Страница 9 из 18
Тебе говорят: «Не спеши, остановись, оглянись!». А ты продолжаешь свой бессмысленный поход за тем, что не даст тебе ни успокоения, ни благополучия, ни радости, а лишь боль, душевные терзания и постоянный голод. И только редкими ночами, вдруг открыв глаза, замираешь от ощущения беспричинной радости, и молишь Его: «Прошу, продли этот миг, мне в нем так хорошо!» Но нет ответа, да и не будет! Только там, за гранью времен, ты вновь станешь частью Потока, а тут сам решай, в чем смысл этого краткого отрезка Пути, за что наказан, и что возьмешь с собой из этой реальности – в те, следующие.
Благословенны художники – им дано останавливать время и созерцать! И мы останавливаемся, колыхнувшись толпой и вытягивая шеи, чтобы через десятилетия вдохнуть потрясение того момента, когда мастер положит первый мазок на холст, сделает первый удар молотком, щелкнет затвором фотокамеры. Вдруг сердце замрет, очарованное настроением мастера, и мы вспомним все, до мельчайших подробностей: пыльные дороги детства, живительную влагу арыков, вкус горячей лепешки и аромат дыни, понурых осликов, тянущих повозку с седобородым стариком, чей зычный голос – «старый вещь!» – разносится по окрестным домам, и на этот крик несутся девчонки и мальчишки, чтобы выменять что-нибудь ненужное на умопомрачительно вкусный шар самодельного попкорна. А еще мы обязательно вспомним первое робкое и опьяняющее прикосновение к плечу любимой однокурсницы, непередаваемой красоты поля красного мака в предгорьях, куда весь класс ездил на майские, древний карагач, в тени которого было так приятно спрятаться от испепеляющего солнца, вечернее марево, от которого избавлял только полуночный шабада, открытые настежь двери и окна, и мам, кричащих с балконов: «Мультики!» …
Пора! Зирвак на подходе, рис замочен, шакароб в холодильнике, на низком столике, поодаль от учага, лежат четвертованные холодные «юсуповские» помидоры, зеленый лук, блюдце с густо посоленными шкварками думбы, растерзанные лепешки, в пиалы уже разлита ледяная жидкость, а вокруг – как-то сразу помолодевшие лица друзей ушедшей юности.
За нас! За неповторимое время бесконечного счастья, которого теперь уже никто и никогда нас не лишит!
***
У телескопов скопилось огромное множество людей. Всех их распирало любопытство, и они с нетерпением ждали своей очереди, живо обсуждая с окружающими грядущие перемены поистине вселенского масштаба. На следующей неделе начиналась поэтапная эвакуация – люди должны были покинуть свою историческую родину, отправляясь в неизвестность, и провести в пути им предстояло не один месяц. Накануне все узнали о пункте назначения, и вот сегодня с самого раннего утра на смотровую площадку у обсерватории собрались все жители округи и соседних территорий. Они приехали посмотреть на будущую родину и в ожидании своей очереди вели разговоры о том, что им предстоит перенести и как будет складываться их жизнь на новом месте.
«Почему она такая голубая» – спрашивали те, кто прильнув к окулярам телескопов, не мог оторвать взгляда от открывшейся картины. На все вопросы собравшихся отвечали специально обученные люди, консультанты. «Это вода, – говорили они, – и она приобретает такой цвет благодаря преломлению солнечных лучей». «А там есть что-нибудь кроме воды?» – вновь спрашивали наблюдатели, не отрываясь от созерцания своего будущего нового дома. В ответ консультанты доводили до сведения столпившихся вокруг телескопов в ожидании своей очереди и внимательно их слушавших людей теорию, на которой сошлись все ученые после десятилетий наблюдений и измерений.
Некогда там, куда предстояло всем вскоре отправиться, случилось планетарного масштаба наводнение, оставив на поверхности лишь некоторые части суши – вершины гор, вот некоторые из них и возвышаются над водой. Одна из этих вершин, сообщали консультанты, признана учеными наиболее оптимальной с точки зрения площадки для приема новых жителей. «Оттуда мы и начнем осваивать новый для нас мир» – так обычно они заканчивали свой рассказ, после чего на площадке воцарялась тишина. Жители умолкали на несколько минут, погрузившись в мысли, терзавшие их с тех пор, как они услышали о плане массового переселения. Но выбор был прост – жизнь или смерть, потому все и готовились к отправке, пытаясь осознать какие тяготы им предстоит перенести в ближайшем будущем.
