Шедевр

Музей располагался в нескольких современных складах. Даже в его временном жилище обнаружилось мало экспозиций, которые могли бы меня заинтересовать. Вскоре я стояла перед городским пейзажем Восточного Лондона работы Гилберта и Джорджа и с удивлением обнаружила, что тоскую по дому. Затем я подошла к портрету Фриды Кало: костюм, короткие подстриженные волосы, недавний развод с Диего Риверой; состриженные локоны на полу напоминают крысиные хвостики. И тут я поняла, где видела Соню раньше. Сходство было поразительным — чистая кожа, легкая бесполая фигурка, крошечные белые ручки. И костюм. Может, Соня играет в ту же игру, что и я, и сумела достичь полного сходства со своей героиней? Эта мысль потрясла меня, и я поняла, что мы можем стать с ней друзьями. Мне не терпелось увидеть ее сегодня.

Покупая открытки, я была неожиданно польщена, когда студент за прилавком узнал меня, несмотря на меховую шапку и высокий воротник, и попросил автограф. Это странным образом вернуло мне веру в себя, заставило почувствовать свою значимость. Я попросила водителя отвезти меня домой, но перед этим остановиться на Пятой авеню. Мне хотелось пройтись. Зазвонил телефон. Это была Соня. Мы договорились встретиться в кафе на Вест-сайд.

Я шла среди пешеходов, которые спешили по заледенелым улицам и не узнавали меня, мимо «Таймс» и конькобежцев, выделывающих пируэты рядом с Центром Рокфеллера. Я пришла по указанному адресу раньше: маленькое изысканное еврейское кафе со столами, покрытыми красными скатертями, и аппетитными запахами копченой говядины и ржаного хлеба. Проголодавшись, я заказала сэндвич, затем выпила чашку крепкого горького кофе. Соня опаздывала.

Я попробовала собраться с мыслями. Как бы мне самой ни нравились мои представления, сумею ли я сделать из них нечто цельное, как обещала вчера ночью Бену по телефону? Я подумала об Эве. Я не говорила с ней со дня аукциона, но каждый раз, как у меня возникала сложная ситуация, я вспоминала о ней. Интересно, какого она мнения о результате торгов? Как бы она распутала все, что я натворила? Независимо от желания, ее отношение ко всему происходящему в моей жизни имело для меня значение. Даже несмотря на то что она была настроена против моего проекта, я понимала, что Эва — единственная, кто смог бы понять его сокровенный смысл, да так оно и произойдет. Этого ждут члены комиссии Тейт, Бен и Эйдан, и пресса, которую, впрочем, больше устроил бы мой провал — это стало бы сенсацией. Но я не могу просить Эву о помощи. Мне невыносимо видеть на ее лице эту улыбку — «Я же тебе говорила», — когда она узнает о моих проблемах и будет искать пути их решения.

Я достала из сумки открытку с выставки Гилберта и Джорджа и нацарапала на обратной стороне: «Этот городской пейзаж навевает на меня ностальгию; надеюсь, у тебя все в порядке. Здесь все хорошо, Э.»

Когда я подняла голову, то увидела Соню: она стояла передо мной и улыбалась. Я сразу же пришла в себя. Невероятно, до чего она похожа на Фриду Кало!

Она не стала снимать пальто — просто села и придвинулась к столу. Наши глаза встретились.

— Пишешь домой?

— Ага, — улыбнулась я, — маме.

Я поняла, что Соня хочет узнать об этом подробнее.

— Вы с ней близки? — она вытащила из сумки диктофон и положила его на стол.

— Так это твой первый вопрос? — спросила я, всем своим видом выражая удивление.

Она улыбнулась и включила диктофон, продолжая смотреть на меня.

— Я однажды сказала какому-то журналисту, что была воспитана на идеях феминизма, — медленно начала я. — Наверное, надо было сказать: на идеях своей матери.

Соня по-прежнему не снимала пальто, даже не расстегнула его.

— Разве это плохо?

— Нет, не всегда плохо, — ответила я, твердо намереваясь не говорить больше, чем захочу. За прошедшие годы я поняла справедливость пословицы о том, что слово — не воробей. — Просто необычно. Моя мать во многом определила выбор моей профессии.

