Страница 46 из 84
Размышления нужны для другого. Для того, чтобы понять, почему самые разные народы в какой-то момент считали, будто идут особым путем. Почему они были уверены, что все страны вокруг, как страны, а их страна — совершенно особая.
Для нас сегодня весь Запад на одно лицо. Лишь мы выглядим иначе. Тем удивительнее тот факт, что точно так же в свое время размышляли английские, французские, немецкие интеллектуалы и даже властители дум сравнительно малых европейских народов. Они тоже верили когда-то в свою уникальность и полагали, будто ни за что не станут похожими на соседей.
У всех это было, и у всех прошло. Размышления об особом пути появлялись, как правило, в тот момент, когда страна проходила через серьезные жизненные испытания. Когда само существование народа оказывалось под угрозой. Когда люди сами себе казались непутевыми. В такой ситуации поддерживающей
и сплачивающей общество идеей становилась идея о том, что мы преодолеваем испытания не просто так, а ради великой цели. Ради вселенской миссии, которую поручил нам Господь или которая суждена нам природой. А раз именно мы оказались народом, избранным для выполнения великой миссии, значит, у нас особый путь. Все прочие страны живут обычной будничной жизнью, но мы живем жизнью особой, нестандартной. Жизнью не тела, а духа. Телом своим мы жертвуем, но духом своим спасаем творение Господа.
В разные времена у разных народов эта общая линия на формирование особого пути проводилась по-разному в зависимости от конкретного исторического пути и тех испытаний, которые на нем встречались. Кто-то больше страдал от оккупации, кто-то от гражданской войны, кто-то — от революции, а кто-то — от выходящих за обычные рамки экономических неурядиц. Но в каждом из описанных ниже примеров бросается в глаза определенное сходство с нашими национальными представлениями об особом пути.
Национальность Господа
Первый пример страны, полагавшей себя совершенно особой, — Португалия. В XVI XVII веках португальцы на время потеряли независимость, оказавшись в составе огромной испанской империи. И тут в их сознании стали происходить поистине удивительные трансформации.
Дело в том, что Португалия гордилась своим прошлым — формированием империи, великими географическими открытиями, завоеванием заморских территорий. Ведь все эти достижения были обеспечены чрезвычайно малыми силами, что свидетельствовало, как говорила мифология (оформленная в том числе и великим португальским поэтом Комоэнсом в его «Лузиадах»), о героизме и могуществе лузитан (португальцев). При этом по объему военных и финансовых ресурсов Португалия была несопоставима с Испанией. И не смогла ей успешно сопротивляться в трудный для себя момент.
Фактически встал вопрос о том, имеет ли Португалия право на существование или же это часть Испании наряду с Кастилией,
Арагоном, Леоном, Эстремадурой, Андалусией, Галисией. И когда этот вопрос стал всерьез беспокоить общество, появилась своеобразная португальская теория особого пути.
Концепция была сформулирована в многотомном труде «Лу- зитанская монархия», публиковавшемся на протяжении более 130 лет. Монах Бернарду ди Бриту в первых частях повествования начал рассказ с тех времен, когда мир был еще лишь задумкой Господа. «Как выяснилось», создание Португалии входило изначально в замысел Бога. А из этого следовало, что существование независимой страны является не исторической случайностью, но составной частью Божественного плана по сотворению мира. Господь, согласно «Лузитанской монархии», лично спустился на землю, чтобы создать новое государство, и сам беседовал об этом с военным лидером Афонсу Энрикишем, который стал первым португальским королем.
В произведениях различных национальных авторов можно обнаружить, что португальские герои превосходят всех прочих в мировой истории, включая Александра Македонского, Траяна и т.д. «Нет на известной нам земле народа, которому все люди были бы обязаны больше, чем португальцам». А в одной книге 1631 г. встречается следующее «логическое» умозаключение: испанцы побеждают все другие народы. История показывает, что португальцы побеждали и испанцев. Значит, португальцы — самый храбрый народ на земле.
Подобная мифология была очень важна для эпохи испанского владычества. Возможно, именно она наряду с регулярно переиздававшейся поэмой Комоэнса во многом обеспечила восстановление португальского государства.
Примерно в ту же эпоху националистическая мифология развивалась и в Англии, хотя причины этого были несколько иными. Еще в середине XVI века из уст крупных деятелей церкви можно было услышать странные заявления о том, что у Бога есть национальность. «Господь — англичанин», — заявил, к примеру, будущий епископ лондонский Джон Эйлмер. Он призвал соотечественников благодарить Господа по семь раз на дню за то, что тот создал их англичанами, а не итальянцами, французами или немцами. «Господь со своими ангелами сражался на ее (Англии) стороне против чужеземных врагов», — напоминал епископ.
К концу XVI века появляются любопытные славословия в честь английского языка: «Итальянский язык благозвучен, но не имеет мускульной силы, как лениво-спокойная вода; французский — изящен, но слишком мил, как женщина, которая едва осмеливается открыть рот, боясь испортить свое выражение лица; испанский — величественен, но неискренен и ужасен, как дьявольские козни; голландский — мужественен, но очень груб, как некто, всё время нарывающийся на ссору. Мы же, заимствуя у каждого из них, взяли силу согласных итальянских, полнозвучность слов французских, разнообразие окончаний испанских и умиротворяющее большое количество гласных из голландского; итак, мы, как пчелы, собираем мед с лучших лугов, оставляя худшее без внимания».
Забавно, что через полтораста лет Михайло Ломоносов, соорудил похожее славословие в адрес русского языка: «Карл V, римский император говаривал, что ишпанским языком — с Богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятелями, итальянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того, богатство и сильную в изображениях кратость греческого и латинского языков».
Англия не испытывала ужасов иностранного господства, как Португалия, однако режим Марии Кровавой, пытавшейся насаждать католичество после реформации Генриха VIII, сильно потряс общество. Об этом свидетельствует, в частности, «Книга мучеников» Джона Фокса — своеобразный мартиролог жертв кровавого режима. По оценке Лии Гринфельд — крупного исследователя национализма, это была самая влиятельная книга Англии ХАТ—XVII веков. «Идейный посыл книги, — отмечает она, — состоял в том, что Англия, находясь в согласии с Господом, оставалась верной истинной религии в прошлом и теперь вела мир к Реформации,
ибо Англия была отмечена Богом. Быть англичанином фактически означало быть истинным христианином, английский народ был избран, выделен из остальных и отмечен Богом, сила и слава Англии была в интересах Его церкви, и победа Реформации была национальной победой. Такая идентификация Реформации с английскостью привела к тому, что папство стало считаться главным национальным врагом, а это подразумевало исключение английских католиков из членства в нации».
Не напоминает ли это известное современное выражение «русский — значит, православный». То есть если не православный — значит, не русский?
Еще более четко оформилось представление о том, что англичане избраны Господом для особой миссии, в середине XVII столетия, когда для страны настал чрезвычайно тяжелый момент. Рухнула монархия, общество оказалось расколото противоборствующими группировками. Именно в эпоху английской революции, когда народ испытывал чрезвычайные трудности, представление об отдельных особенностях нации стали постепенно трансформироваться в своеобразную теорию «особого пути». Как евреи времен Ветхого Завета имели особый договор с Богом, так и англичане времен восстания пуритан считали себя вторым Израилем, постоянно возвращаясь к этой метафоре в парламентских спичах и памфлетах, а также в церковных церемониях.