Шедевр

Теперь в зале уже явственно слышался какой-то шум, но я продолжала:

— В положенный срок я дала жизнь сыну Божиему — Иисусу Христу.

Все смотрели на меня — воплощение Святой Девы, озаренной свечами. Затем кто-то медленно захлопал, и этот звук пронесся зловещим эхом по церкви.

— Многие молят меня о спасении, прощении, любви, совете и поддержке; они перебирают четки и читают мне молитвы.

Хлопки стали громче, и я тоже повысила голос.

— Они возводят мне храмы и говорят, что я караю за грехи. Но моя любовь к человечеству — чистая, материнская. Я выполняю волю Господа Бога. Я родилась смертной посланницей Божией, которую сделали бессмертной.

Я остановилась, услышав, как кто-то закричал:

— Позор!

Затем раздался еще один голос:

— Святотатство!

Вскоре к ним присоединились и другие, пока церковь не наполнилась ревом голосов, выкрикивающих оскорбления в мой адрес. Я опустила голову и не стала ничего отвечать. Мое лицо пылало от стыда, но умом я понимала, что такая негативная реакция этих людей на мое выступление довольно интересна. Я поразмыслила, стоит ли продолжать, и решила, что если только на меня не кинутся с кулаками, я закончу представление. Я смело вскинула голову и, оглядев зал, громко заговорила:

— Кем вы меня видите? Дочерью, невестой, матерью? Или же простой девушкой, крестьянкой, придворной дамой, королевой или святой? Кем вы хотите меня видеть? Определитесь в своем выборе. Я была изображена темперой на пергаменте, разведенными водой красками на стене, маслом на холсте. Меня вырезали из дерева и камня, лепили из глины, отливали в бронзе. Я посланница и послание, предмет культа и культ.

Когда я произносила финальные слова, мой голос потонул в общем шуме. Я выждала минуту, опустив голову и позволяя выкрикивать оскорбления в свой адрес; затем я почувствовала на своем плече чью-то руку. Я подняла голову и увидела перед собой серые глаза Бена Джемисона.

— Я думаю, что нам лучше уйти, — твердо сказал он, взял меня за руку и повел к выходу мимо возмущенной толпы. Тишина снаружи церкви поразила меня как удар кулаком в живот, и я вдруг ощутила ярость зрителей во всей полноте. Я перегнулась через железные перила: меня рвало. Бен положил мне руку на лопатку и ласковыми успокаивающими движениями поглаживал меня по спине, пока приступ рвоты не прошел. Потом он протянул мне носовой платок, и я вытерла лицо.

— Думаю, будет лучше, если я отвезу тебя домой, — произнес он. — Вот это да, Эстер, ты, оказывается, действительно умеешь произвести сенсацию!

Я взглянула на Бена сквозь слезы и увидела, что на его лице светится добрая искренняя улыбка. По каким-то причинам мой провал не расстроил Бена Джемисона. Я почувствовала огромное облегчение и неожиданно для себя усмехнулась в ответ.

— Я помню, как в первый раз увидел твою работу, — задумчиво говорил Бен, сидя на заднем сиденье своего черного лимузина. Мы возвращались в Артден. — Это было в 1992 году. Ты только что закончила свою серию «Про Эстер». Никто в США не делал ничего подобного. Это шокировало, но вместе с тем было очень захватывающим.

Его слова вернули меня к жизни, я испытала интерес к разговору.

— Серия имела большой успех в Великобритании, когда ее в следующем году показали по «ВВС», — призналась я.

— Наверное, сериал принес тебе огромную популярность?

— И сериал тоже.

— А что еще? Например, ссора с тем политиком?

Я взглянула на Бена. Он лукаво улыбался.

Значит, как и Соня, он тоже провел свое исследование. В моей жизни осталось не так уж много белых, скрытых ото всех пятен, да и те пресса с завидным упорством ликвидирует.

— Меня всегда удивляло, что скандальные подробности жизни художника приносят ему больше известности, чем его произведения, — ответила я, улыбаясь в ответ.

