Похоть

- Я бы подождала ещё день, херр Карвахаль, начать всё же лучше завтра с утра. Однако как хорошо, что мы успели снять её перед ливнем, - оживилась она, - вы как чувствовали.

С этим Карвахаль не спорил, и всё время до вечера потратил на попытку собрать фреску, получив её точную копию в 3D-формате, он готовил одинаковые элементы орнаментов, восстанавливал отсутствующие части, оцифровывал мелкие детали. Хэмилтон, всё это время определявший состав глины погребальных сосудов и одновременно неживший в памяти своё сладостное соитие с Галатеей, на минуту отвлёкся от воспоминаний, когда увидел лицо Карвахаля. Одухотворённое и возвышенное, оно было сейчас не лицом учёного, но святого.

Он сказал об этом Карвахалю.

Тот усмехнулся.

- Святость - это бунт: святой отвергает мир, принимая на себя все его горе. Я же не свят, а просто искушён.

Берта Винкельман неожиданно рассмеялась. На вопрос, что её так развеселило, процитировала Гёте. Его Мефистофель говорит о себе: "Allwissend bin ich nicht, doch viel ist mir bewu?t...", то есть, "Я не всеведущ, но лишь искушён..."

Карвахаль смутился и закусил губу.

Вскоре вниз спустились Гриффин и Тэйтон. Хэмилтон с некоторой опаской взглянул на спонсора экспедиции, но тот вёл себя совершенно естественно, выглядел немного усталым, но совершенно спокойным. Гриффин беспокоился о том, не затопило ли нижний раскоп, как звал он теперь участок с некрополем, и уговаривал Тэйтона сходить посмотреть. Тот не соглашался: если затопило, значит, ничего не поделаешь, сам он, однако, считал, что тент спасёт раскоп.

Вернулись Хейфец с Сарианиди, подоспели Лану и Винкельман, один - с новыми кроссовками, другой - с новыми очками, и Долорес Карвахаль пригласила всех к ужину. Хэмилтон побледнел: он боялся, что чем-нибудь выдаст себя, увидев Галатею. Она, однако, не появилась, попросив принести её ужин в комнату. Тэйтон мимоходом сообщил, что его супруга неважно себя чувствует.

Все мужчины устали и, как заметил Хэмилтон, после ужина быстро разошлись по своим комнатам, только трое - Рамон Карвахаль, Дэвид Хейфец и Арчибальд Тэйтон - оставались в столовой после того, как все ушли. Карвахаль тихо вернулся в лабораторию, а Хейфец и Тэйтон вышли на террасу на первом этаже. Стивен же хотел окончательно успокоиться, убедившись, что ревнивый супруг ничего не заподозрил. Он стал на втором этаже возле своей спальни и прислушался.

-Сумасшедший день, - пожаловался Тэйтон, - у меня что-то сердце не на месте. И сон какой-то дурной видел под утро. Нервы совсем расшатались.

-Я скоро начну выписывать тебе два счета, Арчи, - Хейфец зевнул. - У тебя явное раздвоение личности. То ты лезешь, как древний Зигфрид, в селевый поток, то жалуешься на нервы. А впрочем, я не прав. Приличному невротику не составляет труда быть одновременно настойчивым и нерешительным.

Тэйтон вздохнул.

- Всё шутишь?

- Ну... не совсем. В наши дни трудно считаться вполне нормальным, если ты хотя бы чуть-чуть не невротик. Так что ты в тренде, Арчи.

-Ну тебя к черту, я схожу с ума, а тебе и дела нет. Я вчера поймал себя на том, что разговариваю сам с собой.

- Может ли совершенно здоровый человек жить в этом мире и не рехнуться? - задумчиво спросил Хейфец. - Но сумасшедший не тот, кто разговаривает сам с собой, а тот, кто при этом умудряется себя не слушать. Но даже если это безумие, ничего страшного. Мир полон безумцев, если не хочешь их видеть, запрись у себя дома и разбей зеркало.

-Ты неизлечим.

- Ну что ты, со мной все в порядке. Я просто пытаюсь тебя развлечь, а так как ты действительно невротик, то развлечь тебя легко: всё, что нужно, это сидеть и слушать.

- Так, стало быть, ты согласен, что у меня проблемы?

- Невротик обычно следует золотому правилу: ненавидит ближнего, как самого себя, и тревожится о том, что случилось в прошлом, вместо того чтобы, как нормальные люди, беспокоиться о будущем. Это вполне про тебя.

- Мне сегодня показалось...

- О, Иегова! Что ещё?

- В комнате у... моей супруги был странный запах. У невротиков бывают галлюцинации?

- Обонятельные? - врач скептически хмыкнул. - Нечто подобное мерещится иногда при поражения височной доли головного мозга, а также при шизофрении. Тогда больной ощущает едкие и неприятные ароматы. Ты не бился головой об стену, Арчи?

- Нет, хотя впору биться. Но запах был знакомым и приятным. Я его встречал.

- Арчи, - тон Хейфеца, насмешливый и полусонный, явно говорил о том, что он не принимает слова Тэйтона всерьёз. - Выбрось всё из головы. Ты здоров, как бык.

- Кстати...- Тэйтон снова помрачнел, - спасибо тебе за находчивость, с этим обмороком... Я просто обомлел, ей-богу.

-Полно тебе, - отмахнулся медик, и Хэмилтону показалось, что он явно смущён. - Я не мистик, но случись такое...

- Мне почему-то показалось, что сходство полное, свет как-то преломился. И эта нога... Проклятие, - Тэйтон, сидя на краю бассейна, выдохнул всю мощь лёгких. - На фотографиях не так бросается в глаза. Действительно, дурная мистика. Просто не ожидал. Блудница Вавилонская на древнем драконе, через века, миры и судьбы, одна и та же. И знак дьявола, клеймо похоти, - он начал странно раскачиваться из стороны в сторону, точно одержимый. - Ночной демон, суккуб проклятый, мерзкое чудовище...

- Да перестань же, - резко отдёрнул его медик. - Побереги нервы в самом-то деле.

Наконец они ушли. Хэмилтон на цыпочках вошёл к себе, вытащил из чемодана новую туалетную воду "Blue Seduction" со слабым запахом бергамота и мускатного ореха, засунув старую - "Chic For Men" с ароматом амбры и сандала в мусорное ведро, решив, что так будет надёжнее. Он, как и Хейфец, не очень-то верил в неврозы Тэйтона. Даже странный обморок на раскопе ничуть не убедил Стивена в слабости этого человека. У таких слонов неврозов не бывает. А раз так - пусть ничто больше не напомнит Тэйтону того знакомого запаха в спальне Галатеи.

Напоследок Хэмилтон вышел на террасу. Этот день, день его триумфа и счастья, завершался всё тем же мелким слезливым дождём, что весь день лил за окнами. Стивен, ложась спать, отворил окно: воздух струил свежесть скошенной травы, пах арбузом и весенней прохладой, был разбавлен бодрыми нотками лилии, которые сменялись неуловимым, но бодрящим запахом кристальной воды горного родника.

Глава восьмая.

Наутро следующего дня Франческо Бельграно в нескольких ярдах от храма Деметры в земляной осыпи обнаружил глиняный сосуд цилиндрической формы, обожжённый до темной терракоты и расписанный коричневым меандровым узором по жёлтому фону, нечто вроде подставки под динос или лекифа. Итальянец заперся у себя и несколько часов колдовал над ним, потом, вечером, когда уже темнело, зашёл в лабораторию, где Хэмилтон заканчивал последние анализы, а Карвахаль пытался восстановить найденную фреску в 3D формате.

- Где ты пропадал весь день, Пако? - не поднимая головы, спросил Бельграно Карвахаль, потом, не услышав ответа, обернулся к итальянцу. - Господи, что с тобой?

Бельграно выглядел осунувшимся и постаревшим. Он сел рядом с Карвахалем и, не замечая Хэмилтона, молча протянул Карвахалю свою находку.

- Похож на сосуд для хранения папирусных книг, - вежливо заметил Карвахаль. - Но что случилось?

Хэмилтон заметил, что сосуд совсем небольшой, с маленькой ручкой - то ли для шнурка, то ли для какого-то иного крепления к поясу.

- Там плотно пригнанная глиняная пробка. Мне удалось открыть его. - Франческо, не забирая из рук Карвахаля сосуд, вынул с торца своей находки ещё один маленький цилиндр, оказавшийся пробкой, потом извлёк оттуда свиток папируса, закреплённый на двух потрескавшихся деревянных палочках с небольшими утолщениями на концах, и протянул его Рамону.

Испанец осторожно развернул свиток. Несколько минут вглядывался, потом вытащил из кармана лупу в серебряной оправе и снова всмотрелся в текст. Он подобрался в кресле, на лице отпечатался явный интерес. Тон голоса стал серьёзнее и жёстче.