Победитель получает...

— Он уже кончился? — спросила она шёпотом.

— Да, — Куся тоже вздохнул, но его вздох был удовлетворённым, сытым. — Это же грызун, а не травоед.

— Совсем маленький, наверное, — продолжала беспокоиться Маша.

— Почему маленький? — благодушно удивился Куся. — Взрослый. Старый даже. Молодого ещё поди поймай. Они шустрые такие… Нет, я и молодых умею, — вдруг взволновался он, что его новая знакомая плохо подумает о его охотничьих навыках.

— Но сейчас не до этого. Да и ни к чему мне молодые. Мы их для детей и больных ловим, а нам, — важно вещал бывалый и взрослый охотник, — и старые хороши. Молодых надо на развод оставлять, особенно — самок.

— Да я про размер, — пояснила Маша.

— Хороший размер, — одобрил Куся, облизываясь.

— Может, тебе жевалку дать? У меня есть, — гнула своё Маша.

— Да успокойся ты, — глухо отозвался кото-мышь из-под собственного крыла. Судя по его движениям и звукам — на грани слышимости, но всё же уловимым, так как он был близко-близко — касался тёплым боком Машиного бедра, — Куся занялся туалетом.

Вот такой же уютный шорох Маша иногда слышала, когда вылизывался дедушкин Тишка.

— Наелся я, — он замер на секунду и честно признался:

— Объелся даже. Но не оставлять же было. Или… — его мерцающие зеленью глаза испытующе уставились на Машу, — тебе оставить надо было?

— Нет-нет, я такое не ем! — с испугом отказалась она.

— А говорила, что всеядная, — уличил Куся.

— Я сырое мясо не ем.

— Ну-у… сушить нам его негде и некогда. Это только в гнезде можно… — тон Куси понизился, стремительно наливаясь печалью.

— Мне и жевалок хватит, — поспешно прервала его Маша.

— Понравились? — тут же оживился кото-мышь.

— Очень! — честно ответила девушка, прибавив мысленно: с голодухи и за пирожные сойдут!

— Это хорошо… — Куся вернулся к прерванному занятию, вылизываясь с упоением, точь в точь, как сытый кот у печки.

Маша постаралась устроиться поудобнее, свернулась клубком, умостила тяжёлую голову на широкий, обтянутый мшистым бархатом корень, и совершенно неожиданно и незаметно для себя самой провалилась в сон.

Когда она снова открыла глаза, вокруг колыхался серый туман, ещё не успевший налиться рассветной молочностью. Стволы, листья, кусты медленно выплывали из него, проступая размытыми очертаниями.

Тело ожидаемо ныло. Маше с трудом удалось разогнуться, и она принялась растирать шею и плечи. В предрассветной тишине казалось, что каждый шорох далеко разносится по лесу, замершему, утонувшему в тумане и молчании.

Вечерние сумерки в этих местах заканчивались, едва успев начаться, а рассвет подступал, подплывал, пробирался по джунглям долго-долго, словно засыпая на каждом шагу, качаясь на волнах дрёмы. Джунгли отдыхали.

Жизнь кипела в них утром, днём, вечером и ночью, но где-то там, где ночь должна была бы сомкнуться с утром, время останавливалось, наступало безвременье, серое, застывшее, когда сон глубже всего, когда спят все обычные хищники, утомлённые охотой и насытившиеся или измученные бесплодными попытками и провалившиеся в голодное забытьё. Спят уцелевшие, убежавшие, спрятавшиеся.

И только сверххищники, родные дети самой смерти, чьи шаги так же бесшумны, как её, дыхание так же холодно, а каждое движение гипнотизирует и парализует волю намеченной жертвы, — только морги выходят на охоту в это время без времени, когда не родились ещё ни звуки, ни цвета…

Но Маша ничего не знала об этом. Её пугала ночь, а предрассветная серость казалась безопасной, вызывала облегчение и дарила надежду, как выплывающий из тумана берег морскому скитальцу.

Она осмотрелась, Куси не было видно, и Маша смутно припомнила какую-то возню у себя под боком, которую ощущала сквозь сон…

Потом увидела лежащую рядом сумку и уже отвела от неё взгляд, чтобы снова тревожно осматриваться в поисках кото-мыша, но сумка выглядела как-то необычно, и Маша вернула внимание к ней — странно раздувшейся, будто бы даже увеличившейся в размерах.

