Шедевр

— Эстер, каково это: заработать миллион долларов за неделю?

— Я думаю, что расскажу обо всем «Международному современнику», — ответила я. — А сейчас мне нужно собраться с мыслями.

Мои слова вызвали ряд новых вопросов, гулко раздававшихся в морозном воздухе. Журналисты окружили меня подобно стайке летучих мышей, которые стремятся найти место получше рядом с единственной лампочкой.

Эйдан усадил меня на заднее сиденье ожидавшего нас лимузина. Перед тем как полисмен, отвоевав дверцу у журналистов, уже собирался ее захлопнуть, я услышала голос моего недавнего доверенного лица, Джона Херберта из «Клариона», который выкрикивал:

— Ты не стоишь этого, Эстер! Ты чертова фальшивка!

И на секунду мне вспомнился Кенни Харпер.

Сидя на заднем сиденье машины, я нервно дрожала. Эйдан обнял меня и целовал мои волосы.

— Кто это был? — спросила я. — Кто заплатил такие бешеные деньги?

Эйдан широко усмехнулся и крепче обнял меня.

— Мы должны дождаться звонка Жаклин, — сказал он. — В данный момент они проверяют информацию. Лучше подождать, Эстер, пока все окончательно не выяснится.

— Перестань, Эйд. Ведь это твой человек?

— Я этого не отрицаю, но он не собирался дойти до такой цифры.

Прежде чем я успела еще что-либо спросить, зазвонил телефон, и я услышала радостный голос Петры.

В галерее организовали частную вечеринку, и теперь из динамиков лилась громкая музыка, эхом отдаваясь в просторных помещениях бывшего склада. Пресса прибыла раньше нас, и нам с Эйданом пришлось почти силой прокладывать себе дорогу к зданию. Я быстро разыскала Петру, и мы продолжили мое так называемое представление. Мы величаво шли по красному ковру, лежавшему на полу в центре галереи, под аплодисменты друзей и коллег. Я все время раздавала визитные карточки, которые потом послужат напоминанием о сегодняшнем вечере. Среди приглашенных я заметила Гая с женой, а потом Линкольна и его оператора, придерживающего на плече камеру.

На одной из стен галереи чернели слова «Серия “Обладание”». Под ними неоновым светом горела цифра «1000000 долларов», состоящая из розовых огней. Те, кто не присутствовал на аукционе, могли посмотреть запись на большом экране в конце галереи, и я теперь сама смогла взглянуть на себя со стороны. Впечатление оказалось потрясающим. Глядя на себя, я видела Мари Маркоз, взирающую на меня с экрана. На минуту я задумалась, как бы она восприняла происходящее? Теперь ее значимость стала общепризнанной, даже если зрители не знали, кем именно они так любовались сегодня.

Эйдан позвонил Жаклин и передал мне ее слова о том, что при такой высокой цене Сотби должен сначала проверить покупку, а потом уже заняться обсуждением деталей. Точный ответ мы получим к утру.

— Поэтому тебе не о чем волноваться. Ты можешь расслабиться и наслаждаться вечеринкой, — ободряюще сказал Эйдан, перед тем как исчезнуть с трубкой в своем кабинете на ближайшие полчаса.

Я почувствовала себя брошенной, но вскоре всеобщее веселье подняло мне настроение. Сначала я уединилась с Петрой, которая помогла мне переодеться. Я сняла парик, расчесала волосы, уложила их при помощи геля и надела смелое маленькое черное платье, сшитое, разумеется, Петрой специально для этого вечера. Контраст был ошеломляющим. Как ни грустно, но надо признать, что эпоха Мари осталась в прошлом. Ассистентка Петры аккуратно сложила костюм мадам де Сенонн, и мы отправились на вечеринку, где веселились до упаду. Это была моя последняя ночь на свободе — по крайней мере, на ближайшую неделю. Завтра я должна буду поехать к своему владельцу и провести с ним семь дней, кем бы он или она ни оказался.

33

— Таким образом, художница Эстер Гласс теперь стоит тридцать пять миллионов фунтов в год. Заслуживает ли этот живой шедевр цены, которую сегодня дают за картины Пикассо? Все мы, затаив дыхание, будем ждать ответа. А теперь — о погоде на завтра.

