Шедевр

Я боялась, что этот вопрос станет последним. Но Соня, казалось, была не против поговорить об этом.

— Грег Вейц ведет дела и дает Бену советы. Но знаешь, я думаю, что Бен не следует им безоговорочно. Уверена, он не купит работу, если сам не убедится в ее значимости. Не думаю, что он покупает произведения искусства только для того, чтобы выгодно вложить деньги, но, безусловно, и с этой целью тоже.

— А он платит налоги?

— Разумеется. Все американские коллекционеры помнят об окончании финансового года.

— Так почему, по-твоему, Грег убедил Бена купить меня?

— О, думаю, он считает тебя хорошим капиталовложением!

Соня ободряюще улыбнулась, но произнесла эти слова со знанием дела, что слегка рассердило меня. Я заметила, что огоньки в ее светло-карих глазах потухли. Соня чего-то не договаривала.

Я спросила ее о последней выставке в галерее Вейца. Соня выключила диктофон. Выставка называется «Царство теней», сказала она, и состоит из двадцати экранов, которые показывают тени людей, находящихся с другой стороны, намекая на существование потусторонней действительности. Основная идея заключается в том, что на наш разум влияет игра воображения, а также подчеркивается субъективность любого восприятия.

— Не могу дождаться, когда увижу ее. Надеюсь, что смогу попасть на выставку до конца недели, — произнесла я. Я завидовала умению Сони ясно и увлекательно рассказывать о своих проектах.

Она удивленно взглянула на меня.

— Конечно попадешь. Грег сегодня утром сказал, что завтра вечером ты устраиваешь в галерее частный просмотр.

Когда я ехала обратно, мой ум метался между Соней и Эвой. Интервью получилось неплохим, но оно все равно расстроило меня. После разговора с Соней мне показалось, будто я заблудилась в трех соснах или, по крайней мере, среди небоскребов Нью-Йорка. Я поняла, что Соня собирает для Грега информацию обо всех сделках, которые заключает его галерея, но о случае со мной она знала гораздо больше, чем было необходимо или даже допустимо.

Со времени последней недели перед аукционом мое общение с Эвой сводилось к коротким обменам приветствиями в ритме стаккато по телефону — в промежутках между интервью, перелетами, встречами с Эйданом и Петрой. Я знала, что Эва не одобряет моей затеи. И была уверена, что она не преминула поделиться своими мыслями с Линкольном. Человек, от которого я ожидала безусловной поддержки — моя мать — являлась самым строгим критиком. Дело было даже не в словах, которые она произносила, а в паузах между ними. Неприятно думать о ней на сцене, но от этого никуда не деться, потому что следующее мое представление посвящено олицетворению безусловной материнской любви.

Как мы и договаривались, Джо привез меня в церковь Святого Марка. За всю дорогу я не произнесла ни одного слова, стараясь сосредоточиться на предстоящем выступлении, но мои нервы были на пределе. Я поняла, что это самое важное и показательное представление из всех. Из церковного двора на тротуар тянулась длинная очередь. Поверх костюма я надела черную накидку до пят и набросила капюшон. Джо провел меня через боковой вход прежде, чем нас успел кто-либо заметить, и Джон, молодой викарий с явными гомосексуальными наклонностями, впустил нас внутрь.

— Это самая старая церковь в центре Нью-Йорка, — гордо объяснил он, — и здесь существует давняя традиция устраивать представления — это относится, в основном, к чтению стихов. Здесь еще помнят выступления Одена[18], а в шестидесятых у нас побывали все поэты-битники[19].

Значит, я в хорошей компании. Бен выбрал достойное место.

В церкви было пусто; горели свечи, в воздухе ощущался аромат благовоний.

— Это обычный поэтический вечер, — радостно продолжал Джон. — По просьбе мистера Джемисона мы в последнюю минуту внесли вас в программу. «Голос деревни» сообщил об этом в своем последнем выпуске, и теперь на улице очередь.

— Какой у вас приход? — спросила я; нервы у меня уже натянулись как струны.

