Погорельцы

- Мы ушли, - ответил пастырь отстранённо, точно повторяя чужие слова. - Мы сокрылись и спрятались, и нет нам возврата. Пришла война, и земля напиталась железом, и жжёт оно босые ноги - не танцевать нам на холмах, не пить вина из лунного света и осенней печали... Кто-то остался, впрочем - из гордости ли, из глупости, по незнанию? А вот я и не думал бежать, - продолжил он уже обычным голосом, и его пальцы сжались на плече Анаис. - Я издавна связан с людьми, мне нравится бывать среди них - больше, чем рядом с моим народом. Но если б знать заранее, чем это обернётся... - он запнулся и умолк.

- Чем?

На сей раз пастырь молчал долго, пока небо не сделалось совсем ясным, а веки Анаис почти смежил сон.

- Слишком много силы, - наконец произнёс пастырь. - Прежде я был почти как банши. Следовал за пожарами, как она - за смертью, когда мог - предупреждал, иногда отводил беду из прихоти, иногда - накликал. Но когда от края до края мира запело железо, я словно опьянел. Сейчас огонь везде, и он рвёт меня на части. Горят города, горят поля с несжатой рожью. Древние леса в огне и новые машины; покинутые кладбища, сердца человеческие - всё пылает. И такое чувство, будто я годы не смыкал глаз, скитаясь от пожарища к пожарищу, а единственные мои спутники - погорельцы и мертвецы. Ты позвала, и я очнулся. Но вот надолго ли?

Анаис прикрыла глаза, откинув голову ему на плечо.

"Значит, не только люди потеряли многое на этой войне".

Ей стало горько - радуга не может упасть на землю, чудом нельзя торговать на грязном городском базаре, мир не должен лишаться красоты - даже если он готов вот-вот рухнуть под тяжестью дурного, жадного до крови железа... Особенно если он готов рухнуть.

- А теперь ты уйдёшь?

- Да кто же меня возьмёт, - усмехнулся пастырь. - Наверно, если б я попросил белую госпожу, то она взяла бы меня под Холмы, хотя я не поверил её пророчеству о войне и посмеялся... Самоуверен был слишком, что уж говорить. А если б белая госпожа и затаила обиду, то Тис-защитник заступился бы за меня, а его слово нерушимо. Но разве они теперь услышат? Больше нет Холмов, некуда возвращаться.

Анаис развернулась, чтоб видеть его лицо:

- Тогда я больше не позволю тебе забыться. Если у тебя нет дома... - она сглотнула, чувствуя, как горят щёки, но откуда-то из глубины её существа поднималась странная нежность - та, что пришла на смену страху перед непостижимым и прекрасным. - Если у тебя нет дома, то я им стану.

Пастырь смотрел на неё, и в его глазах горели все пожары войны.

- Станешь домом огня?

- Ты так говоришь, будто огонь - это плохо, - улыбнулась Анаис. - Он греет, знаешь ли. А фейерверки какие красивые!

- Огонь бывает голодным.

- А пепелище лучше чумного города.

- А если город не чумной?

- Отстроиться можно, было б кому.

- А если... - начал пастырь, но Анаис вскочила, скрестила руки на груди и уставилась на него хмуро, как на братьев, когда они безобразничали. - Эй, эй, не сердись, что я, дурак - с такой грозной госпожой спорить. Как там твои яблоки, не созрели ещё? - спросил он вдруг, и прозвучало это так лукаво и двусмысленно, что Анаис вспыхнула.

- Нет! - вздёрнула она подбородок. - И вообще, я теперь на рынке не торгую. Я аптекарь, ясно?

Это было, конечно, почти враньё - Анаис пока только отцу помогала, не более. Пастырь рассмеялся и, поднявшись, поцеловал её в губы.

- Я запомню твои слова. Все до единого, - прошептал он, обдавая её сухим жаром и запахом дыма.

Анаис зажмурилась, а когда отважилась открыть глаза - его рядом не было. Но губы щипало и пекло, точно к ним приложили уголёк... Впрочем, ожог так и не появился.

А огонь в очаге стал ласкаться к пальцам, как домашний кот - согревая, но не опаляя.

Если б Анаис знала, как скоро и страшно её маленькая ложь обернётся правдой, то промолчала бы.

