Страница 66 из 78
— Я не хочу танцевать, — сказала девица и независимо закинула ногу на ногу. — Вон пригласите Галку, ее никогда никто не приглашает.
Но и костистая длинная Галка танцевать с Алексеем отказалась. Этот отказ уязвил его в самый незащищенный кусочек сердца.
— Никто не любит меня, — проговорил он обиженно и двинулся сквозь толчею к выходу. — Никто не любит меня, — повторял он, наталкиваясь на танцующих. Его тоже толкали, называли медведем, слоном, черт знает еще кем. В конце концов, он пробился к раздевалке, предстал перед всепонимающим швейцаром, одетым в белый полухалат и богатую фуражку с желтым околышем.
— Никто не любит меня, — пожаловался ему Алексей.
— Ты мне номерок давай, «никто тебя не любит», — с отчуждением проговорил швейцар. Алексей с трудом отыскал номерок, навалил на себя полупальто и выбрался на вьюжную улицу. Серебров догнал Алексея, на ходу поправляя шарф и застегивая пальто, обнял его.
— Никто не любит меня, — сказал ему Алексей. Ему было горько оттого, что он такой абсолютно никому не нужный, некрасивый, неинтересный. Даже самая обиженная при дележе красоты девица пренебрегала им и не пошла танцевать. А до этого… Что было до этого, тошно вспомнить.
— Я тебя люблю, — заверил его Серебров, желая успокоить.
— Я знаю, ты один, больше никто, — согласился Алексей. — Поэтому я и поеду к тебе.
Через два часа невыспавшийся, несчастный Алексей брел из дома по раннему безлюдному городу. Фонари роняли на стылые тротуары блины света. Редкий хруст одиноких шагов сгущал угрюмость. Алексей задерживал шаг чуть ли не у каждой телефонной будки. Он ужасался тому, что покидает город, так и ничего не сказав Маринке. Нестерпимо хотелось сейчас вызвать ее голос и, закрыв глаза, стиснув до боли в пальцах трубку, простонать последние, раздирающие его душу слова. Эти слова заставят ее, бросив все, бежать к нему с телефонной станции. Но он знал, что Маринка теперь дома, откуда вчера он был, по сути дела, выгнан.
Идя вчера с Маринкой на разговор с ее матерью, Алексей недальновидно надеялся, что ему не потребуется встречаться с Маринкиными братьями, а если и произойдет такая встреча, то в те времена, о которых пока не стоит загадывать.
Все зависит от их с Маринкой решения. Ее мать Дарья Семеновна просто долйсна согласиться с тем, что бывший учитель ее сына женится на Маринке.
Дверь открыла худощавая, чем-то похожая на Маринку пожилая женщина. Под ее любопытным взглядом Алексей выложил на стол охапку книг. Ему хотелось покорить Маринкину мать своей щедростью, и он тщеславно перечислил, какие сокровища принес. Однако Дарью Семеновну это не растрогало: Алексей заметил в ее глазах недоумение. «Чокнутый учитель-то, — наверное, подумала она. — Для знакомства бутылочку надо, а он…»
Запоздало поняв это, Алексей приуныл, но поправить оплошность уже было трудно. Он пил на кухне чай с Маринкой и Дарьей Семеновной, ругая себя за такую недогадливость, и вспоминал Саню.
Дарья Семеновна степенно, без спешки попивая чай, кивала головой, гмыкала, угукала: да, мол, у нее дети все красивые, грех обижаться.
Алексей закинул пробное словечко, сказав, что уж давно они познакомились с Маринкой.
Дарья Семеновна усмешечкой сбила учителя.
— Да я уж вижу, кто-то все за моей девкой ходит, а кто, в толк взять не могу. А тут, батюшки мои, Санин учитель.
Дарья Семеновна оказалась вовсе не такой робкой и согласливой, как предполагал Алексей. Прокашлявшись, он потеснил в сторону пустую чашку, механическим движением пальца подвинул на носу очки и приступил к самой сути разговора, но вместо понятных слов потекли вдруг мудреные соображения о том, что Маринка учится — это хорошо, но надо бы учиться и дальше, потому что человек всегда должен совершенствоваться, иначе он духовно беднеет.
Дарья Семеновна кинула на учителя быстрый взгляд и не сдержалась:
— Да зачем мучиться-то? Ученые-то не больше получают.
— Да ты что? — с ужасом выдохнула Маринка.