Но сделать это – заглянуть в будущее и ясно увидеть, что произойдет с ними – никто не был в состоянии, ни жители, ни консультанты, ни руководители всех мастей. И как знать, может кто-то предпочел бы остаться и принять смерть тут, на привычном, обжитом поколениями предков месте, освободив свой род от многотысячелетних тягот там, куда им предстояло отправиться.
***
Хмурый дед сидел на лавке у калитки своего дома, опустив руки на колени и понурив голову. На голове его был надет треух с проплешинами, на плечи, поверх шерстяного свитера, закрывающего горло до подбородка, накинут ватник с кое-где разошедшимися швами и медленно выползающей из образовавшихся щелей ватой, а ноги были обуты в кирзачи с ржавыми следами засохшей грязи. На дворе стоял март, временами еще холодный по-зимнему, но весна уже давала о себе знать – птицы заливались на голых ветках, кое-где из земли пробивались первые травинки, а на крыше дома уже почти не осталось следов снега.
Прикрыв руками горящую спичку, дед закурил очередную папиросу и тут услышал звук приближающегося автомобиля. До него было еще как минимум полкилометра, но из этой дали до слуха уже доносился грохот музыки. Вскоре «девятка» грязно-зеленого цвета с городскими номерами поравнялась с калиткой деда, музыка утихла, открылась задняя дверь и из салона выбрался парень. «Дед, тут есть какая-нибудь столовка?» – спросил он. «Нет» – ответил дед, не поднимая головы. «Чо ты такой хмурый?» – спросил парень несколько развязно. «Да так, созерцаю природу, пока бабы Евдокию Плющиху привечают» – ответил дед, стряхнув указательным пальцем пепел с кончика папиросы. «Гости, что ли, у тебя! – Рассмеялся парень, присаживаясь рядом на лавку. – Вот мы как раз ищем, где бы поесть, да выпить, а то уж намаялись – километров двести намотали. Пригласил бы, самогонки налил своей. Небось, хороша!» «Боюсь, ответ покажется вам не релевантным. – Ответил дед, чем поверг собеседника в ступор. – Да и не помешала бы вам, вьюноша, пара уроков для постижения хотя бы простых компонентов обращения, скажем, апеллятивной функции оного». «Дед, ты на каком языке говоришь? – слегка придя в себя, спросил парень. – Давай, попроще, а то как иностранцы встретились». «Так оно и есть – ответил дед и наклонился, чтобы затушить папиросу в жестяной банке под лавкой. – Да и выпивка не принесет вам искомого результата». Разогнувшись и внимательно посмотрев парню прямо в глаза, он произнес на чистейшем английском: «Only the educated are free», встал и скрылся в калитке.
«Не, вы видели? – спросил парень у друзей, которые, высунувшись из окон машины, с недоумением наблюдали за происходящим. – Вот я с утра чувствовал как-то херово себя. А что он сказал-то мне на иностранном, я не понял? Пойду, узнаю». «Эй, погоди, ты куда это?» – крикнули ему из машины. Но парень не слышал, он толкнул калитку, сделал шаг во двор, и тут же выскочил обратно, еле увернувшись от бросившегося на него с глухим лаем здоровенного кобеля. «Кто там, чего надо?» – послышался женский голос с крыльца. «А дед где?» – крикнул парень, приподнявшись над забором. «Ты пьяный, что ли? – крикнула женщина – Деда ему. Он уж помер, лет как пять назад!»
***
«О, если бы я знал, Господи, о двенадцатитактовой форме, а тем более о тонике, субдоминанте и доминанте, я бы никогда не взял в руки инструмент, никогда, клянусь тебе!» – так приблизительно можно было бы собрать в целостную мысль бессвязные выкрикивания человека, метавшегося в горячечном бреду на больничной кровати. Никто не мог понять, что с ним происходит, да и врачи терялись в догадках, поскольку никакие лекарства не действовали. Но вот в приемный покой пришла женщина, назвавшаяся его женой и попросила провести к мужу. Все присутствовавшие сразу же обратили внимание на то, как она была одета – как-то уж совсем старомодно, не так, как принято было в девяностых, однако дежурная сестра исполнила ее просьбу и провела странную гостью в палату. Как только ее рука коснулась лба больного, он тут же стих, а через мгновение заснул.