Страница 42 из 78
— Даже кандидат наук у нас косит, — похвалился Серебров, показывая Шитову давешний ложок, где сметали они с дядей Митей, Бабиным и горожанами четыре первых стога сена.
Шитов молчал, раздумывая.
— Считаешь, что не меньше прошлогоднего возьмете? — спросил он, наконец, и закурил, осветив лицо розовым огнем сигареты.
— Крахмалев говорит, что возьмем, — укрылся Серебров за авторитетом главного агронома.
— Неплохо. Пожалуй, неплохо, — раздумчиво проговорил Шитов. — Ну-ка, свози еще в Лум.
Проводив Виталия Михайловича, Серебров, не включая свет, долго сидел в конторе, глядя в открытое окно. Сгущалась дегтярно-черная темнота. Вдали мерцали огни деревень, тянувшихся по нагорному берегу Радуницы: Коробейники, Светозерена, Тукма-чи. Теперь он знал в них почти каждую старушку, каждого старика и подростка. Ведь они, эти люди выручили его, взявшись по-старинному за косы, чтобы убрать траву. И ведь хорошо получается с сенокосом. Благодаря им хорошо!
Дни и ночи слились в ощущении Сереброва в единый беспокойный напряженный кусок жизни. Он не мог сказать, когда что было, потому что ложился спать всего часа на два, а потом ехал по участкам, чтобы увидеть, как идет работа, что мешает, чего недостает.
Шитов, дня через два найдя по телефону Сереброва, бодрым голосом сказал:
— Слушай, тут тебя усовершенствовали. Вот Чувашов хочет каждый день за работу выплачивать. Тогда ведь и те, у кого есть два-три свободных дня, тоже косить поедут. Как, а?
— Мы тоже на ежедневную перейдем, — схватился Серебров, чувствуя, что с сенокосом возникла у него уверенность и твердость. Наезжая в Светозерену и Коробейники, он вдруг с радостью ощутил, что у людей появилась к нему какая-то открытость. Всем хотелось заговорить с ним, рассказать что-то или просто улыбнуться. Так же встречали Григория Федоровича.
Но, отравляя его бодрое настроение, вдруг ворвалась вовсе ненужная забота. Напомнил о себе звонком Виктор Павлович Макаев. Как всегда, обратился на «ты», доверительно, полушутливо проворковал, что начался самый строительный сезон и ставит он дачку-развалюшку, но дело не клеится. Обещал Григорий Федорович послать того старичка, который катал его на лошади, а старичка нет.
Серебров знал, что за дачка-развалюшка у Макеева: Маркелов в благодарность за материалы, которые шли по распоряжению Виктора Павловича с завода, отправил новехонькие срубы, проведенные через бухгалтерию, как дом, предназначенный к сносу на дрова. Сереброву отпускать дядю Митю к Макаеву не хотелось. Такой непоседливый живой старик позарез нужен был здесь. Он и пенсионеров объединял, и косы точил, и не было лучше стогоправа, чем он.
— Сенокос идет, Виктор Павлович, каждый человек на счету, — пробовал отговориться Серебров. — А дядя Митя у меня — правая рука.
— Ну, Гарольд Станиславович, — тянул Макаев, — я ведь редко когда прошу. Такая малость…
— Сейчас никак не могу. Через полмесяца можно, — упирался Серебров.
— Через полмесяца будет поздно, — капризничал Макаев. — Я ведь, в отпуск пойду. И дачку надо бы скатать.
— Нет, я послать не могу, — стоял на своем Серебров. — Да, это последнее слово.
Макаев с обидой в голосе попрощался. Сереброву стало не по себе, когда он представил, как тот, придя домой, начнет костить его, и Надежда согласится с ним. А-а, пусть считают упрямцем, неблагодарным человеком, но он Помазкина не отпустит.
Когда Григорий Федорович позвонил из обрыдлой ему больницы и потребовал для Макаева «все сделать бастенько», Серебров понял, что Виктор Павлович не успокоился.
— Не могу, Григорий Федорович. Траву заскребаем. Старички косы точат и отбивают. Все на счету.
— Не дури, — оборвал его Маркелов. — Один старик у него все решает.
В трубку было слышно, как обиженно, тяжело дышит Маркелов.
— Делай, как я велю! — сердито, по-приказному сказал он.
— Не могу. Еще неделю, — упрашивал Серебров, озадаченно пощипывая выгоревшие усы.
