Победитель получает...

— Иди, — прошептала Маша, давясь слезами. — Иди.

Роса быстро достала из-за пазухи круглый уплощённый диск и сунула его Маше, а она-то и забыла совсем!

— Вот, — прокомментировала Роса в своей более чем лаконичной манере и быстро пошла прочь.

Но других пояснений и не требовалось — их ещё вчера дала Ядва. Маша спрятала диск в ладони, повернулась назад, пошла к своему месту, изо всех сил стараясь удержать слёзы, — по кому хотелось ей заплакать? По мятежникам, умершим от яда? По тем, кому яда не хватило, и их мучения ещё не закончились? По матерям Ядвы и Росы? По самой Росе? Даже по Ядве, может быть?

Всё вокруг расплывалось, но Маша не дала своим слезам пролиться, превращая бессилие в злость. Она должна выглядеть злой. И глядя на этих чудовищ в человеческом обличье, это не так уж и сложно…

Дойдя до своего места, Маша резко развернулась. Лицо у неё было такое, что и без того почтительное расстояние между ней и ближайшими жрецами и жрицами увеличилось как бы само собой. Отыскала взглядом Алкана.

И вокруг него тоже никого не было, всех словно смело волной его гнева. Да, Высший Жрец был крайне зол, новости его явно не порадовали, а кроме того, он успел увидеть, как Маша вышла из-под купола непроницаемости — ещё одного подарочка серых, как и диск, зажатый в Машиной руке. Но о нём Алкан пока не знает.

Что же будет с бедной девочкой? — подумала Маша о Росе. Хоть бы Ядве хватило сил и возможностей, чтобы уберечь её. Но для этого и сама Маша должна постараться. Должна сыграть всё правильно. Ядве всё-таки удалось стать режиссёром спектакля, в котором Маше отведена одна из ведущих ролей, но сейчас сожалений не было.

Поистине, всё познаётся в сравнении. И в сравнении с Алканом, Ядва была воплощением доброты и милосердия. Тем более теперь Маша знала, кто и как зажёг огонь неукротимой ненависти, пылающий в душе жрицы; знала и о том, что в этой обугленной душе ещё остался уголок для привязанности, может быть даже… любви?

На трибунах нарастало волнение. Было ясно, что что-то происходит, но никто не понимал, что именно; и страх, расползаясь, постепенно накрывал всех, густел, наливаясь палитрой оттенков — от лёгкой тревоги до смертельного ужаса.

Стражники, выполняющие распоряжение Алкана, вывели на арену Лирена и ещё одного мужчину — тоже смуглого и черноволосого, но заметно старше, с проседью и сетью морщин на грубо вылепленном лице. Двоих пленников окружало множество воинов, рассчитанное на несколько десятков опасных мятежников, среди которых даже женщины представляли собой немалую угрозу.

Игры обещали быть долгими, увлекательными и зрелищными. Но обещания не сдержали. Двое бунтарей в окружении целой толпы стражи и роя оружейных шаров с молниями внутри выглядели насмешкой над силой храма, над властью Пирамидии.

Сущность, владевшая Алканом, тут же заметила это, лицо жреца болезненно исказилось, но отдавать новые распоряжения было поздно.

Открытие Игр и так затянулось. Солнце поднималось всё выше, а полотняные навесы и зонтики, призванные укрыть изнеженную публику от палящих лучей, вряд ли могли спасти от полуденного зноя.

Алкан дал знак, и музыканты, стоявшие через равное расстояние друг от друга по краю арены, извлекли из громоздких незнакомых Маше инструментов ревущие гудящие и бухающие звуки. Зрители прекратили перешёптываться и встали ровнее.

Маша только сейчас заметила, что все стояли, — по-видимому, они поднялись вслед за ней, когда “Тёмная Владычица” устремилась навстречу Росе. Стражники замерли недвижимыми изваяниями.

И только мятежники стояли свободно. Лирен отыскал взглядом Машу, благо сделать это было нетрудно, — самая роскошная ложа располагалась прямо перед ним, — и не отрываясь смотрел на неё, пристально, напряжённо, словно хотел проникнуть в её мысли, заглянуть в душу.

Его товарищ тоже не сводил с неё глаз, но его взгляд был угрюмо-настороженным.

========== Глава 37. Ход Маши ==========

Грубая музыка, чьи весьма сомнительные достоинства вряд ли могли порадовать кого бы то ни было, вскоре стихла.