— Разумеется. А потом аукцион поднимает этого художника на новый уровень популярности, — сказал Бен. — И чем все закончилось?

Уверена, что ему уже известна эта история, но он хочет услышать все из первых уст. Я решила, что Бен имеет на это право. В конце концов, он заплатил.

— Все началось, когда я открыто напала на того министра, во время интервью, которое транслировали в прайм-тайм, — произнесла я. — Боюсь, я назвала его законченным придурком. Это была главная новость канала «ВВС». И конечно, мое высказывание попало на первые полосы всех газет.

— А потом?

— Ну, между мной и представителями партии консерваторов состоялась словесная перепалка, которую пресса потом обсуждала неделями. Дело закончилось судом, что чуть не погубило мою карьеру.

История Бену явно понравилась.

— Как же ты сумела извлечь выгоду из ситуации?

— Значимость моего искусства возросла, и я стала очень востребованной.

Я продолжала рассказывать, пока автомобиль вез нас по городу. Время тогда было сравнительно либеральное, и мое открытое нападение на правительство восприняли как начало новой эпохи. Естественно, оппозиция консерваторов — лейбористская партия стала использовать меня как одного из самых ярых своих сторонников, чтобы привлечь молодежь на свою сторону. Тем временем мое творчество приобретало все более самоуничижительный характер, раскрывая перед зрителями интимные детали моей повседневной жизни, моральные и физические, а также ту тревогу, которая стала общей для британской молодежи девяностых. Одной из моих работ была «Терапия», где я показывала свой откровенный разговор с психиатром. У меня имелось достаточно опыта, чтобы исследовать влияние психоанализа, особенно если вспомнить так называемые сеансы психотерапии, которые практиковал мой отец в нашей общине. После этого проекта у меня появилась масса поклонников. Меня даже назвали одним из самых главных женских голосов современного поколения; считали, что я служу делу феминизма и объясняю молодежи, как справиться с таким явлением, как леддизм.

— Леддизм? — Бен был озадачен.

— О, это такая новая мужская культура, которая активно пропагандируется в мужских журналах. Честно говоря, я столкнулась с проблемой: мои ранние работы были неверно истолкованы. — Я помолчала, затем более серьезным тоном продолжала: — Я всегда откусываю больше, чем могу прожевать. Порой я ощущаю себя пустым сосудом, который заполняют самыми передовыми политическими идеями. Мне никогда не приходило в голову, насколько моя откровенность способна мне же и навредить, независимо от того, насколько соответствует мой сериальный образ мне настоящей. Иногда я даже забываю, что в моей жизни настоящее, а что — художественный вымысел; мое искусство поглотило реальную жизнь.

— Думаю, как способ бегства от реальности искусство превосходит наркотики и алкоголь.

Бен попал в точку. Сейчас он был абсолютно прав. Искусство всегда давало мне возможность убежать от реальности и до недавних пор служило прекрасным средством решения проблем.

— Так было раньше, но с недавних пор это перестало работать, — честно ответила я.

— Просто ты утратила такую замечательную вещь как наивность, — ответил Бен с добродушным смехом. — Как ты собираешься бороться с последствиями своего успеха?

Это был хороший вопрос, но очень сложный.

— Успех — это сладко-горькая пилюля, — наконец ответила я, — но в моем случае скорее все-таки сладкая. Я получаю от него удовольствие. А Эйдан — лучший агент, которого только можно найти.

Бен кивнул. Я увидела, что близка к своей цели, и спросила:

— Что ты думаешь по поводу его планов с Грегом? Я считаю, это окажет большое влияние на вашу совместную работу в будущем. Эйдан является моим деловым партнером. Если говорить об искусстве, то в таких вопросах я склонна полагаться в основном на собственное мнение. Его возможные сделки вряд ли повлияют на мое творчество.

Бен снова с готовностью кивнул.

— Эйдан много раз говорил мне, что темы для проектов ты всегда выбираешь сама.

— Грег Вейц сидел рядом с тобой, когда ты торговался за меня?

Я заметила в его глазах азартный блеск.