День рождения

Комиссар пришел в себя и сказал:

— Уходите… Оставьте меня…

— Умирать так вместе, — возразил Тимергали.

Но комиссар ничего не ответил — он снова потерял сознание.

Замолкли вражеские пулеметы, значит, немцы стреляли наобум. У Тимергали опять затеплилась надежда па спасение.

Поползли дальше, Но когда темнота рассеялась, они заметили, что следом за ними двигается немецкий отряд. Как голодные волки, фашисты осматривали, обнюхивали каждую ямку, каждое поваленное дерево, бросали взгляды па ветви деревьев. Силы были неравные. Тимергали видел неизбежно приближавшуюся беду. Он велел молодому бойцу нести комиссара, а сам с другим решил преградить дорогу врагу.

Красноармеец взвалил комиссара на плечи, но ноша была ему не по силам.

— Не могу, — сказал он и опустил комиссара на землю.

— Собери все силы. Мы обязаны сохранить жизнь комиссару. Иди! — приказал Тимергали.

Боец действительно выглядел очень ослабевшим — еле держался на ногах. Шатаясь от усталости и голода, он снова взвалил себе на плечи раненого комиссара, но сдвинуться с места не смог, качнулся и упал сам.

«Конец! Ничего не остается, как умереть в бою. Последние три патрона нам, остальные — фашистам…» — подумал Тимергали и, укрыв комиссара в воронке, отполз в сторону, махнул рукой товарищу:

— Ползи к обрыву!

Постепенно становилось светлее. Проснувшийся ветер шуршал в кустах.

Фашисты осторожно шли с автоматами наперевес. Они почему-то медлили. Как бы испытывая терпение Тимергали, остановились. Затем по команде офицера направились в сторону укрывшихся советских бойцов.

Тимергали лежал, уставясь в одну точку. Вдруг глаза его сами собой закрылись — все страхи исчезли, рассеялись, забылись. Стало хорошо. Только что-то мешает, не дает по-настоящему уснуть. Что же это?

Минутный сон показался долгим как ночь. Его пробудил шорох листвы; он открыл глаза, не раздумывая, взял на мушку фашиста, шедшего первым, и выстрелил. Фашист упал. Остальные с криками залегли.

Тимергали тут же переметнулся, отполз и спрятался за пень. На то место, где он только что лежал, обрушился шквал огня.

— Рус, сдавайся!

Молодой красноармеец выстрелил из карабина. Фашисты перенесли огонь на него. Парень закричал и замолк.

Тимергали остался один. Он старался не тратить понапрасну считанные патроны, стрелял редко и только прицельно, а сам постепенно отползал в ту сторону, где должен был находиться комиссар. «Комиссару нельзя попадать в руки врагов», — думал он, и эта мысль давала ему силы двигаться.

И вдруг фашисты, которые только что били в его сторону автоматными очередями, бросились удирать. Тимергали ничего не мог понять, пока не показался отряд красноармейцев, впереди которых бежал Петров. Тимергали не верил своим глазам. Сон это или явь?

— Где комиссар? — крикнул подбежавший Петров.

— Комиссар там, в укрытии. — Тимергали показал на воронку и, обессиленный, опустился на землю.

Тимергали, чудом оказавшись среди своих, преданными глазами смотрел на Петрова, который вырвал его и комиссара из когтей смерти.

Петров лежал на траве и дымил папиросой. Тимергали протянул ему половину своего куска хлеба:

— На, ешь.

— Не надо. Спасибо… — Петров очень удивился, увидев хлеб.

— Бери, товарищ командир, у меня еще есть, смотри! Кто-то из красноармейцев, глотая слюну, поглядел на хлеб и прошептал:

— Раз сам дает…

Но Петров перебил его:

— Хватит!

Тогда Тимергали разделил весь хлеб на маленькие кусочки и раздал товарищам. От этого ему стало легче, и он впервые за последнее время улыбнулся.

— Где ты хлеба набрал?

— В немецком окопе!

— Комиссара накормили?

— Ему нельзя. Санинструктор не велел.

— Как он себя чувствует?

— По-прежнему.

— Лекарства бы! Без этого он не выдюжит.

— Какие сейчас лекарства? Кругом немцы. Единственный выход — скорее выйти к своим, — сказал Петров.