Алкан занял своё место — на один ряд ниже и немного правее ложи Тёмной Владычицы. По этикету её ложа должна была располагаться выше прочих, поэтому всем, в том числе и Алкану, приходилось стоять вполоборота — почти спиной к арене.

Жрец сжал что-то в руке. Теперь Маша знала, что это усилитель голоса — незаметный и мощный, как и тот, что передала ей Ядва, — и заговорил.

Как водится, для начала он поведал собравшимся о том, что и так всем было известно, то есть — о воплощении Тёмной Владычицы и её Проводника; затем — о том, что никому не интересно, то есть о собственных заслугах. По всему выходило, что это именно он и воплотил Тёмную, хотя впрямую жрец таких заявлений не делал.

И наконец, когда несколько осоловевшие слушатели дошли до кондиции, традиционно почитаемой ораторами всех миров подходящей, жрец перешёл к самому интересному, а именно к тому, что только что придумал, с добавлениями ровно той части правды, которую никак невозможно было скрыть.

— … боги, — вещал жрец, — сочли всех мятежников, кроме этих двоих, — Алкан радостно простёр руки к Лирену и его товарищу, словно они были редкими деликатесами на праздничном столе, — слишком жалкими и недостойными принять участие в Священных Играх! Ничтожные бунтовщики издохли в своих клетках, как бешеные крысы, осмелившиеся покуситься…

Чёрные глаза Лирена полыхнули яростью, он перевёл взгляд на Алкана, и ярость тут же сменилась презрением. Сам жрец сейчас поразительно походил на жирную, хитрую крысу, весьма опасную и, вполне возможно, бешеную.

Сущность не уходила, жадно и злобно поглядывая вокруг, проступая сквозь личину “доброго дядюшки”, и это производило поистине отталкивающее впечатление.

Маша встала, одной рукой придерживая сумку, а в другой сжимая усилитель голоса. Его даже не нужно было подносить к лицу — пугающее в своей непонятности устройство. Но деваться некуда — сейчас её выход, нужный момент настал. И как хорошо, что сумка здесь, не исчезла по своему обыкновению.

— Высший жрец Алкан лжёт! — громко и уверенно выговорила Маша.

Все стоящие на трибунах люди — от Высших жрецов до правителя с супругой в ужасе уставились на неё — на Машу, но видели они разгневанную Тёмную Владычицу.

— Мятежники умерли потому, что я так захотела, — объявила она. — А захотела я этого, потому что меня прогневал Алкан. Я недовольна им, недовольна тем, что он возомнил себя единоличным властителем Пирамидии и всех алтарей. Он оскорбил Высшую жрицу Ядву — мою верную служительницу. И сейчас, здесь, присвоил себе её заслуги. Это она своим усердным служением добилась моего воплощения в смертном теле. Но никто здесь не возвысил свой голос, чтобы сказать об этом. Высший жрец Алкан ждёт милости от Безликих, которые вряд ли вообще замечают его усилия… Но он напрасно считает, что все прочие алтари — его собственность, а их жрецы — его слуги. Это оскорбительно для меня!

“Тёмная Владычица” прожигала Алкана взглядом, а он, впившись в неё белыми от неукротимой злобы глазами, начал шептать что-то, заметно шевеля губами. Маша ощутила, как боль сдавила голову обручем, а на грудь легла неподъёмная плита — она не могла вдохнуть!

Но в тот же миг Куся выгнул спину дугой, зашипел, топорща хохолок и усы — стало легче, Маша судорожно вдохнула уплотнившийся воздух. Кото-мышь расправил крылья и выдохнул довольно большой, такой, что его должны были заметить даже на дальних трибунах, клуб пламени, направляя его в сторону Алкана.

Вероятно, действия Куси произвели не только чисто психологический, но и ещё какой-то эффект. Не зря его народ похож на потусторонних Стражей, а самого Кусю прочили в шаманы…

Давление ослабело, головная боль почти прошла. Алкан выглядел ошеломлённым, обо всех остальных и говорить нечего. В любом случае, пора было заканчивать показательное выступление. Маша, стараясь действовать незаметно, придвинула сумку раскрытым входом поближе к Кусе. Он недовольно дёрнул усами и сяжками, мол, — помню, успею, не отвлекай!