Страница 13 из 21
Сама же Софья правила по царски, стараясь привести Русь хотя бы к тому плетню, от которого она ушла еще при последних Рюриковичах, до Смуты. Первым делом властная управительница скрутила в бараний рог сторонников старого благочестия. Тех, кто хотел государство обротать в старые веры и обряды.
– Раскола в государстве моем не допущу! Все здесь будет, так, как государи говорят! Как сказали, так и свято! А вы все раскольники и пустосвяты! А ты главный Пустосвят! – кинула она в лицо их главарю Никите перед казнью, – Вот так и объявите всем, что казнится, казнью Никита Пустосвят, за свой раскол!
Кого били кнутом, кто сам взошел на костер очистительный. Окончательно добили скоморохов, сожгли балаганы и даже Комедийную хоромину, что стояла в Преображенском, самим царем Алексеем поставлена, разломали. Ловили ведунов и волхвов, но те ушли, затаились, как в тумане растаяли. Знахарок и ведуний не тронули, побоялись народ будоражить. Наведя порядок в дому, Софья оборотилась к соседям. Перво-наперво заключила мир с Польшей, которая изнывала под ударами Блистательной Порты, носившей ныне имя Турция. Союз Польши с Венецианской республикой и немецкими князьями толку не дал, и Речь Посполитая упала в руки Софье как перезревшее яблоко. За обещание прижать крымцев, союзников Стамбула, она оттяпала у гордой шляхты Киев и Смоленск, а вместе с ними и всю Левобережную Малороссию. Голицын, откупаясь за свое участие в стрелецком бунте, дважды водил стрелецкие полки в Крым, но вот ничего не добился. Правда кто ж его знал, чего он вообще их водил, и какого рожна добивался. В первом походе – ни с того, ни с сего заполыхала степь. Обвинили казачьего гетмана Сагайдачного, да и отняли у него булаву и бунчук, отдав его Мазепе. Как только отдали, так и повернули домой. Лефорт, сопровождавший друга своего Голицына, хитро хмыкнул в кружевной манжет, про себя сказал.
– Уж не затем ли воевода и ходил, что казакам на плечи своего прикормленного голову насадить, а крымчане так, для отвода глаз, – однако вслух свои догадки не высказал, – Слово серебро – молчанье золото, – вспомнил еще Данилову присказку.
Во второй поход ни шатко, ни валко дотопали стрельцы до Перекопа, и, кажись, сами удивившись своей расторопности и ходкости, встали. Крымцы уже начали готовить откупные дары, но Голицын встал намертво, будто перед ним не земляной вал, чуть повыше плетня, а стена до небес. Протоптавшись так до осени, войско повернулось и ушло. Софья наградила воеводу обильно. И то, польской шляхте угодил, венецианцам оружием побрякал и с крымцами не рассорил, а с ними еще жить и жить бок о бок не один год. Как не наградить? Орел, да еще и с умом, не то, что дружок его убиенный Хованский.
На далеких Амурских берегах, казаки поделили реку с китайцами и заключили мир и договор, погасив пламя войны, только собиравшееся полыхнуть. Так что неутомимая управительница передала в руки государей землю Русскую единую и с соседями мирными. Берите, властвуйте, только не зорите. Петр же пока занимался потехами.
Даже не далекая Наталья поняла, что от бравых рейтар и потешных недорослей наследники не появляются, а тяга к трону в ней, не смотря не кровавую баню, устроенную стрельцами, не пропала. Да и до трона теперь оставалась одна закавыка, царь-соправитель Иван. Не дай бог что случись, тут и ее чадушке может приз выпасть. Тем паче, что Иван-то уже был женат на Прасковье Салтыковой, и та благополучно разрешилась от бремени. Правда, дочкой Марьей.
– А не дай бог, сын, – Наталья и думала-то об этом шепотом, – Тогда через Салтыковых не перешагнешь. Род боярский, знатный и сильный, пожалуй, посильнее Милославских даже будет. Ну да бог не выдаст – свинья не съест, – думала отставленная от двора царица, – Надо женить Петрушу. Женить скоро. Да род подыскать породовитей. Вот к Евдокии Лопухиной, что ли посвататься? Род ведет аж от Редеди касожского князя легендарного, и на гербе грифон, как у Романовых, видать одна сила за ними стоит. Поддержат сынка непутевого, глядишь, и заберется на трон дылда безмозглая. А то только в солдатики играть, да в лодке кататься. Все, – решила она, – Решено. Евдокию Лопухину сватать и будем. А что старше его на два годка, так и лучше, будет, кому ему сопли подтирать, непутевому.