— Фронт далеко?

Петров передал недокуренную папиросу сидевшему рядом бойцу, пожал плечами:

— Вчера был здесь. Сейчас не знаю. Что скажет разведка…

Замолчали. Папироса пошла по кругу.

Санинструктор набрал в легкие как можно больше дыма и долго не выпускал:

— А-а-ах, хорошо!

Тимергали никогда в жизни даже не пробовал курить и удивился:

— Чего хорошего в дыме?

Санинструктор закрыл глаза и покачал головой:

— Что может быть лучше доброй папиросы! Табак заменяет все. Скучно жить без него. Тоскливо на душе, а затянешься разок — так хорошо!

На усталых лицах красноармейцев появились улыбки. Видно, они были согласны с мнением санинструктора.

— Не болтай, — сказал Тимергали.

— Не веришь? Значит, ты еще ничего на свете не видел.

Бойцы захохотали:

— Во дает!

Санинструктор сказал, обращаясь уже ко всем:

— Если не верите, приезжайте после войны ко мне в Сызрань.

— А чего мы там не видели?

— А моего соседа, деда Петю. Самый заядлый что ни на есть курильщик. У нас про него говорят, что в гражданскую войну он свою жену на щепотку табаку променял.

— Ой, врешь! Быть не может!

— Ей-богу! — Санинструктор перекрестился.

— Он что же, все с той женой живет, которую на табак менял? — спросил Тимергали.

— Нет, сейчас другая, молодая…

С наступлением темноты была дана команда трогаться в путь.

То и дело вступая в мелкие стычки с врагом, советские бойцы наконец пробились через линию фронта и присоединились к своим.

III

Все попытки попасть на фронт закончились для Миннигали тем, что его направили в Бакинское пехотное училище. Сначала он расстроился, так как хотел сразу же бить врага, но потом, когда узнал, что курсы ускоренные и продлятся всего три месяца, успокоился.

Училище располагалось на окраине города, на берегу Каспийского моря. Ворота училища выходили на улицу Алекберова, в сторону гор Салаханы. При училище был гараж для грузовых машин и конюшни. Двор широкий, пустой — это плац. Миннигали жил на первом этаже.

Он сразу же облазил все уголки трехэтажной каменной казармы, всюду заглянул, все осмотрел. Среди множества незнакомых, но таких одинаковых, друг на друга похожих парней он нашел парня, которого раньше видел. Они вместе выступали в самодеятельном концерте в клубе нефтяников. Миннигали подошел к парню и спросил:

— Ты из Баку?

— Из Баку.

— Не с тринадцатого промысла?

— Оттуда.

— Мамедов Азиз?

— Да, — На смуглом черноусом и чернобровом лице высокого худого парня отразилось немое удивление. — Откуда ты меня знаешь?

— Вспомни, — сказал Миннигали, пристально глядя на недоумевавшего парня.

Ребята, стоявшие у открытого окна, заинтересовались и подошли к ним.

— Не помнишь?

Азиз покачал головой:

— Нет.

— Плясал в клубе нефтяников на концерте художественной самодеятельности?

— Плясал, — сказал Азиз, еще. более удивляясь,

— А я там на гармошке играл.

Лицо Азиза просияло.

— Точно! — Он потряс Миннигали за плечо. — Ну и память у тебя! — Потом повернулся к товарищам: — Знакомьтесь, этот джигит с Урала.

— С Урала? Из какой области? — спросил парень с русыми волосами.

— Из Башкирии.

— Так мы, оказывается, почти земляки! — Обрадованный парень пожал руку Миннигали. — Я из Перми… Николай Соловьев.

Встреча с парнем из соседней области для Миннигали тоже была радостью. Ведь земляк есть земляк.

Интересно устроена жизнь. Пока живешь у себя на родине, не дорожишь односельчанами, даже близким соседом, живущим за твоим забором, а на дальней стороне человек из соседней области кажется родным.

Познакомился Миннигали и с остальными ребятами.

— Я с Украины, Микола Пономаренко, — сказал один.

— Я из Еревана… — представился другой.

Отныне им суждено было вместе учиться, жить, а потом вместе уйти на фронт. Они, ребята разных национальностей, составляли теперь один взвод.