Страница 20 из 46
Так она внезапно "увидела" весёлую компанию студентов и себя рядом с Паленом. И сразу вспомнила, как состоялось их знакомство холодным вечером в начале марта. Потом все картинки заслонило привлекательное лицо с холёной бородкой господина Иванова, и почему-то перед нею маячила горка грецких орехов в вазе. В какой связи это было с господином Ивановым, а уж тем более с Паленом - она не могла взять в толк. Глядя на себя в зеркало, Кира почему-то всегда видела рядом стройную фигуру Штефана. Его образ буквально преследовал её.
А потом не стало тётушки. Только что она с Софьей Григорьевной спорила о причине гибели очередного фикуса в гостиной (в последнее время они часто спорили), вдруг раз - и всё: Полины Ивановны не стало. Софья Григорьевна будто окаменела. Остановившимся взглядом смотрела она на лежащую на полу подругу и страшно молчала. Так молчала она и не выходила из своей комнаты несколько дней. Марк Витальевич Велле и Монастырский взяли на себя печальные хлопоты, Преображенская не вмешивалась. Она не была на отпевании во Владимирском соборе, не поехала на кладбище, даже не вышла к собравшимся помянуть усопшую. На девятый день Софья Григорьевна в сопровождении Киры отправилась в собор и долго там молилась. На выходе щедро раздала милостыню нищим на паперти, потом перекрестилась на золоченые кресты и твёрдым голосом сказала Кире:
-Пожалуйста, никогда не заговаривай со мной о Полине. Слышишь, никогда! - и добавила, чуть смягчившись, - может быть, когда-нибудь мы поговорим обо всём. Но не сейчас.
Марк Витальевич тихонько, чтоб не слышала Софья Григорьевна, сообщил Кире, что он займётся её наследством. Неожиданно оказалось, что тётушка была состоятельным человеком. Выяснилось, что одесский дом родителей сестёр Баумгартен-Хитровых никогда не закладывался и не продавался из-за нехватки средств, как об этом любила вспоминать Полина Ивановна, а совсем наоборот - приносил очень неплохой доход его единственной владелице. Да и в банке, кроме денежного капитала хранились ценные бумаги в общей сложности на внушительную сумму в 245 тысяч рублей. Завещания тётушка не составляла из предрассудков, но, заверил Киру Марк Витальевич, дело здесь настолько ясное, что уже в январе она сможет воспользоваться открывшимся наследством.
Теперь, когда не стало Полины Ивановны, возник вопрос о смене квартиры. Но когда Кира завела об этом разговор с Софьей Григорьевной, та сначала покрылась красными пятнами гнева, потом наоборот побледнела, опустилась в кресло и молча уставилась в окно. Так она просидела несколько минут. Наконец горестно взглянула на Киру и трагически прошептала:
-И ты сможешь покинуть меня?! Вот так взять да и бросить здесь, в этой квартире, одну?
-Но Софья Григорьевна...
-Тётя Соня. Зови меня тётей Соней, пожалуйста!
-Да-да, конечно. Тётя Соня, вы не одна. Сюда постоянно приезжает Марк Витальевич. Вы скоро выйдете замуж, и мы с Андреем будем вам мешать...
-Глупости, - оборвала её Преображенская, - глупости, ничуть вы не мешаете. Это первое. А во-вторых, когда ещё это будет. Да и тогда вы не помешаете. Ты для меня стала совсем родным человеком, и я не хочу больше терять близких людей. Так что не будем больше об этом говорить.
Потеря единственной родственницы плохо отразилась на и так угнетённом состоянии Киры. У неё совсем пропал аппетит, часами сидела она в кресле-качалке, уставившись в окно. Но это состояние апатии было чисто внешним. Внутри неё шла лихорадочная работа: её голова раскалывалась от усилий склеить воедино разрозненные кусочки воспоминаний. В конце концов Андрей Афанасьевич не на шутку обеспокоился и решил развлечь затосковавшую супругу так кстати подвернувшейся поездкой в Ревель. Там в засыпанном снегом сказочном городке Кира немного оживилась. Как только Андрей освобождался от обязательного присутствия при делегации, они гуляли по наряженному к Рождеству Ревелю.