Маша подобралась, присмотрелась: из приоткрытого входа виднелись какие-то пёрышки. Маша протянула руку и тут же отдёрнула, не решаясь прикоснуться. Что-то они ей напоминали… Пёрышки вздрогнули, сумочный бок чуть приподнялся и опустился, там что-то шевелилось и казалось, что цветочки на сумке ожили и покачиваются на ласковом ветерке.

— Куся! — выдохнула Маша.

Из сумки высунулась недовольная мордочка — пёрышки оказались сяжками. Маша уже приготовилась со смирением выслушать ворчание разбуженного товарища, но глаза кото-мыша вдруг широко распахнулись, в их зелёном сиянии вспыхнуло нечто, чего Маша там ещё не видела, — страх.

— Что случилось… — начала она, но Куся задрожал и выдохнул — тихо-тихо:

— Молчи… не двигайся…

Маша замерла. Только глазами искала причину этого страха, покрываясь липкой испариной, понимая отчётливо, что Куся кто угодно — только не трус.

Она не могла даже предположить, что его напугала именно эта предутренняя влажная хмарь и то, что Маша потревожила её, — пусть только одним тихим словом, но он отлично понимал, что этого может быть достаточно.

А девушка, тем временем, попыталась проследить направление его испуганного взгляда, но не смогла. Кажется, кото-мышь, так же как и она, не знал, откуда ждать опасность, но почему тогда он так встревожен?

И когда закрутившийся ревущей воронкой вихрь ужаса, захвативший их, начал останавливаться, когда Куся начал успокаиваться, надеясь, что всё обошлось, и Маша вместе с ним, тогда они увидели это…

Сгущение тумана, шевеление серости, катящейся к ним, на них, медленно, упорно, слепо и жутко…

Страх погас в глазах Куси. Появилась мрачная решимость. Всё уже случилось — бояться больше нечего. Теперь осталось только умереть.

========== Глава 24. Предрассветный ужас ==========

Морг — огромная серая амёба, убить которую почти невозможно, как и убежать, если она уже близко.

Бесформенное тело передвигается с неожиданной быстротой, легко обтекая любые препятствия, оно не бежит и не ползёт, а накатывает, подобно смертоносной волне, и так же захлёстывает и поглощает, нечувствительное к любым ударам.

Нельзя ранить волну — она поддаётся и гасит любое воздействие.

Морги мгновенно заглатывают любую добычу, просто помещая её внутрь этой рыхлой массы, которую трудно считать полноценным телом. И там, во внутренних полостях, жертва может сохраняться живой, пока морг не проголодается и не начнёт переваривать её.

Если добыча пытается убежать или улететь, морг стремительно выстреливает ей вслед частью своей массы, и она, подобно протуберанцу, мгновенно настигает и оплетает собой беглеца.

У этих тварей плохо развито обоняние, зато они великолепно улавливают звуки и движения, характерные для живых существ. Чаще всего они выходят на охоту перед рассветом, когда застывшие в молчании джунгли трепещут, встречая самых совершенных и неуязвимых убийц этого, да и не только этого, мира. Все и всё застывает в безмолвном страхе, кажется, что даже растения парализованы им. Лишь клубится туман — извечный союзник хищников…

Видимо, этого морга привлекли движения девушки, растиравшей затёкшие за ночь мышцы, а её шёпот довершил дело, окончательно указав ему дорогу. Взрослый соплеменник Куси имел бы шанс на спасение — хорошая порция пламени сожгла бы преследующие его отростки, а сильные крылья унесли бы своего хозяина прочь.

Но Куся не мог на это рассчитывать, даже при полном запасе пламени, так что кото-мышь просто замер, обречённо глядя на свою близкую смерть. Потом бросил взгляд на Машу.

Злости или обиды не было, ведь он даже не предупредил её, насколько важно соблюдать осторожность именно в этот предрассветный час. Просто в голову не пришло говорить об этом — слишком понятном и естественном для любого местного жителя.

Ему было жаль Машу, жаль, что на этот раз он ничем не может ей помочь. Такая большая, такая безобидная и забавная, беспомощная, добрая…

И вдруг он вспомнил: она же может спастись!