Страница 24 из 59
И Куся снова побежал вперёд. Несмотря на свою катастрофическую неприспособленность к жизни в джунглях, Маша поняла, что они теперь ходят какими-то извилистыми кругами… И пусть настоящие круги извилистыми быть никак не могут, у этих же, которые они прокладывали вокруг деревьев, сворачивая куда-то через каждые несколько метров, это получалось легко и просто!
Наконец, кото-мышь остановился перед густыми зарослями растений, похожих на большие папоротники — Маше они доставали почти до груди — и нырнул туда. Маша нерешительно остановилась на границе. Через минуту Куся вынырнул и уставился на неё сердитыми зелёными глазами.
— Сюда иди! — распорядился он.
Маша пошла, но уже через пару шагов потеряла своего проводника из виду и снова встала.
— Ты ночи ждать будешь?! — возмущённо зашипел невидимый в густой поросли Куся. — Мне ещё твои следы прятать! А сейчас стемнеет — и крыльями хлопнуть не успеешь!
— Но я тебя не вижу, — отозвалась Маша. — Не вижу, куда идти…
— Ох ты, птенец косолапый… — заворчало и завозилось где-то рядом. — Сюда иди! — впереди закачался папоротниковый лист. — Видишь теперь? — прошелестело оттуда.
— Ага, — кивнула Маша, кидаясь к листу и чуть не падая, потому что древовидные стебли не только стояли близко друг к другу, но и, как оказалось, корни переплетались, выступая из земли, но сверху из-за широких листьев совершенно ничего не было видно. Чтобы не упасть, Маша ухватилась за ближайшие растения, ломая тонкие верхние веточки и сминая листья.
— Ты что творишь?! — взвился Куся.
Причём взвился — не только в переносном, но и в самом буквальном смысле. Он свечкой взлетел над этим папоротниковым буйством и, помахивая бархатными крыльями, завис перед Машей.
— Даже стадо травоедов таких следов не оставляет!
Но увидев Машино лицо — она была так расстроена и измучена, что с трудом сдерживала слёзы — Куся тут же смягчился и заговорил с ней ласково, как с больным ребёнком.
— Ну не расстраивайся, не надо. Я сам виноват — не подумал, как ты тут пройдёшь… Никогда не думал, что это может быть трудно… Теперь понимаю: тебе внизу ничего не видно, а там корни, а у тебя ноги такие…
— Какие? — неожиданно заинтересовалась Маша.
Куся нерешительно на неё покосился, видимо, не хотел расстраивать ещё больше.
— Ну… неудобные, — наконец подобрал он слово, которое показалось ему наименее обидным из всех пришедших в голову вариантов.
— Ты за мной иди, только потихоньку, нащупывай куда ноги ставить, и старайся ничего не рвать, не мять и не ломать, — и кото-мышь медленно полетел вперёд, то и дело зависая на одном месте и поджидая, когда она его догонит.
— Оказывается, я вся — неудобная, — себе под нос пробормотала Маша, пробираясь вглубь папоротниковых зарослей и снова задумываясь о том, чтобы освободить от себя Кусю.
В конце концов, она добралась до намеченного кото-мышом места — у корней одного из деревьев, росших среди этой перистой плантации. Там даже оказалось довольно-таки уютно и удобно. Вездесущий мох выстилал углубления между выступающими корнями, и Маша расположилась почти с комфортом.
— Сиди тихо-тихо, — распорядился Куся, — как дрожалка в норе! — и развернулся к ней хвостом, явно собираясь раствориться в зарослях.
— Куда ты? — жалобно спросила Маша.
— По делам, — отозвался озабоченный кото-мышь. — Мне еду надо найти… подходящую. На одних жевалках я не только пламя не соберу, но и летать не смогу… Да и с твоими следами надо что-то сделать… хоть немного… Ты не бойся, — он оглянулся, успокаивающе кивая ей пушистыми сяжками, — я скоро.
И Маша сидела — тихо-тихо, как та самая дрожалка, хотя Маша и не знала, кто это такая, но, то и дело вздрагивая то от резких вскриков, то от подозрительных шорохов, очень хорошо её понимала.
Она неторопливо, стараясь даже не глотать громко, жевала жевалки — они оказались плотно-резиновыми, со слабо выраженным вкусом, напоминающим хлебный, а главное — не противными и сытными.