— Обычно приходит около тридцати человек. Но сегодня церковь будет заполнена, — сказал он. — Меня немного беспокоит присутствие прессы. Кажется, сюда уже прибыло несколько съемочных групп. Церковь Святого Марка не разрешает снимать службы на пленку.

— Извините, что я причиняю вам столько беспокойства, — произнесла я. Я начала волноваться по поводу собственной безопасности во время выступления. И еще больше я волновалась за само выступление. Но, по крайней мере, рядом со мной есть Джо. Он помог установить две мои камеры, пока я разворачивала белый коврик, на котором собиралась выступать, в центре зала, откуда предварительно убрали скамейки. Затем мы присели на боковую скамью. Я уже привыкла к тому, что Джо постоянно молчит, и теперь была даже рада этому, так как сама пребывала в глубоких раздумьях.

Церковь постепенно наполнялась прихожанами. Я по-прежнему оставалась в капюшоне и наклонила голову, чтобы меня никто не заметил. Вскоре все пространство вокруг было заполнено. Викарий объявил первое представление: два молодых писателя, чьи наброски, стихотворения и рассказы, сказал он, были опубликованы во многих литературных газетах США. Я была слишком занята мыслями о предстоящем выступлении, чтобы понимать, о чем они говорят в своих стихотворениях в прозе, обмениваясь ими, словно мячиком для пинг-понга.

После окончания чтения аудитория вежливо им похлопала, но я, так же как и писатели, знала причину, по которой большинство присутствующих находилось сегодня здесь. Им не терпелось увидеть мое представление. Никто до сих пор не заметил, что я уже тут. Джон кратко представил меня, и по залу пронесся шепот. Трудно было поверить, что мы находимся в центре Манхэттена.

Я медленно поднялась, вышла в центр и опять минуту стояла молча, не двигаясь, прежде чем развязать тесемки и сбросить черную накидку. Все увидели «Мадонну с гвоздиками» Рафаэля, от тугого бежевого корсажа до длинной свободной шелковой голубой юбки, скроенной так, чтобы подчеркнуть мою тонкую талию. Мой лоб покрывала прозрачная белая вуаль, на голове был светлый парик, заплетенный в длинные косы. Кожа светилась персиковым тоном, губы сложились в блаженную улыбку. В руках я держала несколько шелковых гвоздик и выбранную мною «Книгу времен».

Я стояла, не произнося ни слова, затем закрыла глаза и начала входить в образ. Я ощущала, как мое сознание постепенно перестраивается. Я обыкновенная женщина и, хотя не являюсь непорочным и самоотверженным созданием и качества Девы Марии едва ли совпадают с моими, Мадонна все же затрагивает в моей душе какую-то потаенную чувствительную струнку. В своей мирской жизни я занимала место идола; мне начали поклоняться, — хоть это поклонение и не имеет ничего общего с тем душевным трепетом, который вызывает в людях Дева Мария. Моя личная жизнь еще недавно обсуждалась с гораздо большим интересом, чем мое искусство. Воплощая Марию, я должна буду выставить перед праздной публикой самую сокровенную часть своего «я». Я знала, что большинство из зрителей за этим сегодня и пришли. Все ждали, пока я настраивалась, вкратце повторяя основные моменты выступления. Затем я начала.

Я говорила почти шепотом, но мой голос гулким эхом разносился по церкви.

— Меня зовут Мария. Я — чистая непорочная Дева, Мадонна, Мать Христа. Мои корни восходят к культам древних богинь. Мне известно все. Но некоторые люди увидели во мне нечто большее.

Я заметила в публике некоторое недовольство и остановилась, но все молчали, и я продолжила.

— Моя жизнь всем известна. С рождения меня сопровождали чудеса. Маленькой девочкой меня принесли в храм мои земные родители. В шесть месяцев я сама поднялась на семь ступенек храма. В честь моего первого дня рождения было устроено пиршество, на которое собрался весь израильский народ. В три года я танцевала на ступеньках храма и питалась небесной пищей, приносимой мне ангелами. Когда мне было двенадцать, верховный священник Захария созвал всех вдовцов Израиля, и Господь обручил меня с Иосифом. Весь следующий год я хранила целомудрие. Тогда мне явился архангел Гавриил и принес весть, что у меня родится сын Господа.