Страница 43 из 78
Так складывались отношения с Николаем Филипповичем, однако, проезжая мимо банкировского подворья, Серебров с нетерпением смотрел на окна, надеясь увидеть Веру или Танюшку, но их там не было.
БЕРЕГА
Лето уже выжелтилось, кое-где побурело, стало зрелым, потеряло нежную светло-зеленую веселость, когда выписали Маркелова из больницы. Побледневший, с одутловатым лицом, он вышел из машины, как только заехали за фанерный, щит с названием своего колхоза, и пошел пешком. Хотелось подышать, отвлечься от больничных дум. Капитон ехал сзади на почтительном расстоянии. Догонявшие Маркелова автомашины притормаживали.
— Садитесь, Григорий Федорович! — кричали шоферы. Находились такие, что недоуменно спрашивали, что случилось?
— Иду, и иду, — досадливо отмахивался Григорий Федорович. — Что, пешего председателя не видели?
А те и вправду вроде такой причуды за Маркеловым не замечали, крутили головами. Вынудили в конце концов Григория Федоровича свернуть за вытянувшиеся в шеренгу елочки дорожной защиты. Капитон медленно вел «уазик» по дороге вровень с идущим председателем.
По желтковым ржаным накатам уже двигались комбайны. Жали напрямую. Маркелов смотрел, чисто ли берут машины хлеб. Вроде без огрехов, и срез невысок, берегут соломку. Редкие копны выстроились в ряд. Маловато будет нынче кормины, маловато, но побольше, чем у соседей. Для себя хватит.
Всю дорогу выспрашивал Григорий Федорович у Капитона, как там в Ложкарях? Отчего-то ему хотелось, чтобы шофер возмущался замещающим его Серебровым, тем, как шли тут без него дела. И Капитон, угадывая это желание председателя, крутил головой, усмехался, находя у Сереброва несообразные поступки.
— До ночи кажинный день барабался, — кося глаза на председателя, с осуждением говорил Капитон. — Ни одной ухи не съел.
— Зелен еще, подлеток, — делая вид, что сочувствует Сереброву, произносил Маркелов.
Кроме ревнивого этого чувства, отравляли привычную внешнюю бодрость больничные впечатления, раздумья о зловредной опухоли, которая лишила его сна. Оказалась та доброкачественной, а сколько он пережил…
Испугавшаяся больше него этой самой фибромы, потучневшая, отвыкшая работать Лидия Симоновна не нашла сил сдерживаться и каждый раз упрекала Григория Федоровича за то, что он вовсе не думает о семье. Мог бы давно купить автомашину, а то случись что, ни мальчику, ни ей не на чем будет выехать из города. Она, не замечая, что обижает мужа, уже заботилась о житье без него.
— Рано хоронишь, — глядя в сторону, зло обрывал ее Маркелов.
А Лидия Симоновна, обмахивая носовым платком багровое от слез, тугое лицо, продолжала заупокойный разговор, упрекая Григория Федоровича в том, что не думает он о сыне.
Григорий Федорович тяжко вздыхал. Достался ему сын. Сколько раз после драк и провалов на экзаменах был у ректора института, молил оставить Борю: А тот его унижений не ценил. Относился к отцу иронично. Вслед за матерью считал его ограниченным человеком, работу никчемной.
— Бесчувственная ты деревяшка! — не добившись от мужа обещания завести машину, срывалась Лидия Симоновна.
Чтоб не видеть красное от слез, укоризненное лицо жены, он ложился на кровать и отворачивался к стене. Водил толстым пальцем по панели, обводя наплывы краски. Ох, как было ему тяжело. А Лидия Симоновна воспринимала и это, как демонстративное пренебрежение, разражалась упреками. Он, мучаясь, ждал, когда она наконец уйдет.
После сердитых телефонных разговоров с Серебровым (и зачем оставил он заместителем этого выскочку?!) ему стало казаться, что и жена права в своих мрачных пророчествах: никому он не нужен в колхозе, все забыли о нем, никто ему не подчиняется. Надо о доме думать, о семье. Никто ведь его не навестит, кроме жены, даже верный Капитон забудет. Кому нужен больной председатель? Лида хоть взбалмошная, а накормит вкусно, позаботится.
Но был он не совсем прав. Заглядывал к нему Ольгин, однажды приехал Виталий Михайлович Шитов и долго сидел, говоря, что спрашивал врачей, опухоль — ерунда. Вздыхал, сплетая руки, что опять лето не даст толком заготовить корма, хвалил Сереброва.
