Страница 47 из 64
— Да, сестра, война многих из нас сделала вдовами… Держись, сестра!
— Зря горюете, женщины! В такой суматохе, кто знает, может, по ошибке написали? Сестра, не теряй надежды, жди, — сказал Хабибулла.
И слова мудрого старого Хабибуллы дошли до сердца обезумевшей от горя женщины.
К Минзифе вернулась надежда — она стала ждать. Только эта надежда давала ей силы преодолевать трудности, терпеть. Не сломили ее ни тяжелая болезнь и смерть дочери Зумры, ни смерть старого отца.
А война, эта ненавистная война все продолжалась.
X
Получив письмо от родителей с известием о старшем брате, Миниигали очень расстроился, но старался успокоить себя: «Тимергали-агай не из слабых. Если уж он сумел Вырваться из окружения, то на нашей стороне не пропадет. Что он, иголка в соломе, пропадать без вести?»
Надеясь на какое-нибудь чудо, Миниигали все-таки ждал письма от брата. Но брат молчал. Терпение Миниигали окончательно иссякло. Иногда он не выдерживал, шел к политруку Нестеренко и требовал, чтобы тот немедленно отправлял его на фронт. Ему казалось, что там он сразу все выяснит, что, если он будет там, скорее удастся освободить землю, где служил его брат.
Нестеренко понимал, почему парень так стремится на фронт, и отвечал:
— Все требует порядка. Успеете. Не забывайте, что мы в резерве командования находимся. Ни один из нас не останется в стороне от войны с фашистом. Но сейчас главная паша задача — передать знания, полученные в училище, молодым красноармейцам, — сказал он.
Командир роты Щербань хоть догадывался о стремлении Губайдуллина, но советовал не торопиться, ждать приказа.
Время шло.
Воинская часть, в которой служил Губайдуллин, лишь летом 1942 года была отправлена на фронт.
Более пяти суток эшелон двигался к фронту. Потом был длительный марш, а где-то среди ночи на передовой, когда небо прорезывали тревожные лучи прожекторов, уставшим от длительного перехода бойцам сообщили, что их направляют в 9-ю воздушно-десантную бригаду.
Все оживились.
— Ура! Будем летать на самолетах!
— Пока пешком, в расположение части, — сказал политрук Нестеренко.
— А это далеко?
— Да недалеко, уже рядом. Вон где взрывы, там уже. линия фронта.
— Передовая?..
— Пешком так пешком! Еще налетаемся.
Перекусили, перекурили, и послышалась команда строиться. В темноте построились и отправились в путь.
Приближение фронта чувствовалось во всем. Ветер уже доносил запах гари. Земля, если приложить к ней ухо, еле слышно гудела, подрагивала. Но теперь, ночью, на этом последнем переходе к передовой Миннигали вдруг осознал, что враг — рядом. Завтра, возможно, первый бой…
Шли всю ночь, пока горизонт не начал светлеть. До восхода солнца было еще далеко, но малиновые отсветы уже окрасили небесную даль. И восход этот был совсем как дома, в далеком мирном прошлом. Не верилось, что совсем рядом, рукой подать — фашисты.
Миниигали показалось даже, что местность, по которой они шли, похожа на окрестности аула Уршакбаш-Карамалы.
По колонне долетело:
— Пришли!
Бойцы радовались, как будто они прибыли на отдых, а не для того, чтобы воевать.
— Пришли!
— Пришли…
Командир роты лейтенант Щербань предупредил их:
— Тс-с-с!.. Пригнуться!..
Спустились в запутанные лабиринты ходов сообщения, ноги вязли в глине.
В окопах сидели и стояли фронтовики, держа винтовки между колен. Многие спали. Некоторые во сне улыбались — наверно, видели приятные сны. Когда вновь прибывшие, стараясь не задеть никого, осторожно пробирались по траншее, спавшие просыпались. Одни закуривали папиросы и перешептывались между собой. Другие, убедившись, что все в порядке, снова засыпали.
— Подкрепление! — сказал пожилой солдат с прокуренными усами. — Давно обещали…
— Подкрепление…
— Уж больно молодые! Жалко их.