— То есть?

— Ну, когда она не выступала с протестом против чего-нибудь, мы ходили смотреть картины.

— А чем она занималась?

— Она занималась наукой — и занимается ею по сей день.

— В какой области?

— Политология. Она ярая феминистка.

— У нее есть публикации?

Я кивнула и рассказала о сумасшедшем взлете популярности Эвы, о ее книге «Женщины восстают», написанной всего через пару лет после моего рождения. Я в двух словах описала жизнь в Икфилд-фолли, пока Соня внимательно слушала.

— А отец?

Я никогда ни с кем не обсуждала те необычные отношения, которые были между Эвой и Симеоном или недостаток отцовского внимания.

— Он умер, когда мне было шестнадцать, — ответила я.

— Извини. Он тоже писал книги?

— Нет. Но он также в некоторой степени был ученым.

— Тебе его недостает?

Соня отчаянно пыталась узнать все подробности. Мое сопротивление возрастало прямо пропорционально степени ее вмешательства.

— Конечно, но время лечит.

Соне принесли кофе, но она даже не взглянула на него. В ее светло-карих глазах светилось оживление.

— Ты часто видишься с Эвой? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой. Итак, ей уже известно имя — и вообще известно гораздо больше, чем мне того хотелось. На самом деле я не удивилась, но желание подробно рассказывать пропало. Мне нравится находиться здесь и сейчас, жить сегодняшним днем. Разговоры об Эве относятся к прошлому. Но Соня мне нравилась и не хотелось особо от нее что-то скрывать.

— А что она думает о твоем искусстве?

Я посмотрела на то, как в окне желтые такси разбрызгивают серое месиво из дорожных выбоин, и саркастически рассмеялась:

— Эва думает, что я торгую собой.

— Наверное, ей должна быть противна твоя идея выставить себя на аукцион.

— Это не совсем соответствует ее феминистическим идеалам, особенно если в роли покупателя выступает мужчина.

— Какого ты мнения о Бене?

Мне вспомнился вчерашний сеанс стриптиза. О чем я думала? Мне казалось, что я уже переросла такие необдуманные поступки. Моя импульсивность всегда мне мешала. Вчерашний эпизод — одна из тем, которые я не хотела бы обсуждать.

— Для него покупка меня — всего лишь рекламный трюк. Он с трудом выкраивает время для меня.

Соня понимающе засмеялась:

— Разве Бен не похож на большинство известных коллекционеров? Он и не собирается посвящать много времени рассматриванию приобретенного шедевра. Но, как и любое другое произведение искусства, будет демонстрировать тебя публике, для него это хорошая самореклама, — как, например, было вчера вечером, — а в остальное время ты будешь пылиться у него дома.

— Он женат? — Я старалась говорить равнодушно.

— О Господи, нет! — воскликнула она. — Но Бену нравятся женщины. Его знакомили со множеством юных леди, но, похоже, он не собирается связывать себя узами брака. Он представляет собой странное сочетание — филантроп и гедонист в одном лице.

— В каком смысле?

— Бен любит крайности, — сказала Соня. — Если покупать работы художника — то всю коллекцию. Кажется, ему просто доставляет удовольствие владеть произведениями искусства — и людьми. Ты знакома с Сарой? Так Бен буквально оплачивает землю, по которой она ходит.

— Но он же не спит с ней?

Соня пожала плечами.

— А тебе Бен нравится? — я перевела разговор на ее чувства. В конце концов, Бен — ее главный постоянный покупатель. Хотя мне казалось, что Соня не интересуется его личной жизнью, она энергично кивнула.

— Он не может не нравиться. Бен забавный, светлый, образованный человек — существует не так уж много вещей, в которых бы он не разбирался. Но к нему невозможно подойти слишком близко.

— Вы когда-нибудь проводили много времени вместе?

— Нет, думаю, что нет. Бен то тут, то там. На выходные он, чтобы расслабиться, ездит в Хэмптон, когда выпадает такая возможность.

Я спросила, насколько близко Бен знаком с Грегом.

Соня убежденно ответила:

— Очень близко.

— Кто из них доминирует?