Свадьбу правили обильно по-царски. На свадьбе к ручке царственных молодых подвели бравого полковника, героя крымских походов, с замысловатым именем Франц Лефорт. Петр глянул в черные, масленые глаза иноземца и провалился в них. Впереди ему блеснул свет славы. У Евдокии просто дыхание захватило от такого кавалера. Одними глазами Лефорт сказал государю, жди, мол, встретимся еще, я тебе такое открою. Так же глазами получил полное согласие и ожидание быстрой встречи. В сторонке, в толпе государевых людей, стоял Вилем Брюс с двумя сыновьями. Глаза Лефорта и старшего Брюса встретились, и оба с трудом спрятали в них искру радости.
– Ну, здравствуй Микулица! – мысленно сказал Гуляй, – Как тебя величать прикажешь?
– Здравствуй, здравствуй дьяк. Блистательный Лефорт. Наслышан, – ответил чернокнижник, – Величать меня ноне Яков Брюс. Найдешь в его дому.
– Найду, – пообещал щеголь, на ходу раскланиваясь с половиной гостей, как из свиты Петра, так и Ивана, – Найду. Теперь наш выход!
Лефорт и Брюс встретились на Кукуе в голландской пивной. Да и где еще встречаться иноземцам немым, ни слова по-человечески не понимающим, оттого прозываемым на Москве немцами, как не в Немецкой слободе. Правда вся Москва отдавала должное франту Лефорту, что бойко говорил и балагурил на русском языке, притом так чисто, что и отличить его со стороны от родного стрельца было в трудность. А уж ругался бравый полковник, так что со стрельцов его полка шапки сдувало, а в полк он брал самых отчаянных, самых пропащих, от которых отказывались все остальные стрелецкие воеводы. Наверно потому и полк его был лучшим на Москве, и держал всегда караулы у царских теремов и кремлевских ворот. Знакомец его Яков Брюс, хоть и был в Кукуе без году неделя, но тоже говорил скороговоркой и почти без признаков иноземщины, но бранился неохотно и как-то по ученому что ли, однако кулаки имел пудовые, аккуратно положенные на дубовую столешницу. Оба иноземца сидели в темной зале, пили темное пиво и замышляли дела темные, как думал веселый голландский трактирщик. Да и со стороны оба выглядели как посланцы сил страшных. Франт Лефорт, всегда был в черном, не считая белого напудренного парика, даже перья на его шляпе и то были чернее вороного крыла. Да и где брал такие? А новый его знакомец, мало того, что тоже был весь в черном, еще и парик не носил, а подкручивал черные как смоль волосы, волной ложившиеся ему на плечи, отчего вообще был полным воплощением сатаны. Про его семейку и так ходили байки. Гости из далекой Шотландии приносили вести, что дед их, старший Брюс, бежал от Кромвеля не только потому, что был потомком королей, но еще и рассорился с друидами – местными волхвами и чернокнижниками. Они то его и подвели под плаху и топор. Но там, на помосте палача спасла его огненная дьяволица, пришедшая в окружении бесов, и перенесла сюда в Московию. А сынок его Яков, сидящий сейчас с Лефортом, продал ей душу и сам теперь командует бесами. Вслух, однако ж, того никто не говорил, и иметь кого-то из них в недругах не отваживался, а уж после того как они стали дружить, обоих вместях, так вообще – «Упаси Бог!». При их появлении чурались даже самые лихие ватажники из глухих московских мест, крестились монахи, и прятали младенцев молодые мамки, вздыхая при этом им в спину, вот как бы с ними встретится где, наедине, да продать душу и тело такому сатане.
– Ну что чернокнижник, – потягивая пиво, сказал Гуляй, – С этого дня я Франц Лефорт, а ты Яков Брюс и старые имена прячем в древний ларь? Так?
– Так, кто бы спорил, – бас его ударил в низкий потолок, так что загудели прокопченные балки.
– Тихо ты труба иерихонская, – улыбнулся Лефорт, – А то с тобой тайны обсуждать, что на Торгу царев указ читать. Начинаем собирать людей нужных вкруг царя молодого – Петра, – опережая его вопрос, уточнил он какого из двух царей, – Людей собирать, полки обучать, врагов находить и бороться с ними не на жисть, а на смерть. Чего молчишь?