Осень только краем рукава задела город, приглушая одни цвета и разжигая другие, когда в город приехал человек в мундире - высокий, с плоской гадючьей челюстью и бесцветными внимательными глазами. В первый день он наведался в аптеку и купил микстуру от кашля и капли от бессонницы. На второй - попросил составить лекарство по рецепту. Тем же вечером отец подозвал Анаис и спросил:

- Ты знаешь, к кому я езжу за ингредиентами? - Она покачала головой. - К Огюсту Ландри. Если произойдёт что-то непредвиденное, найди способ связаться с ним так, чтоб никто не узнал. И... - отец вдруг резко умолк.

- И что?

- Забудь, Анаис. И о Ландри тоже забудь.

А назавтра человек в мундире вернулся - и не один.

Анаис отлучилась на два часа - занести мазь старику-учителю, а когда вернулась, то ещё с того конца улицы почувствовала неладное. Издали доносились отрывистые голоса; плакала женщина.

- Пусти, пусти, изверг! У тебя что же, сердце каменное?

"Мама?"

Распахнув аптекарскую сумку так, чтоб легко было достать нож, Анаис ускорила шаг... и застыла, едва завернув за угол.

Напротив садовой калитки стоял тот, в мундире. Ещё двое удерживали отца под локти, а один стоял поодаль, покачивая ружьём на плече. Той плачущей, причитающей женщиной оказалась мать, только родной голос пугающе изменился; Хайм-южанин обнимал её поперёк живота, не позволяя кинуться к мужу, и одновременно уговаривал успокоиться. Ни Дени, ни старухи Мелош видно не было.

Анаис понадобилось всего десять вздохов, чтобы понять: случилось то самое, чего боялся отец.

- К маме у вас вопросов нет? - просила она сухо, подойдя ближе. Руки дрожали.

- Нет, - ответил человек в мундире, посмотрев сквозь неё. - Только к господину Моро.

- Хорошо, - кивнула Анаис, хотя всё было очень, очень плохо. И - обернулась к Хайму: - Проводи, пожалуйста, маму домой. Ей нездоровится.

И, верно, было что-то такое в глазах Анаис, что мать умолкла - и позволила увести себя прочь. Отец исподлобья поглядел на человека в мундире:

- Дела я один вёл. Никто не знает.

- Ну что же вы беспокоитесь, господин Моро, мы же не звери, - так же бесцветно ответил тот и кивнул Анаис: - Доброго дня.

Анаис, не двигаясь с места, смотрела, как отца волокут к повозке; он едва мог опираться на больную ногу, и потому не поспевал за конвоирами. В гортань и грудь - всё словно заполнил колючий огонь; хотелось закричать, попрощаться, потребовать ответа...

Но нельзя.

Дома оставалась мать, Дени, бабушка Мелош. Отец не простит, если на них падёт хоть малейшее подозрение. Человек в мундире, и правда был по-своему, чудовищно добр; говорят, когда лавочника из деревни за лесом поймали на торговле с теми, из-за линии фронта, вместе с ним забрали и жену, и старшую дочь. Обратно не вернулся никто - из-за двух ящиков вина, рулона ткани и горстки патронов для охотничьего ружья.

А тут - лекарства...

Анаис не могла сказать с уверенностью, не померещилось ли ей это, но в самую последнюю секунду, когда перед узким лицом отца ещё не опустилась холщовая ткань полога, он улыбнулся и произнёс одними губами:

"Спасибо".

С подгибающимися коленями Анаис вошла в дом, закрыла дверь изнутри на щеколду. Дени сидел на самом верху лестницы, втиснув голову между деревянными столбиками перил. Мать беззвучно рыдала Хайму в плечо; бабушка Мелош, постарев ещё вдвое, тяжело опиралась на прилавок.

- Много они забрали?

- То, что в доме лежало, - пожевала губу Мелош. - До погреба в саду не добрались. Видать, не знали.

- Хорошо, - кивнула Анаис снова, хотя - куда уж хуже? - Значит, видели не всё. Хайм, скажи, ты по округе торговать часто отъезжаешь?

- Да частенько, э. А что?

- Знаешь Ландри?

- С мельницы? Огюста или старика?

- Огюста. - Анаис глубоко вдохнула, прежде чем продолжить. - Будешь у него - расскажи, что тут видел.

- Да чтоб я - и смолчал, э? - ухмыльнулся Хайм, но тут же прикусил губу; потом хлопнул себя по колену, поднимаясь, точно собрался уходить, но почему-то засиделся до глубокой ночи.