Страница 5 из 41
И он смотрел на неё, Лино, смотрел…
Элизабет вспомнила, как Алина сказала ей «Вы умны, вы не считаете, что Гермес только ваш. Он наш — мой, Рика, и всех остальных, кого я не хочу называть по имени. Он наш, а потом ваш. Только потом он ваш!»…
Сейчас Элизабет поняла Алину, да, это правда, сначала Лино её, Алины, а потом её, Элизабет.
Она подумала, прожить с женщиной двадцать лет и не считать её своей?.. своей семьёй, — я бы тебя не поняла!
— Я всегда буду защищать тебя, — Сказал Лино, Алине. — И даже тогда, когда ты вновь соберёшься замуж, приведи ко мне своего избранника, я хочу на него посмотреть!
Они очень долго смотрели друг на друга.
— Не относись ко мне так хорошо, Гермес, я этого не заслуживаю!
— Я тоже, но… одно тёплое слово мы заслужили, хотя бы одно?!
Её глаза покраснели.
— Ты подарил мне сына… спасибо!
— И тебе — спасибо, за всё, что ты мне дала, пыталась дать.
Алина заплакала. Она плакала как мужчина; беззвучно и больно.
— Зачем ты плачешь? — Смятенно сказал ей Лино. — Нам больше не за что друг друга прощать, а ты плачешь!
— А вы смотрели «Сильная жара»46? — Вдруг сказал Паоло, обращаясь ко всем сразу. — Нуар…
Лино и Алина повернули головы в его сторону — за обеденным столом стало тихо.
— Я смотрел, — Сказал Рик. — Когда был маленьким — с папой!
Паоло посмотрел на него с нежностью.
— И что ты помнишь?
— Женщину — женщину с повязкой на лице!
— Я бы назвал этот фильм «Страшная жара» — все женщины, так или иначе, относящиеся к главному герою будут уничтожены фактически им самим, пусть и косвенно!
Паоло сделал паузу, а потом:
— И я думаю: я что, тоже убивал моих женщин?
— Один человек спросил, вернусь ли я, — Сказала Элизабет. — Я сказала ему, что не знаю, что даже если я не вернусь, это не будет значить, что я его забыла. И я его не забыла!
Паоло посмотрел на неё.
— Он сказал мне, чтобы я не возвращалась, — Продолжала она. — Сказал, что он… проклят.
Он посмотрел на неё тоскливо, мужчина с серыми глазами.
— Я сказала ему: я не верю в это дерьмо!
— Почему?
— Потому, что в дерьмо очень легко верить, Паоло.
— Я не жалуюсь, Лиз.
Элизабет улыбнулась — «Лиз»…
— А ты пожалуйся! Знаешь, почему ты болеешь? Ты не жалуешься!
Странно Паоло смотрел на неё…
— А ты жалуешься?
— Toucher47!
Она улыбнулась-усмехнулась.
— Я этому учусь.
Лино заварил улун Дахунпао — («Большой красный халат»)…
— Один человек заболел в пути, — Сказал ей он. — Буддийские монахи напоили его этим чаем, и он выздоровел…
После обеда они отдыхали в патио, у камина.
— Он хотел отплатить им, — Продолжал свой рассказ Лино. — Но они отказались. Прошло время (кто знает, может быть, много времени) и желание отблагодарить в этом человеке стало только сильнее. Он вернулся туда, где был спасён. Он не встретил монахов, но увидел чайные кусты…
Он сделал паузу, загадочно улыбнувшись, и подал ей пиалу из глины с изображением монаха Кэнко.
— Как ты думаешь, жена моя, что он сделал?
— Он продолжил искать монахов?
— Он снял с себя свой красный халат чиновника, и укрыл им кусты чая!
Элизабет удивлённо улыбнулась.
— Почему?
— Потому, что не имеет значения кого или что ты благодаришь, главное… передавать.
— «Передавать»?
— Добро.
Она посмотрела на жёлто-алый огонь в камине…
— Я не понимала это так, как ты, я это чувствовала, я чувствовала, что добро спасает — если не любовь (любить всех я была не способна), то добро. Каждый раз, когда Бальтазар рассказывал мне о твоей жене и ребёнке, я говорила себе: Не судьба!
— И что ты чувствовала?
— Это сводило меня с ума, Лино!
— «Если приходится просить (унижаться) /Значит, Не Судьба»!? — Понял её он.
— Да. Ничто не сводило с ума как это: почему, почему Не судьба, у всех Судьба, а у меня Не судьба!