— Необстрелянные…
Петляя по траншеям, дошли наконец до блиндажа. У дверей молодой лейтенант старательно чистил сапоги. Увидев подошедших, он быстро выпрямился, поправил съехавшую на лоб пилотку, одернул гимнастерку. Вытянувшись, как положено перед командиром роты и политруком, доложил:
— Командир батальона только что лег отдыхать. Он очень устал. Подождете немного?
— Кого это ты ждать заставляешь, Данила? — донесся громкий голос из блиндажа.
— Пополнение прибыло, товарищ комбат!
— Пополнение? Хорошо… Я сейчас…
Через некоторое время из блиндажа вышел небольшого роста светловолосый человек с опухшим лицом и красными от бессонницы глазами.
Лейтенант Щербань шагнул ему навстречу с докладом:
— Товарищ командир батальона!..
Приняв рапорт, командир изучающим взглядом посмотрел на его совсем юное лицо, на котором и усов-то почти не было, а виднелся только светлый пух, на его невысокую, но ладную фигуру:
— Будем знакомы. Гвардии капитан Пеньков Николай Николаевич. — Он подал руку сначала командиру роты, затем политруку. — Вы подоспели в самый нужный момент. Плоховаты наши дела… Почему отстала вышедшая с вами вторая рота? Не знаете?
— Ее в дороге отделили от нас и оставили.
— Как? — На бледном усталом лице Пенькова отразилось недовольство. — По чьему приказу?
— Ну, нас не спрашивали, товарищ комбат, — сказал Щербань оправдывающимся тоном, словно желая снять с себя вину за то, что вторая рота не прибыла вместе с ними.
— Мне комбриг Павловский обещал… — начал командир батальона, по не закончил. Изменив тон, он сказал: — Пойдемте поговорим о том, как вас разместить. — Перед тем как войти в блиндаж, он похлопал по плечу своего адъютанта: — Данила, позови начальника штаба.
— Есть!
Миннигали обратил внимание, что отношения между комбатом и его адъютантом какие-то непривычные, даже не дружеские, а родственные, что ли. Он пригляделся: «Уж не братья ли? Они ведь и похожи друг на друга!»
Словно подтверждая его мысли, стоявший неподалеку от него младший лейтенант, прикуривая папиросу от зажигалки, кивнул в сторону блиндажа:
— Похожи, да? Все замечают.
— Так точно. Очень похожи.
— Трое из одной семьи: старший брат — командир батальона, младший, Данила, — лейтенант в штабе, а отец у них в хозчасти…
— Давно они так служат?
— Давно, я пришел — они уже всей семьей воевали. — Младший лейтенант отдал недокуренную папиросу старшине, сидевшему здесь же, на дне траншеи. — Вы откуда, из каких краев будете?
— Из Башкирии, — ответил Губайдуллин.
— С Урала, значит… А я из Узбекистана.
— Немец беспокоит?
— Еще как!..
Не успел рассеяться стелющийся по земле густой утренний туман, как вражеская артиллерия открыла методический огонь. С оглушительным грохотом начали рваться снаряды — впереди, за спиной, но всегда рядом. Над позициями тучи пыли заслонили солнце. Земля дрожала. Осыпались стены траншей.
В первые минуты обстрела Миннигали, так рвавшийся на фронт, вдруг почувствовал, что его охватывает панический страх. Подавлял грохот разрывов, вой летящих снарядов. Казалось, вот конец… Но нет, еще не конец…. Еще жив! Но сейчас, сию минуту, следующий снаряд. Теперь он летит точно на него, на Губайдуллина… Опять мимо, но совсем рядом…
Нервы и мускулы перенапряжены, сердце замирает, сжимается, голова лопается…
Но и испытывая необычное, всеохватывающее чувство страха, пригибаясь, вжимаясь в мокрую землю, Миннигали все-таки помнил, что надо преодолевать себя, взять в руки, пересилить отвратительное чувство страха, беспомощности.
Он — командир взвода. Он должен быть примером для солдат. Неосознанный страх за жизнь, инстинкт самосохранения и воля боролись между собой. Миннигали всей душой хотел, чтобы воля победила. Ведь он не одинок в этом аду огня и взрывов! Вон там вжимается в землю командир роты Щербань, рядом товарищи, друзья…
Миннигали стало даже стыдно за свою минутную слабость — ведь товарищи наверняка не боятся.
Отчаяпным усилием воли Миннигали заставил себя поднять голову, посмотреть, как на позиции рвутся снаряды…