Кира увидела Штефана раньше Монастырского и попыталась утащить его в противоположную сторону. Но Андрей тоже заметил друга и, оставив заупрямившуюся Киру возле яркой витрины, бросился догонять Палена. От досады топнув ногой, Кира уставилась на благостную картину Рождества в витрине магазина.
-Эй, барышня, - она вначале даже не поняла, что весёлый трубочист с лестницей и щетинистой гирей на поясе обращается именно к ней, - нельзя грустить в канун Рождества! Ну-ка, загадайте что-то хорошее! Вот вам моя пуговица, дотроньтесь до неё - и всё сбудется!
Кира протянула руку к чёрной пуговице на комбинезоне трубочиста, зажмурилась и сказала:
-Пусть всё-всё вспомнится! - открыла глаза. Трубочист улыбался и качал головой в чёрном цилиндре.
-И пусть с вами будет тот, кого вы любите! - он снял цилиндр, поклонился и пошёл своей дорогой.
Хорошее пожелание! А вдруг оно исполнится? И тут Кира испугалась, потому что все эти дни мучилась от осознания непоправимой ошибки. Это пришло внезапно. Просто однажды она вдруг сказала сама себе, что не имела права выходить замуж за Монастырского, потому что не любит его, потому что спутала уважение с привязанностью, а привязанность с любовью. Андрей - замечательный товарищ, друг, брат, отец. Но только не муж! И виновата во всём она сама из-за того, что перепутала дружескую привязанность с любовью. Как сказать об этом мужу, она не представляла. Он такой искренний, заботливый, любящий.
Для Штефана эта ночь получилась бессонной. Раненым зверем метался он по комнате, не находя себе места.
Когда Елизавета Максимовна сообщила, что приехал господин Монастырский с женой, Штефан, не помня себя от радости, выскочил в переднюю. Что же он там увидел?
Бледный от боли Монастырский трогательно обнимал и поддерживал Киру. Потом, когда он занимался Кириным ушибом, Андрей бестолково суетился вокруг, с тревогой заглядывая в лицо жены. Вот тогда сомнение когтистой лапой сжало сердце Штефана. "Ты не рассматривал такой вариант, что бедная девочка вышла замуж по любви и не захочет расстаться со своим новым мужем?" - вспомнил он слова матери.
Последнее время он жил как в лихорадке. Вот когда он понял, что имели в виду древние, когда говорили "роковая судьба". Сначала безмерное счастье, потом неутешное горе, потом вновь радость, и вот заново судьба швыряет его об земь. Кто ж это выдержит?
Штефан метался из угла в угол по комнате, а под утро, захватив лыжи, ушел в лес. Решил, что там, среди сверкающего великолепия, в лунном блеске сможет обрести необходимое душевное равновесие. Никакого равновесия, конечно, он не обрёл, но для себя твёрдо решил, что завтра всё расскажет Монастырскому. А там видно будет.
И Лиза Бех уснула лишь под утро. Ее комната располагалась под комнатой Штефана, и всю ночь она слышала его нервные шаги.
Лиза была обижена. Так замечательно начавшийся вчерашний день продолжился приятным и многозначительным разговором в кафе "Гном", но не было логического, с точки зрения Лизы, завершения. И она ждала вечернего разговора, но Штефан, как всегда мило подтрунивая над нею, перебирал ноты. И ни слова о главном! Тогда Лиза решила, что объяснение состоится в рождественский сочельник. И вдруг, как снег на голову, свалился приятель Штефана. По переглядываниям Паленов-старших, по необычно нервному (что для него было совсем не характерно) поведению Штефана - Лиза поняла: тут кроется какой-то секрет.
Довершил картину звук шагов над головой, раздававшийся всю ночь. Лиза пообещала себе обязательно разобраться в семейных тайнах дома Паленов. Утром, выбрав платье из мягкой шерсти цвета "электрик", очень мило оттеняющем её глаза, она, отказавшись от помощи горничной, сама уложила косы вокруг головы. Потом тихонько выскользнула из комнаты и направилась в столовую, мечтая встретить там Штефана. Но вместо него там оказался господин Монастырский с аппетитом поедавший блинчики со сметаной. Он вскочил при виде хорошенькой девушки.