— И-и-и, знаю я эдаких-то ученых, — махнула рукой Дарья Семеновна. — Чо из-за учебы-то опять за книжками сидеть. И побегать надо. Вон в суде я уборщицей работаю, дак молодой следователь хотел с Маринкой познакомиться, соседский парень из армии вернулся. Видный из себя, с матерью приходил…
— Мам, ты что? — возмущенно вскочила Маринка.
— Чего «што»? Ты дурочка, дак уши развесила? — рассмеялась Дарья Семеновна, зная что-то истинное, невыдуманное, не то, о чем толкует старомодный учитель.
— Но ведь, Дарья Семеновна, если сразу после школы… — начал Алексей, желая доказать пользу учения, прежде чем перейти к разговору о женитьбе.
Однако сватовству не суждено было состояться, потому что длинно, по-хозяйски заревел звонок, и в квартире начался радостный гвалт. В коридор ввалился в распахнутой шубе, с чемоданами в руках Кузя, Анатолий Кузьмин, с неразлучным своим другом Славкой Куртеевым по прозвищу Удилище и маленькой женщиной в пуховом платке.
Алексей оказался на кухне один. В коридоре целовались, удивлялись, хохотали.
— Ой, Калечка, спасибо. Толик, спасибо! — повизгивала Маринка, радуясь какому-то подарку. Алексей почувствовал свою ненужность. Забытый и обиженный, он не знал, как ему выпутаться из глупейшего положения. Наконец, вбежала Маринка в пестрой шерстяной кофточке.
— Красиво? — сияя глазами, спросила она и повернулась.
— Очень, — сдержанно похвалил он, чувствуя какую-то обиду на нее за этих неожиданных гостей, за эту ее радость.
Полная коротенькая женщина в пуховом платке на плечах, тихая, улыбчивая, пришла на кухню вслед за Маринкой, протянула Алексею руку, по-южному смягчая «г» сказала:
— Каля. Ой, летели та летели. И теперь в голове шум, — и села к столу, дружелюбно и словоохотливо выспрашивая Алексея, кто он, где работает. В лице ее, манере спрашивать было что-то доброе, располагающее. В больших страдающих глазах светились участие, доверчивость и интерес. — А у нас морозы! Мы сперва в вагончике жили. Оборвет провода ураганом, холодюга. Толик и Саня в шапках спали. Утром прежде всего за нос хватаются, не отмерз ли, — и засмеялась.
Алексей вежливо и принужденно расспрашивал, почему не приехал Саня, о дороге, которую строят братья к нефтяным сибирским залежам, из вежливости восхищался их терпением и думал о том, как ему незаметно уйти из квартиры. Шумный, нарядный вошел в кухню Кузя. На нем была белоснежная рубашка, черт знает какие дорогие запонки на обшлагах и непостижимо модные ботинки с молнией.
— А-а, учитель, — без удивления проговорил он и грохнул на стол бутылку коньяку. — Антиресная машина «лисапед. Все учишь? Ну-ну. Калька, режь, открывай.
Алексея обидела эта бесцеремонность. Он хотел сказать, что уже не учитель, но ни Кузю, ни его мать не интересовало, кем он стал.
— Ты к нам приезжай. Во житуха! Мы там гроши не считаем, — хвалился Кузя. Он был по-прежнему сухощав, ловко и бесшумно двигался, будто танцевал, на лице, как и раньше, иронично ломались крутые подвижные брови. Но лицо было еще поношеннее, чем прежде, в морщинах. Поперечные складки у губ придавали измученный вид.
Удилище, погогатывая, глядел в рот Толику и обрывал с рукавов пиджака бахрому. В Маринкиных глазах Алексей тоже увидел восхищение братом. Дарья Семеновна, расцветшая, кружилась, показывая обнову — нарядное пальто, радовалась. Никому сейчас не нужен был Алексей.
— Ну, я пойду, у меня дежурство, — соврал он и встал.
— Ну что вы, посидите, — пропела Каля.
— Эдак не годится, — силой посадив Алексея обратно на табурет, сказал Кузя и ловко, не приподнимая бутылку, обвел стопки, наполняя их.
И Алексею пришлось выпить коньяку за прибытие Кузи, чокаться с Удилищем, слушать Калю, как долго они торчали в аэропортах, какие жгучие там стоят морозы и как, несмотря ни на что, нравится ей север.
Наконец Алексей вырвался к вешалке. Накинув полупальто, он взял свой опустевший портфель. Вряд ли кого огорчит он своим уходом. Даже- Маринке теперь он был, пожалуй, не нужен. Когда Алексей спустился до первой лестничной площадки, его догнал Кузин голос: