Эпиграфы к эпилогу

Вера жила в каком-то особенном, неведомом ритме – появлялась будто ниоткуда, молча одаривала каждого своей волшебной улыбкой, и вдруг растворялась словно мираж. Но стоило только кому-нибудь протянуть руку, чтобы дотронуться до нее, как Вера тут же отстранялась, как-то сжималась и с ее лица исчезала лучезарная улыбка. Это разжигало любопытство людей, некоторые из них превратили свою жизнь в непрестанный поиск встречи, с утра и до глубокой ночи пытаясь выследить Веру.

Число искателей стремительно росло, они сбивались в сообщества, уходили за пределы людских поселений, обосновывались там, строили срубы со множеством комнат и пристроек, подчинив свою жизнь одному-единственному занятию – поискам Веры. Но чем больше их становилось и чем настойчивей они искали ее, тем все реже и реже люди встречали Веру.

Однажды Вера исчезла. Совсем. Поначалу никто не понял этого, но проходили месяцы, годы, а она так больше и не появлялась. Люди растерялись, почувствовали себя покинутыми, а когда оторопь прошла, ополчились на искателей, обвиняя в том, что те лишили их единственной отдушины в этом жестоком мире – встречи с чудесной Верой. И началось. Люди разоряли поселения искателей, избивали при встрече, а некоторых даже убивали, заставляя остальных уходить все дальше и дальше. А Вера так и не возвращалась.

Долго ли, коротко ли, но однажды прошел слух, что некий особо настойчивый искатель встретил Веру где-то на лесной поляне и больше не вернулся в обитель, обосновавшись там же, на поляне, – построил скромную халупу и остался в ней жить, питаясь дарами леса. Поговаривали, что он каким-то чудесным образом узнал некое заклинание, с помощью которого мог призывать Веру, и ему это, якобы, удавалось.

С тех пор от любопытствующих не было отбоя – со всех концов в обитель, где прежде жил счастливец, потянулся народ в надежде на чудо встречи с Верой. Искатели не преминули воспользоваться представившимся случаем – каждому входящему обещали проводника к волшебной поляне с отшельником, а может быть и встречу с самой Верой. За услугу просили недорого, а когда людской поток стал непрерывным, искатели заметно поправились, построили себе каменные дома с черепичными крышами, наняли художников, которые расписали стены снаружи и изнутри, и зажили припеваючи. Многие из приходящих, соблазнившись сытой и спокойной жизнью искателей, просились остаться, и те принимали часть из них – надо же было кому-то следить за хозяйством.

Постепенно вокруг обителей стали появляться поселения из тех, кому отказали в приеме. Но они не расставались с надеждой быть принятыми, жили под стенами обителей, всячески угождая искателям, и число их все увеличивалось и увеличивалось. Но чем больше их становилось, тем реже звучало в домах имя той, ради кого они пришли сюда.

***

…И пришли последние времена. Неистовый огонь пожирал все на своем пути, не оставляя ни малейшей надежды всякой живности, а следом за ним гигантские волны накрывали пепелища, бывшие некогда обителью для неуемных гордецов, присвоивших себе звание властителей всего сущего. Очищалась поверхность от царившей на ней мерзости, готовя бескрайние пространства для нового дня.

– Чисто, как чисто! Сохранить бы эту чистоту навеки… А в чем тогда смысл, для кого это великолепие! Как жаль, как невыносимо жаль – эти тоже так ничего и не поняли, как и все те, до них. Сколько же их было, сколько потрачено сил. Все впустую. Они сами вдруг решают, кто имеет право говорить, а кто нет. И не докричишься. Бабочку, севшую на плечо, милость высшую, прихлопывают, дух принося в жертву естеству. Тут же неуемными делаются, словно голодные псы, с цепи сорвавшиеся. Страшно смотреть.

Напридумывают знаков и тычут ими в нос соседу – вот, мол, кто тут главный. А у соседа свой знак, и он точно знает, кто главней, но сказать боится в силу своей слабости. Но раз от разу, собрав миллионы слабых, они вдруг чувствуют себя сильными и режут друг друга почем зря. Спроси, что ты защищаешь – не ответят, ибо пустыми символами ведомы. Слово потеряно, тихое, то, что внутри каждого живет. Не кричите, не призывайте, не грозите, не нападайте, просто сидите рядком, если уж никак невмоготу одному, как вам и было сказано, и повторяйте Слово. Но нет – в толпу. А там нет ничего, да и быть не может. Там все пустое, и слова пустые, придуманные одними ряжеными, а говорят их другие, символами златыми увешанные…

Господи, ты видишь все это? Почему, почему столько раз надо начинать все сначала, чтобы придти к тому же финалу? В чем смысл деяния? Посмотри, как тихо, покойно и чисто. Солнце греет, играет лучами, ветерок веселится, носится по просторам, а тут опять появятся очередные, присвоят себе твое имя и станут делать все то же самое – уничтожать, сделав это смыслом своего существования. И снова придет огонь.

ГЛАВА II

Тетя Стася и Гога пьют чай на кухне коммунальной квартиры

– Нету никакого Бога, дорогой мой Гога!

– Как же так, тетя Стася, нету!?

– Вот так – нету, и все тут!

– Вы, тетя Стася, страшно категоричны. Рифмованно категоричны, я бы сказал. Тут вот какое дело – среди аргументов в пользу Его существования, естественно, нет ни одного фактического, но позвольте спросить, куда девать всю историю и все конфессии, а с ними и всю эту массу человеков, веривших тысячи лет и продолжающих верить?

– Вы и впрямь полагаете, что мыслящие – большая часть человечества!? Так вот, разочарую вас, дорогой мой, основная масса и живших, и ныне живущих – бессмысленные существа. Боюсь, что и следующие поколения вряд ли явят картину отличную от этой. И вот что, Гога, – подумайте-ка о версии, будто вся эта масса создана «по образу и подобию», и вообразите себе, насколько страшно дописывать картину! Максимум, что можно сказать в оправдание, человек – плохая копия оригинала. Но тогда это прямой упрек Создателю, то есть, мы признаём, что он не владеет своим ремеслом. Но есть вариант и похуже – Он такой же примитивный, как и мы. Возразите, если сможете!

– И возражу! Задам вам встречный вопрос – Вы во что-нибудь верите? Ну, не знаю, в Ленина, в жар-птицу, в пластическую хирургию, во что угодно!

– Я верю в то, что за рождением следует смерть.

– Тетя Стася, я серьезно!

– А я шучу разве ж? Нет, ну конечно, я верю в то, что человек должен быть честным, умным и добрым. Но вот что я скажу вам, Гога, и это совершенно серьезно. Мне все равно, что подумают об этом верующие, и вы в том числе…

– Да я не совсем уж такой и верующий…

– Не перебивайте! Главная ваша проблема вот в чем – все вы ждете, когда перед вами вдруг явится бородач с сияющим ликом и волосами до плеч, весь в белых одеждах, и с порога начнет воскрешать мертвых, кормить тысячи пятью хлебами, превращать воду в вино и защищать блудниц неубиенными аргументами. И тогда вы пове-е-ерите! Вместо этого, вот какая незадача, вам предлагают всякую мелочь – то Моцарта, то Леонардо, то Пушкина, то Эйнштейна. Вам бы понять, что это и есть вожделенные вами божественные проявления, но вам же не надо частями, вам подавай все сразу. А эти что! Их и пнуть можно, и не будет ничего за это. А ежели вякать начнут, то и в распыл пустить, благо тех самых упомянутых вами «лениных» разного калибра, в достатке всегда было и будет. Вот в этом-то и есть основной смысл существования бессмысленной, извините за тавтологию, массы. Не любить, не-ет, не сострадать, не прощать. А завидовать, гнать и убивать. И, стоя в толпе себе подобных, восхищаться теми, кто ловчее всех орудует топором и удавкой. Потом можно и свечку пойти поставить, и причастие принять, и исповедаться. Уживаются обе эти ипостаси в отдельно взятом индивидууме просто отменно! И не будет никакой кары небесной – проверено веками, никто не провалится в «геенну огненную», никого не шарахнет молнией тут же, не сходя с места, а уж осуждения человеческого точно не будет. Начнут понимать и жалеть заблудшего. Но при одном условии – тот должен надеть маску скорби и раскаяния, молчать, жалобно молвить только «да» или «нет». Потом пойдет, еще парочку-другую зарежет, вот тогда-то и станет упырем. А по первости – простят и пожалеют. Так-то!