День рождения

— Меня женщины не признают. Что делать, агай? Может, мне отказаться от бригадирства?

Старик успокоил ее:

— Потерпи, дочка. Придет время, будут признавать, слушаться. Жизнь всему учит. Не шутка заставить работать баб, которые привыкли жить за спиной у своих мужей без горя, без забот. Не надо сразу круто брать. Объясни им по-хорошему, поймут. Для примера выведи сначала всех многодетных матерей.

— Может, мне сходить к Кабировой Катифе?

— Вот это ты правильно придумала!

Катифа приветливо встретила Минзифу, но когда речь зашла об уборке, она отрезала:

— Не пойду! Бросить четверых детей и неделями в поле мыкаться? Что я, дура?

— А я? Я ведь тоже оставлю своих мал мала меньше! Покоя не знаю. Если бы не эта проклятая война, разве бы я терпела такое? — Минзифу переполняли все волнения и тревоги последних дней, и она не выдержала, заплакала: — Там наши мужья проливают кровь за Родину, за всех нас… А что же мы? Вместо того чтобы помогать им, сидим сложа руки и губим хлеб. И ведь хороший хлеб уродился! Как мы им в глаза посмотрим после войны? Ладно, я тебе сказала, поступай, как знаешь, — сказала Минзифа и направилась к двери, но Катифа остановила ее:

— Поняла я. Не сердись на меня, глупую. Не подумала я сгоряча. Когда выходить на работу?

— Завтра спозаранку.

— Лишнего серпа нет у тебя?

— Найдется…

Постепенно все уладилось. Все работоспособные люди вышли в поле.

Целыми днями под нудным дождем, который шел вперемешку со снегом, женщины жали серпами пшеницу. Старухи и дети готовили еду, собирали колосья, помогали скирдовать солому, сушить хлеб.

Но рабочих рук все равно не хватало.

Минзифа совершенно не знала отдыха, стараясь везде успеть, организовать работу как надо. Не найдя никого, кто мог бы работать на току, Минзифа побежала к своему семидесятилетнему отцу:

— Отец, помоги недельку-другую.

— За ребятами присмотреть? — спросил Сибагатулла, даже не выслушав дочь. — Ладно, мне все равно, где сидеть.

— Мои дети привыкли уже одни обходиться. Как-нибудь проживут. А вот в колхозе дела плохи. Не поможешь ли перелопачивать просушенный хлеб?

На морщинистом лице старика выразились и удивление, и испуг. Седая бородка его затряслась.

— Моложе меня не нашла, дочка?

— Все на работе.

— Да разве я смогу работать? Я же беспомощный, еле двигаюсь… Поясница не отпускает… Одной ногой уже в могиле стою…

— Атай, — Минзифа чуть не плакала, — богом молю тебя, хоть денечек поработай!

Сибагатулла встал с места, опираясь обеими руками на палку, долго колебался, но все же согласился:

— Раз уж так настаиваешь, что делать, попробую.

Но не стало Минзифе легче оттого, что уговорила старого отца выйти на ток. «Если бы не эта проклятая война, разве погнала бы я бедного отца на работу?.. Сколько перебито молодых здоровых мужчин! Сколько вдов и сирот осталось! Кого еще ждут несчастья? Что с моим Сахипгареем? Хоть бы уцелела его головушка, вернулся бы он живым в родной дом!..»

С такими невеселыми мыслями вышла Минзифа из дома отца. Тут она заметила, что по улице торопливо идет, почти бежит девушка.

— Закия!

— Да, апай.

— Вы уже кончили вязать снопы проса?

— Нет, не кончили.

— Почему же ты вернулась?

— Я учительницу Зою-апай привела. Она очень простудилась, заболела. У нее температура сорок. Дышать тяжело… Она нас в скирду упрятала на ночь, а сама пе убереглась…

— Зоя-апай сейчас у себя?

— В больницу отправили.

— Хорошо сделали. — Минзифа похлопала Закию по плечу: — Молодец! А сейчас куда торопишься?

Закия смутилась:

— Хотела я заглянуть к Малике-инэй.

— Она провеивает хлеб в клети. Хочешь, пойдем, я тоже туда иду.

Они пошли вместе.

Медленно, лениво шел снег, такой крупный и пушистый, что казалось, будто бабочки летают в воздухе.

На мостике снег не таял и скрипел под ногами. Когда перешли на тот берег, Мипзифа спросила девушку:

— С Миннигали переписываешься?

