Похоть

Эрих Мария Ремарк

Вилла опустела. Хэмилтон не мог в это поверить. В лаборатории оставалась только эта фанатичка - Берта Винкельман. Долорес Карвахаль тоже была где-то наверху, наверное, на третьем этаже, её комната была рядом с комнатой брата. Или в столовой - с кухаркой. Он заметил как-то, что она по утрам и вечерам беседовала с ней, пытаясь выучить греческий. Но где бы она ни была, - что помешает ему подняться по террасе прямо в комнату Галатеи? Этот выродок Тэйтон и вообразить, наверное, не мог, что он может воспользоваться этими минутами для объяснения с Галатеей. Накануне Хэмилтон хотел только одного: окончания неопределённости. Пусть Галатея сама скажет ему, что любит Карвахаля. Это, конечно, причинит ему боль, но потом, Хэмилтон верил в это, ему станет легче.

Сейчас Стивен ринулся по боковой лестнице на третий этаж, но в эту минуту он почему-то начисто забыл о Карвахале, мечтая о встрече с Галатеей именно как об их первом любовном свидании, и тут увидел её на террасе третьего этажа. На ней был шёлковый персиковый пеньюар, пышные волосы убраны наверх, обнажая изящный поворот шеи и мочки крохотных ушей. Он заметил, что у неё несколько утомлённый вид, и понял, что она смертельно устала от затворничества, на которое обрекал её ревнивый муж.

- Куда все уехали? - голос её звучал немного надтреснуто и хрипловато, точно от долгого молчания.

Он, сбивчиво дыша, нервно рассказал то, что слышал сам. Галатея кивнула и, повернувшись, пошла к себе. Стивен, на минуту растерявшись, всё же последовал за ней. Миссис Тэйтон присела на край кровати, задумчиво глядя в окно. Теперь его настиг аромат её духов: свежесть кедровой древесины, темень пачули и янтарный мёд, замшелый дуб и тонкий, загадочный и радостный ирис - остаток сандаловой сладости - и тишина.

- Марония - это что? - этот вопрос Галатеи заставил его вздрогнуть. Голос её очистился от хрипа, звучал сладко и терпко, как дорогое вино, глаза с зеленоватой поволокой странно искрились.

Он пояснил, что это деревушка в десяти милях отсюда, они проезжали мимо, когда ехали из аэропорта.

-Так там наводнение? - удивлённо спросила она, снимая пеньюар. Она оставила его на краю постели, и он ленивой струйкой сполз вниз на пол. Взгляд её замерцал, Галатея улыбнулась так, что Хэмилтон понял, что зря теряет время, и ринулся к ней. Его тело ломило от желания. За окном из серых перин тяжёлых облаков вдруг снова полыхнула нервная судорога молнии, новый раскат грома сотряс виллу. На него снова повеяло её духами, но запах на разгорячённой коже был иным: калабрийский бергамот, оттенки амбры, роза из Непала. Шум от падающей вниз воды слился с тихим шелестом поцелуев.

...Эта женщина, понял он сразу, знала толк в любви. Губы его отяжелели, плоть напряглась неимоверно - до боли, до крика, судороги пронзали все тело. Кровь пульсирующими толчками била в голову. Несколько сумасшедших минут - и он был, казалась, распят, разбросан по постели, зубы сжаты, мозг напоминал выжженную землю. Мысли путались и разлетались тысячами колючих искр. Где было взять силы вытерпеть это неимоверное наслаждение? Галатея сияла в полутьме приглушенным мерцанием розовой жемчужины, наполненной бальзамическими смолами Ливии и Иордана, женственным ароматом страсти. Шарик Вселенной болтался на ошейнике кота, дитя играло мирами, Мировой дух познавал себя. И поцелуи - то, что осталось от райского языка, её поцелуи точно утоляли жажду бессмертия, дарили вечность.

Она давала куда больше обычных женщин, но она и брала. Как воронка смерча, она закручивала его и колотила о землю. И мозг не выдерживал и взрывался неоновыми всполохами. Его било токами сладострастия, он, судорожно сжимая пылающими пальцами простыню, падал и восставал как феникс из пепла, с лёгкостью приподнимал девичье тело и то укладывал на спину и ласкал раскрывшийся цветок любви, то насаживал её на себя, ловя пробегавшую по её бёдрам частую мелкую дрожь. Он запомнил её крохотные ножки на своих плечах, безудержную любовную скачку. Крики. Извивы змеи. Пароксизм наслаждения. Хищную улыбку хитрой кошечки.