Маркелов умилился, растроганно засуетился, когда однажды в палату робко вошла Лиза. Смущенная, боязливая, обласкала Маркелова взглядом темных глаз. У Маркелова дрогнул голос, и он вдруг всхлипнул.
— Да что ты, Гришенька, кто тебя обидел? — прижав к груди его голову, проговорила она. От этого Григорию Федоровичу стало еще безутешнее, представился он себе маленьким, горько обманутым Гришунькой.
Взрослым он ревел два раза. Один раз в госпитале, когда просился к хирургу. Долидзе, а второй раз, когда после тюрьмы работал председателем и предложил ему Виталий Михайлович Шитов вступить в партию.
— Разве мне можно? — опешил Маркелов. — Ведь я…
— А почему нельзя? — ответил на вопрос вопросом Шитов и вскинул взгляд, в котором не было ни хитрости, ни подвоха.
Бойко и весело отвечал Маркелов на вопросы на заседании бюро, но вдруг сдали нервы, когда Шитов, поздравляя его, пожимал руку. Не сумел справиться с собой Маркелов, некрасиво всхлипнул и размазал кулачищем слезы по конопатому лицу, отвернулся в угол.
— Ну-ну, успокойся, Григорий Федорович. Все хорошо, — подбодрил его Шитов, кладя руку на плечо.
И вот теперь, ощущая, как со слезами приходит облегчение, всхлипывал он в объятиях Лизы. Чем, оказывается, можно было его доконать! Жалостью!
— Да что ты, Гришенька, на поправку ведь идешь, — шептала Лиза, смущаясь заходивших без стука сестричек и нянечек. — Вон ты какой сильный. Жить да жить тебе. — Сестрички и санитарки замечали руку Григория Федоровича на неположенном месте: на плече или даже колене посетительницы, но делали вид, что не видят этого, оставляли лекарства, еду и уходили.
После этих неожиданных слез, пристыженный, но умиротворенный, ласково глядел он на Лизу. После Лизиных тайных приездов, следя за оконной тенью, под светом фар проползающей по потолку, Григорий Федорович решительно думал о том, что надо ему жизнь свою переменить. Купит он Борису автомашину, отдаст все нажитое Лидии Симоновне и уедет куда-нибудь с Лизой и впервые в жизни будет счастлив. От этих мыслей становилось легче и светлее, но потом наплывали сомнения: как это сделать? Лиза решится уйти от мужа, а он сам вряд ли выпутается из житейских сложностей. Слишком поздно явились к нему эти мысли. Надо было сразу уйти от жены, как вернулся из заключения или когда стало известно о его связи с Лизой.
Вспоминая пережитое, шел Маркелов теперь по краю сжатого поля, вдыхал отрадный запах половы, останавливался. Неожиданно сдавило мягкой хваткой сердце, застлало туманом глаза. Он схватился за пыльную елочку. Да куда он отсюда уедет? Все тут родное, выстраданное. Нет, умирать, так на ходу и вот здесь, а не на больничной койке. В любом другом месте он будет чужим, и Лиза станет не мила. «Раньше надо было, раньше», — с горечью опять подумал он.
От этих мыслей Маркелова отвлекали табуном идущие по овсяному клину комбайны. Ставили комбайнеры рекорды по убранным площадям, а гоняли с пустыми бункерами. «А ведь недавно еще такая глупость была, по площадям измеряли старания», — вспомнил Маркелов и сел в машину, чтоб не встречаться с комбайнерами. Они его должны увидеть бодрым, веселым. У скучных-то людей парное молоко скисает, нельзя, чтоб таким видели его мужики.
Около косматой мускулистой сосны Григорий Федорович снова вылез из машины, погладил рукой медный ее ствол, прислушался к певучему гудению дерева. Это место он любил, отсюда во всей красе открывались Ложкари. Он сам выбрал опушку сосняка для поселка. Удачно выбрал.
Первым встретил Маркелова дядя Митя, всплеснул руками и, белозубо улыбаясь, заспешил навстречу.
— Ой, ой, Григорей Федорович, дитятко, приехал.
— Наверное, похоронили уже меня? — кинул
Маркелов, но привычной грубоватой шутки не. получилось.
— Ой, почто ты эдак-то, Григорей Федорович, — суеверно запричитал ужаленный недружелюбными словами старик. — Живи, живи, сколь хоцца, я к тебе с чист душой.