Эпиграфы к эпилогу

«Вы не представляете, как его все любят у нас в округе, он же лучший из лучших, его песнями заслушиваются, поют на каждом углу и в каждом джуке. А как он играет, как он играет, гитара в его руках просто разговаривает – ты все понимаешь, проникаешься каждым аккордом, словно это человеческая речь» – рассказала пришедшая женщина обступившим ее людям (а слух о странной гостье моментально разлетелся по этажу). Речь ее, кстати, тоже многим показалась столь же старомодной, как и платье. «И тут вдруг вчера приехал незнакомый человек с Севера на своем грузовичке, полном какой-то аппаратуры, невиданной в наших краях, и попросил его сыграть что-нибудь, а он запишет. – продолжила женщина – Ну, Джо вытер руки, взял гитару и начал играть. Приезжий попросил его остановиться пока он не настроит аппаратуру, а тут и Сонни, сосед, пришел. Они с Джо на гитаре с харпом начали такое выделывать, что вся округа собралась в нашем дворе, танцевали, подпевали, хлопали в такт. Ребята вошли в раж, целый концерт устроили, а этот белый все записывал и записывал. Но вот пришла пора спать – завтра же на работу – ребята отложили инструменты, все собравшиеся разошлись по своим домам, и тут этот, с аппаратурой, возьми и скажи парням все эти мудреные слова. Джо аж побледнел, спрашивает его, мол, а вот эту вещь, про то великое наводнение на Миссисипи в прошлом году, тоже в этих всех чудных словах описать можно? Тот сказал, что можно, вот тут-то с Джо и случился первый припадок…»

Один из врачей прервал женщину вопросом, о каком это наводнении она говорит. Она и отвечает, что об этом все должны знать, если она говорит, что Джо написал ее на следующий год, то так и есть, и она не позволит сомневаться…

– А, как вас зовут, мэм, простите? – прервал ее врач. Услышав ответ, все присутствовавшие замерли, не веря своим ушам.

– Минни я.

***

Удивительная картина из той, другой, жизни стоит перед глазами. Седобородый старик в старом почти совсем выцветшем чапане восседает на арбе, время от времени постегивая понурого ослика, тянущего двухколесную повозку с седоком, везущим куда-то большую тую. На носу новогодние праздники, на улице почти двадцать градусов тепла и все это вместе с туей, осликом и еще одним седоком, в рубашке с короткими рукавами, могло бы показаться странным и несколько даже по-идиотски выдуманным, но только не жителям тех мест – там это обычная картина. Такая же обычная, как свадебный плов, куда гости стекаются рано, в шесть утра, когда еще ночную прохладу не сменил дневной зной, садятся партия за партией за длинные столы, ломают лепешки, выпивают по пиале водки, и едят, слушая музыкантов и разговаривая между собой. Вскоре их сменит другая партия, но прежде молодые члены семьи быстро уберут стол, подготовят его к трапезе для следующей группы, и все повторится – пришедшие займут места, прочтут короткую молитву, проведут ладонями рук по лицу, выпьют, поедят и разойдутся каждый по своим делам…

Туя так и останется во дворе, а в доме ее сменит елка, и уже никогда огни гирлянд и необыкновенная красота старинных игрушек не сотрутся из памяти. А старика на арбе увезет в бесконечность ослик. Как знать, может быть так и колесят они по пыльным дорогам, подвозя за небольшую плату случайных попутчиков и иногда встречая тех, кто сидел за тем длинным столом и вкушал яства и запахи, которых уже никогда больше не услышать. Никогда.

***

Когда старый век закончился и начался новый, чистый и честный, многие вдруг поняли, что за наказание было ими пережито. Войны, ненависть, голод, разруха и нищета царили по всей Земле, а те, кто пытался донести слово истины, были изгнаны и оболганы. Звуки становились все тише, птицы почти перестали петь, листья и трава постепенно лишились изумрудного глянца, а океан – синевы, и даже солнце казалось почти погасло. Повсюду слонялись толпами серые людишки, выискивая необычные для себя цвета. Завидев любые оттенки красного, желтого или зеленого, они тут же выхватывали из глубин своих балахонов банки и кисти, и гасили эти недопустимые проявления свободы густыми мазками серой краски. Полки книжных магазинов заполнили серые обложки столь же серых авторов, пластинки серых исполнителей были оформлены теми же оттенками серого и только одному человеку было позволено одеваться в другие цвета. Впрочем, другими были сине-серый и серо-коричневый, но даже они выделяли его из толпы приспешников, одетых все как один в костюмы мышиного цвета.