Кончилось всё внезапно.

Она оцепенела в его руках и даже, как ему показалось, потяжелела. Поднялась, как поднимается среди кустарников и камней затемнённого ущелья осторожная кобра. Он тоже вздрогнул, ибо понял, что обеспокоило её: со стороны входа слышался шум мотора, и раздавались голоса.

Вернулись уезжавшие в Маронию.

На секунду он судорожно сжал её, погруженный в неё сзади, взгляд его упал на её ляжку - белую, стройную, с крохотной родинкой на бедре, потом на ногу, почти слившуюся с кремовой простыней. Что-то слабо удивило его, но что - он не понял. Было не до того.

Стивен поспешно вскочил, натянул джинсы и футболку, сунул ноги в теннисные туфли и трусы - в задний карман, схватил вывалившиеся из кармана телефон и ключи, и бросился к двери на террасу. Оказавшись на ней, наклонился, чтобы его случайно не заметили со стороны внутреннего двора, чуть не кубарем скатился вниз на второй этаж и через несколько секунд оказался перед своей дверью. Он успел протиснуться внутрь, закрыть за собой дверь и в изнеможении прислониться к ней, когда услышал в коридоре голоса Гриффина и Тэйтона. Они прошли мимо его двери наверх.

Теперь на него навалилась усталость. Он побрёл в душ и несколько минут просто приходил в себя под тёплыми струями. Постепенно успокоился. Подумав, вымыл голову: ему казалось, что его волосы хранили на себе чудный запах Галатеи, потом вытерся мохнатым полотенцем и завалился на кровать. Его медленно наполняло торжество. Этот сумрачный день принёс ему счастье. Он был победителем.

Победителей не судят, им незачем оправдываться. Никакие предосторожности мерзавца Тейтона, никакие нелепые предупреждения наглеца Хейфеца ничему не смогли помешать. Он добился своего.

Он получил Галатею.

Тут он вспомнил о Карвахале. Забавно, но он сумел обойти его. Теперь, когда Стивен понял, что предпочтён ему, что испанец безразличен Галатее, Рамон Карвахаль не вызывал ревности. Хэмилтон даже готов был признать его стоящим человеком. Неглупым и приличным.

Волосы его быстро высохли, и Стивен подумал, что ему лучше всего сейчас спуститься в лабораторию и заняться анализами. Заодно разузнать, не заметил ли кто чего. Он не был до конца уверен в Долорес Карвахаль. Она тоже жила на третьем этаже и могла бы, случайно проходя мимо, услышать, что в комнате миссис Тэйтон кто-то был. Также наверх могла подняться и Берта Винкельман.

Он почему-то не боялся, что Тэйтон заподозрит Галатею: в ней проступала большая опытность, а такие леди умеют прятать концы в воду. Главное, чтобы никто не заметил его.

Хэмилтон осторожно спустился по боковой лестнице вниз. Возле лаборатории стояли Бельграно и Карвахаль, которых слушали Берта Винкельман и Долорес. Рамон рассказывал, что машину с другом Сарианиди пришлось вытаскивать из оползня. В Маронии в половине посёлка нет света, залито несколько дворов в низине у реки, и часть трассы с десятком машин снесло с насыпи. Нужную им машину они нашли возле заблокированного поваленными деревьями магазина. Тэйтон, силач, привязал себя спасательной верёвкой к автомобилю Спиридона и с тросом пробился сквозь селевые потоки к затопленной машине. Закрепил трос и дал Рене команду двигаться. Их вытащили за пять минут, но с остальными машинами пришлось повозиться. Винкельман во время спецоперации разбил очки, а Лану потерял кроссовку. А вот умный Хейфец догадался надеть болотные сапоги и правильно сделал.

- Сарианиди и Хейфец повезли мальчишку в больницу. По-моему, он просто перепугался, но Хейфец боится переохлаждения.

Женщины охали, расспрашивали о подробностях, однако Карвахаля это происшествие уже не волновало, и он начал новый раунд консультаций с Бертой Винкельман о восстановлении фрески, целомудренно окрещённой им "La pasion". Ему явно не терпелось приступить к работе.