Телевизор разбудил меня. Я посмотрела на экран и увидела себя с Эйданом, выходящими из здания, в котором проходил аукцион. Казалось, прошла целая вечность между возвращением в наше убежище в Сохо и этим серым воскресным утром.

— Мне это нравится: живой шедевр, Пикассо, — сказала я, когда Эйдан выключил телевизор. Он голый стоял у кровати и держал две чашки.

— Ты отправляешься в Манхэттен, — категорично заявил Эйдан.

Какое-то время я переваривала услышанное, а затем у меня упало сердце:

— И кто меня купил?

Он сел на постель и протянул мне кофе.

— Его зовут Бен Джемисон.

— Это твой человек?

— Разумеется, — с некоторым самодовольством ответил Эйдан.

— Продолжай.

— Обычно он сотрудничает с Грегом Вейцем, но Джемисон не захотел присутствовать на аукционе. Он предпочитает торговаться по телефону.

— Почему он предложил такую высокую цену?

— Он должен был получить тебя во что бы то ни стало.

— Он законченный псих, — ответила я, чувствуя, что слегка нервничаю.

— Нет, Эст. Он просто знает, чего хочет, — Эйдан наклонился и поцеловал меня в лоб. — Он, скорее всего, решил, что ты стоишь таких денег.

Я не могла не ужаснуться заплаченной за меня сумме. Такие большие деньги наложат отпечаток на мою дальнейшую карьеру художницы. Я смогу позволить себе более смелые эксперименты или же на время прекратить работу; у меня появится свобода делать все, что я пожелаю. Я могу положить деньги в банк для будущего ребенка или детей. У меня теперь больше денег, чем я могла когда-либо себе представить. На самом деле за последние несколько месяцев мысли о деньгах почти никогда не всплывали в моем сознании. Я была слишком занята проектом и борьбой с Кенни Харпером, чтобы о них думать. Сейчас я поняла, что отданные Кенни двадцать пять тысяч фунтов — жалкая мелочь по сравнению с суммой, потраченной на меня.

— Итак, — потребовала я, — расскажи мне все, что тебе известно о покупателе.

Эйдан лег на подушки.

— Ну, они большие друзья с Грегом Вейцем. Я не могу сказать о нем ничего плохого. Он опытный коллекционер, увлекается современной американской культурой, а также послевоенным искусством — Полок[15], Раушенберг[16]. Ходят слухи, что он недавно приобрел картину Уорхола[17], но точнее ничего узнать не удалось.

— Зачем он купил меня?

— Может, ему захотелось стать владельцем кого-то знаменитого и красивого.

— Чепуха.

Эйдан нахмурился.

— Я думаю, он хотел пополнить свою коллекцию, украсив ее британским искусством.

— Может, он чуть-чуть опоздал?

— Почему ты так говоришь?

— Не осталось ни одной приличной дичи, не так ли?

Эйдан начал ласкать мою шею.

— Бен Джемисон не охотник, Эстер. Он один из богатейших агентов с Уолл-стрит. Его интересует качество.

Я испытала разочарование.

— В чем дело? — спросил Эйдан. — Для тебя это удачный вариант. Он хороший парень.

— Верю, но это так предсказуемо, — то, что меня купил американец.

Эйдан недоверчиво покачал головой.

— В Европе существует не так уж много коллекционеров, которые могли бы позволить себе купить тебя.

— Я знаю, но все-таки это мог оказаться мрачный азиат, европейский коллекционер или даже женщина.

— Но у рынка произведений искусства свои законы.

— Некоторые работы исчезают в неизвестном направлении, — ответила я, ныряя под одеяло.

Эйдан скользнул вслед за мной.

— Нечасто и не за такие деньги.

— Никто не знает, где находится «Доктор Гаше», — парировала я, ссылаясь на самую дорогую картину Ван Гога, проданную с аукциона, — эта картина в чьей-то частной коллекции. И никто не знает, в чьей. По крайней мере, никто из моих героинь не сказал бы: «Думаю, мне повезло, что меня купил богатый мужчина из Америки», — продолжала я. — Но, в конце концов, мои героини — это женщины, которых выставляли на продажу и покупали именно мужчины. И я отправлюсь за океан совсем как бедняжка Фрэнсис.