Закия покраснела так, что щеки ее стали ярко-розовыми:

— Переписываюсь.

— Последнее письмо когда получила?

— Вчера.

— Откуда пишет?

— С Кавказа.

— Значит, на Северо-Кавказском фронте. Сабир тоже там был ранен. Может, они там встречались?

— Миннигали написал бы.

— Об этом мог бы и не написать, у них ведь нелады между собой. Ну, Сабир приедет, расспросим.

— Сабира уже отпускают из госпиталя? — В глазах у Закии вспыхнула радость.

— Жене телеграмму прислал с дороги. Не сегодня завтра должен приехать. Мы собираемся встретить его с почестями. Из всех ушедших на фронт он первый возвращается… — Минзифа вздохнула: — Что-то долго нет писем от моего Сахипгарея.

Поднялся ветер, с Карамалинских гор дохнуло зимой.

Минзифа вернулась домой поздно. Но и тут не находила она успокоения. В холодном, запущенном доме, прижавшись друг к другу, спали дети. «Бедные мои девочки! Когда же конец войне?»

Минзифа дотронулась до головки лежавшей на спине, и сердце у нее сжалось — девочка вся горела…

Всю ночь Минзифа провела без сна, сидела возле боль-пой девочки: поила ее отваром целебных трав, клала на лоб мокрое полотенце, укутывала одеялом.

Утром девочке стало лучше, у матери отлегло от сердца.

Когда Минзифа собиралась на работу, пришел сосед Хабибулла. Она испугалась, увидев его осунувшееся за сутки лицо:

— Агай, не болеешь ли?

— Сам пока нет, слава богу. Да вот Малике тяжело. Не перестает плакать. Хоть бы ты зашла, поговорила с ней по-женски, — сказал старик Хабибулла, не замечая состояния самой Минзифы.

— Что с Маликой-инэй?

— Получили бумагу, что Тимергали пропал без вести, С тех пор в себя прийти не может! Хабибулла больше не мог говорить.

Минзифа чуть не закричала. С трудом сдержавшись, она стала успокаивать Хабибуллу:

— Ну, ничего. Пропал без вести — это еще не значит, что погиб. Не горюйте пока. Может быть, все выяснится потом… Вон, о Сабире тоже писали, что пропал бесследно. А теперь сам домой возвращается.

Хабибулла обрадовался. Как утопающий за соломинку, ухватился он за слова молодой женщины:

— Да ведь и я про то же самое толкую старухе! А она и понимать не хочет военную жизнь. Плачет и плачет… Ведь чего на войне не бывает, правда, дочка?

Минзифа быстро собралась и побежала к Губайдуллиным, чтобы поддержать Малику… Когда выходила она от соседей, ее встретила девушка-почтальон:

— Апай, с тебя гостинец за радость! Письмо!

— От Сахипгарея?

— Да!

Дрожащими от волнения руками Минзифа разорвала конверт. Увидев печатные буквы, побледнела:

— Это не от Сахипгарея!.. — Слезы туманили ей глаза, мешали разбирать мелкий шрифт. — Буквы расплываются, ничего не вижу. На, сестричка, прочитай мне.

Почтальонша, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, смотрела то на Минзифу, то в письмо, мялась, но потом все же сказала через силу:

— Апай, это… это… похоронная!

Минзифа испуганно попятилась:

— Ошибаешься!.. Не может быть!.. Не верю!.. Читай как следует, девочка, как следует… Не перепутай чего, смотри!

Девочка, испуганная тем, что происходило на ее глазах с Минзифой, начала оправдываться:

— Да я не обманываю, апай. Вот же написано… погиб. Значит убили Сахипгарея, апай.

Минзифа заткнула уши.

— Сахипгарей!.. Сахипгарей!.. — закричала она и упала на землю без чувств.

Девушка только теперь поняла, какое горе принесло письмо этой женщине, и стала звать во весь голос:

— Помогите!

На крик выбежали Хабибулла и Малика, собрались люди, которые шли на работу.

Минзифу перенесли в дом. Очнувшись, она обвела глазами собравшихся вокруг нее односельчан, дочерей — Зульфию, лежавшую в постели, прижавшихся в углу Флюру, Салиму и Зумру, и не узнала их. Затем, опомнившись, опять начала рыдать:

— Сахипгарей… душа моя!..

Односельчане пытались успокоить ее:

— Минзифа, не убивайся. Не ты одна в такую беду попала.