Запитые водой из фляжки, жевалки приятно наполнили желудок, и Машу тянуло в сон.
Но она упорно открывала слипающиеся глаза и всматривалась — всматривалась до рези в стремительно темнеющий воздух над чуть колышущимися папоротниками, в тёмные просветы между их стволами. Скоро уже ничего нельзя было рассмотреть. Ночь не пришла — она упала на джунгли, как падает на свою жертву хищная птица, распластав крылья и мгновенно накрыв своей тенью.
Куси всё не было…
========== Глава 23. Ночные страхи ==========
И ночная темнота в этом мире тоже была плотной, тугой. Она тоже колыхалась, подобно вечерним теням, уплотняясь там и тут, сгущаясь и образуя пугающее, меняющее форму каждый миг, но тающее в чернильном мраке, прежде чем страх сменится узнаванием: это всего лишь ветка, дерево, куст…
Может быть… — шепчет едва слышный шорох, может быть… Но куда же исчезли они, если это так? — шелестит ветер.
Где-то раздался полузадушенный писк, что-то хрустнуло, сосредоточенное шуршание, нарастая, приближалось, но вдруг резко оборвалось… Хрупанье, шорохи, стонущие и стенающие, словно от безутешного горя, звуки.
Краткий период затишья, всего каких-нибудь десять-пятнадцать минут, когда дневная жизнь уже затаилась, отыскав укрытия, а ночная не успела пробудиться, — закончился.
Потягиваясь, зевая, расправляя занемевшие лапы и крылья, щёлкая стальными челюстями или клювами и выпуская загнутые когти, мерцая глазами, для которых темнота — не преграда, и поводя носами, чующими добычу за километр, разворачивая щупальца и постукивая клешнями, выходят в ночь её дети — охотники.
Их извечная игра — прятки. Они всегда водят. Кто не спрятался — они не виноваты…
Маша съёжилась, прильнув к стволу, подпирающему спину, вжавшись в углубление между корнями. Где же Куся? Принадлежит ли он к касте охотников? И если да, то насколько опасна для него ночь?
Маша была почти уверена, что его мерцающие кошачьи глаза могут видеть в темноте, значит, тёмное время суток — это и его время. Он спал, когда она разбудила его своим визгом, но это ещё ни о чём не говорит, ведь он мог быть слишком измучен своим бегством из разорённого черноглазами гнезда.
Куся явно собирался найти убежище на ночь… Вспомнились зловещие морги… Значит, эта шевелящаяся тьма для него опасна. Очень опасна. А она, такая большая и взрослая, ничего не может сделать. Сидит здесь — точно, как он сказал: как дрожалка. Дрожалка и есть.
На этой самой мысли, папоротник прямо перед ней тихонько шевельнулся и из переплетения его стволов и листьев показалось… Да не видно там было ничего, кроме тени, чуть более тёмной, чем окружающая темень!
Но Маша почему-то решила, что это Куся, так твёрдо решила, что даже руку протянула — туда, к тени. И рука встретила что-то невесомо-щекотное, что-то упругое и что-то пушисто-шёлковое. Сяжки, усики, уши, — молча опознала Маша.
Из тени фыркнули — тихо-тихо, но с такой, знакомой уже, иронией, что девушка невольно расплылась в улыбке, сидя под деревом, затерянным в инопланетных джунглях, в полной опасностей ночи, она улыбалась, потому что к ней вернулось это странное существо, потому что оно живо и, кажется, вполне здорово.
Рядом едва слышно захрустело и совсем уж тихонько — зачавкало.
— Куся, — решилась подать голос, вернее, шёпот Маша. — Это ты?
— Я, конечно, кто ж ещё… — прошелестело рядом не вполне внятно, — если бы был не я, то сейчас бы не грызуном, а тобой закусывал… Не мешай… — похрустывание и почавкивание возобновились.
Маша вздохнула. Охотник. Грызуна немного жаль, но ничего не поделать. Она тоже мясо ест. Ела… Только она — старое, а Куся — свежее и самопойманное. Значит, он охотник, а она, выходит, падальщик…
Минут пять Маша с каким-то, почти материнским, удовольствием слушала тихое жевание и хруст. Похоже от неведомого грызуна не должно было остаться ни ножек, ни рожек — вообще ничего. Но очень скоро всё стихло, и Куся придвинулся поближе. Маша разочарованно вздохнула.