Однажды он, одетый по особому случаю в сине-серый костюм с тонкими прожилками коричневого, совершенно одурманенный лестью серых ничтожеств из своего окружения, вознамерился продемонстрировать всему миру собственное величие. По его приказу, было возведено громадное строение в двести этажей без единого окна, на все уровни которого согнали миллионы подданных. Серые люди слились в одну массу с цветом бетона, да так, что было не различить границы между ними. На самом верху этой громадины была возведена большая теплая комната, обитая серым бархатом и уставленная серой мебелью. В одном из кресел восседал тот самый и держал патетическую речь, транслируемую сверху вниз, а серые люди на всех этажах этой громадины, задрав головы, вытянувшись в струнку и затаив дыхание, слушали невнятное бормотание своего властелина в серо-синем в тонкую коричневую полоску костюме, принимая каждый звук его голоса за великое откровение.

Когда речь была закончена, на экранах мониторов, развешанных по всем стенам каждого этажа, одновременно появилась серая надпись, вслед за чем раздались оглушительные аплодисменты, извлекаемые миллионами пар ладоней. Вот тут-то сооружение не выдержало, и провалилось сквозь землю так быстро, что никто из собравшихся внутри не успел даже вскрикнуть от ужаса. Последним промелькнул сине-серый в тонкую коричневую полоску, которого держали за руки и за ноги серые здоровяки.

Как только воронка затянулась и пыль улеглась, раздалась соловьиная трель, заиграла солнечными бликами враз позеленевшая листва деревьев и откуда ни возьмись появились разодетые во все возможные цвета люди. И никто больше никогда не вспоминал о том веке серости, который как-то вдруг, словно по чьей-то доброй воле, закончился.

***

Потрепанная штормами, груженная оборудованием, так необходимым этому оторванному от цивилизации городку, но по-прежнему послушная приказам капитана, баржа тяжело входила в бухту. Команда валилась с ног от усталости, и только ожидание скорого отдыха, да предельная важность выполняемой миссии придавали морякам сил.

Город тоже не спал, все ждали прибытия баржи, под завязку загруженной свирелями. Да-да, свирелями – именно их с таким нетерпением ждали почти все горожане. И только несколько десятков из них, забаррикадировавшихся в городской ратуше, с ужасом ждали приближающейся развязки противостояния с жителями.

Печально это говорить, но сказка, известная каждому ребенку, вдруг стала для жителей города обыденностью. Все начиналось как в известной истории про крысолова, а вот обернулось, к ужасу горожан, страшными событиями. Точно не скажет никто, что послужило тому причиной, но по городу ходили упорные слухи, что перед самой смертью крысиный вожак укусил мэра.

Глава города вскоре приобрел нехорошую привычку – слегка и вроде бы невзначай царапать своих приближенных. Где-то через месяц у всей городской администрации появились первые крысиные признаки – начали вытягиваться челюсти, расти и покрываться шерстью уши, уменьшаться руки и ноги.

Жители не сразу увидели эти изменения, потому что вдруг был строго ограничен вход в ратушу, но действия власти все больше и больше раздражали горожан. Первым делом мэр распорядился вырубить все деревья в округе, потом издал указ о закрытии школ, музеев и больниц, и, наконец, что переполнило чашу терпения горожан, приказал закрыть порт.

Поначалу жители недоумевали, читая указы городского головы, несколько раз старейшины ходили на прием к мэру, но их не пустили даже на порог. И вот жители решили устроить митинг на центральной площади. Когда тут собралось практически все население города и первый из старейшин взобрался на трибуну, из окон ратуши понеслись звуки пошлейшей музыки, да такой громкости, что даже рядом стоявшие люди не слышали друг друга. Народ долго возмущался, выкрикивал проклятия, но горожане уважали закон и в конце концов разошлись по домам.