Лино вдруг сказал Элизабет:
— «Если бы жизнь не высыхала росинкой — как на кладбище в Адаси, если бы она не рассеивалась, как погребальный дым над горой Торибэ, если бы она длилась и длилась — не было бы в ней очарования. Мир пленителен своей зыбкостью. Посмотри на всякую тварь — человек всех долговечнее. Поденка не доживает до ночи, летняя цикада не знает, что такое весна или осень. День за днем прожить неспешно год — вот в чем отрада. А если тебе этого мало, тогда и тысяча лет промелькнет, словно ночь, словно сон. Мы жильцы в этом мире невечные, так к чему дожидаться безобразной старости? Чем дольше живешь, тем больше стыда натерпишься. Так что лучше всего умереть до сорока лет. Если проживешь дольше, перестанешь стыдиться своего безобразного лица, тебе захочется быть среди людей — на склоне лет ты печешься о внуках и, желая увидеть их счастье, молишь о продлении своих дней. Мирские желания становятся все сильнее, а дар видеть прекрасное — угасает. Ужасно»48…
Они заглянули друг другу в глаза.
— Жан сказал мне: «Знаешь, когда Бог добр к человеку? Когда всё так, как ты хочешь!»…
Лино больно улыбнулся.
— Я работал в военном госпитале в зоне боевых действий, я видел молодых парней без рук и ног, изуродованных, ослепших или оглохших, и каждый раз, когда всё было не так, как я хотел, я вспоминал их, и говорил себе: не ной.
— Ты никогда не говорил мне об этом…
— Я ненавижу говорить об этом! Это был ад! Ад — это место, где умирает молодость!
Она вспомнила «Вы бы хотели кого-нибудь вернуть, Лизетт? У вас есть такой человек? Человек, которому уже нельзя сказать «прости»…
Она хотела сказать ему «а у вас, Жан-Юг?», но не захотела… играть.
— Есть, — Сказала ему она. — Дочь. А у вас?
— Мать. Она сошла с ума, как вы знаете, и…
Он не договорил, высокий брюнет с черными глазами и алыми губами — у него тоже были алые губы…
— «И»? — Спросила его Элизабет.
Жан долго не отвечал ей, а потом:
— Сумасшедшие, Лизетт, это те, кого не добила жизнь.
— Лучше бы добила?
— Я не знаю!
— Вас когда-нибудь спасали?
— Меня — нет, но я видел тех, кого спасали.
— И как они выглядели?
— Они хотели жить.
— Теперь вы понимаете, Жан? Жизнь не добила их не потому, что не захотела, а потому, что не смогла!
Элизабет сказала Лино:
— Жить трудно, вроде бы легко, но трудно.
Она смотрела на огонь в камине, смотрела…
— Бальтазар сказал мне: «Жизнь заставила меня очерстветь, а смерть размягчила». Тогда я не поняла его, а сейчас понимаю…
— Что ты понимаешь?
— Что он устал.
— «Устал»?
— Воевать — с жизнью, с людьми уже очерствевшими, которые больше никого и ничего не хотят!
Элизабет посмотрела на Лино, и встретила его взгляд.
— Не становись таким, счастье моё, моя очаровательная любовь, не допускай мысли что так легче без… ужасания — жить без ужасания!
Она лукаво улыбнулась.
— Мне понравились слова: «Ужасание — как жаль, что это слово ушло вместе с великими проповедниками»49… Очень жаль! Ужасание… Помнишь «Ночной портье»? Он увидел её в опере, а она — его, он похож на куклу, только глаза вращаются… Знаешь, что он чувствовал к ней? Ужасание! Он наконец-то решился посмотреть ей в глаза, он ждёт, что она сделает; закричит? Выдаст его? Он этого хочет, он готов, но она тоже чувствует к нему ужасание — самую сильную на свете любовь!
Глава 3
Лино закурил никарагуанскую сигару «Flor de Las Antillas» Toro50 — Стинг пел рядом с ним «Come down in time»…
Он подумал о Жане, он подумал, почему ты не умираешь, почему ты живёшь? Что тебя останавливает? Элизабет!?
Стинг пел: «Приходи/Она сказала мне: «Я буду тебя ждать»/В моей памяти я до сих пор слышу её слова: «ПРИХОДИ, Я БУДУ ТЕБЯ ЖДАТЬ»51…
Лино подумал, Элизабет всегда всех останавливает!