— Ладно, не покаяться бы, — пригрозил Маркелов, и Серебров тоскливо положил трубку.
Еще неприятнее был разговор об Огородове.
— Мужик помогает нам. Надо подбросить ему для кабанчиков… Ну, надо. Понимаешь, надо, — намеками повторял свое требование Маркелов, пытаясь изобразить Николая Филипповича несчастным, страдающим от бедности трудягой. Два мешка колхозных комбикормов — такая малость.
Если бы комбикорм требовался не Огородову, Серебров бы еще взял грех на душу, а тут уперся.
— Я такого распоряжения давать не буду, — упрямо проговорил он.
Маркелов, теперь уже зная, что Сереброва вряд ли сумеет уломать, отчужденно попросил:
— Позови мне Капитона.
— Нет его. Он тоже на сенокосе.
— Дай трубку Марусе.
Маруся Пахомова, схватив трубку, обрадованно застрекотала, что в точности все передаст Капитону, и тот… Да, обязательно, конечно.
— Ты только накладную подпиши, — попросил примирительно Маркелов Сереброва.
— Не подпишу.
— Вот как, ну, погоди, вернусь, — крикнул Маркелов, бросая трубку.
На отказ Сереброва привезти корма Огородов среагировал сразу. На другой день вернулась из Крутенки заплаканная кассирша Антонида Помазкина. Управляющий банком запретил выдавать для «Победы» деньги. Этим Огородов мог сильно подпортить дело: работающие на сенокосе привыкли к ежедневной выдаче зарплаты. Немало было людей из Крутенки. Обмани их раз, потом не приедут.
Взбешенный Серебров посадил Антониду в «газик» и помчался в райцентр. С Огородовым ему разговаривать вовсе ни к чему. Он сразу пойдет в райком партии к Шитову, а больше никуда. Однако Шитова и других райкомовцев на месте не оказалось: все были на заготовке кормов. Придется все-таки самому до закрытия банковских операций попробовать уломать Огородова.
Нехотя ехал он к знакомому домику, где однажды уже был у него с Николаем Филипповичем суровый разговор.
— На каком основании не выдаете деньги «Победе»? — с порога задиристо спросил загоревший, с посветлевшими усами и облупившимся носом зампред колхоза Серебров. Николай Филиппович, чистый ясный, в белой рубашке, причесанный, благодушный, просматривал бумаги. На лице его отразилась брезгливость: это что за нахальный, что за невоспитанный человек поднял шум в таком приличном, и важном учреждении? Улыбка слиняла с его лица. Тьфу, да это же Серебров, запыленный, злой, потный. Типичный хам и грубиян и вообще — растленный тип.
— И не выдадим. Вы нарушаете финансовую дисциплину, — оскорбленно проговорил Огородов и отвернулся, не желая смотреть на Сереброва.
— А отчего же вчера давали и позавчера? — поигрывая ключом от машины, спросил с ядом в голосе Серебров.
— Пока не узнали о нарушениях, — опять скупо и неохотно, в сторону, буркнул Огородов.
Ерунду он порол этот благообразный Огородов. У него не было повода для придирки. Ведь есть законное распоряжение на ежедневную выдачу зарплаты. Серебров сбегал в кассу и принес это распоряжение, припечатал ладонью к столу перед Огородовым. Тот пренебрежительно скривил губы.
— За один день до того, как было принято это решение, вы выдали самочинно, — проговорил он, — и поэтому…
С каким наслаждением ругнул бы Серебров самодовольного несостоявшегося тестя, но он сдержал себя.
— Разрешите позвонить.
— Нет, по этому телефону нельзя. Он служебный, — кладя руку на трубку, мелочно проговорил
Огородов.
— Хорошо! — с упрятанной в полуулыбку ненавистью прошептал Серебров и побежал на почту, принялся обзванивать колхозы, в поисках Шитова.
Банковская кассирша уже захлопнула окошко, Огородов запирал на замки двери своего кабинета, чтоб идти обедать, когда влетевший Серебров вежливо предупредил:
— Вам сейчас позвонит из Тебеньков Виталий Михайлович.
— Я пошел обедать, — не замечая Сереброва, сказал Огородов охраннику и двинулся к выходу. Телефонный звонок застиг его на пороге.
— Вас Шитов, — проговорил охранник.
Метнув на Сереброва оскорбленный взгляд, Огородов махнул кассирше рукой, чтоб та садилась обратно к окошку.