветра. Я хотела насобирать хвороста на костер, пока Микаш отдыхает, но он пошел сам, а я не решалась ему возражать. В результате я собирала с земли, а Микаш обламывал ветки с деревьев. Без топора ему приходилось туго. И я чувствовала себя ужасно виноватой. Но огонь мы все-таки развели, развесили над ним мокрую одежду, от которой шел белесый пар, смешанный со смолистым запахом хвои. Животы жалостливо урчали от голода. От мрачного молчания становилось не по себе.
— Это конец. Без лошадей и карты мы отсюда не выберемся на большую дорогу. А без еды просто сдохнем с голода, — решил, наконец, поделиться своими мыслями Микаш.
— Я слышала, что в кедровых шишках растут орешки. Они вполне съедобные и очень сытные, — я протянула Микаш шишку с одной из содранных им веток.
— Мы не белки, чтобы есть шишки, — он швырнул ее в огонь.
— Хорошо, тогда, может, попробуем есть белок? Собьем их камнем с ветки и… — я подобрала камень и замахнулась.
— Для этого нужна праща, а у нас ее нет, — он отобрал у меня камень и выбросил. — И прекрати нести чушь. Бесит, что ты такая дура оказывается. Если бы ты не отпустила лошадей…
— Ну, извини, я тебя предупреждала, что из меня не очень попутчик. Я хотя бы пытаюсь что-нибудь придумать, а не только ною и жалею себя. И не смей говорить, что я одна во всех неудачах виновата.
Нервы сдали окончательно. Я встала и побрела прочь. Он молчал, не бежал за мной, а в глубине души хотелось. Извинений, заверений, что он был неправ и станет лучше… Что он все еще любит… Хотя, зачем мне все это? Зачем мне этот грубый озлобленный неудачник?
Третий сон Микаша
Было тепло. Яркий солнечный свет лился сквозь огромные стрельчатые окна. Пахло сладким розовым маслом.
— Быстрее, дорогой, нас уже ждут, — мурлыкнул любимый нежный голос, дыхание опалило ухо, влажные губы коснулись шеи. Нет, не для того, чтобы выпустить зубы.
— Подождут, — ответил он, поворачиваясь к ней всем телом. Задыхался от восхищения. Такая красивая, пускай даже в мужской одежде и с короткой прической. Разноцветные глаза — один голубой, другой зеленый — лукаво щурились. Не хотелось ничего делать, только целовать их. — Им только в радость казнь отложить. Слишком много всего свалилось, не осталось даже времени… на нас.
Он притянул ее к себе и начал целовать.
— Так нельзя, это наши обязанности. Мы должны остановить войну. Совсем чуть-чуть осталось. Сил много не отнимет, — усмехнулась она и коснулась пальчиком его носа. — Не волнуйся, я никому не скажу, какой ты слабый и нежный внутри, — встала на цыпочки и поцеловала в ответ. — Ты моя любимая зверушка!
Бросила ему голубой плащ с золотым кантом по краю капюшона, а сама надела такой же белый.
— Ну идем же, — укорила его за бездействие. И он пошел, как привязанный, хоть и не хотелось вовсе.
Они спустились по широкой мраморной лестнице, укрытой пышным голубым ковром, и прошли в резные дубовые двери, за которым прятался круглый зал, обнесенный по трибунами по периметру. Тут уже собралось множество людей в голубых плащах, но только у пятерых стоящих в центре на капюшонах была золотая окантовка. И у всех их были такие же разноцветные глаза, как у его жены.
— Веди заключенных. Кто у нас сегодня? — зычным командным голосом спросила Лайсве у пятерки.
— Последние. Перебежчики. Просят о снисхождении, ведь они узрели истину, — ответил один из них.