Страница 41 из 78
— И ведь пришло человек десять, — хохоча, рассказывал он племяннику в лесопосадке за шулюном.
И Серебров вечером, стараясь уесть отпускников, трижды повторил такое же объявление по своему радио.
Допоздна дядя Митя ладил черенки для литовок. Лезвие его топора так и льнуло к дереву. Каждый взмах ложился в одну засечку. Чувствовалось, что старик любит эту работу. Оседлав старенькое вихлявое точило, старичок с мочально рыжими усами по кличке Паровозик точил косы, пока проходивший мимо Ваня Помазкин не перетащил точильщика в свою мастерскую, где был наждак с электроприводом. Работа вроде шла, собирались ехать на сенокос люди, а Серебров боялся, что устроенный им «всеколхозный тарарам» окажется напрасным. Разлетыши, наверное, слушали его за поллитровкой водки и посмеивались, пенсионеры могут не прийти, школьники, наверное, разъехались.
Наутро Серебров чуть свет явился к гаражу. Дядя Митя и Паровозик уже чинили литовки. Подошла тихая тетка Таисья с косой-горбушей, лезвие которой было бережно обвязано тряпицей.
— Корову-то не доржим, дак, поди, косить разучилися, — проговорила она, смущенно прикрывая рукой беззубый рот.
Неожиданно явился яркоглазый незнакомый человек в тренировочном костюме и, со смехом схватив руку Сереброва, закричал:
— Вот прибыл, чтоб подтвердить свою принадлежность к мужскому полу и отстоять свое мужское достоинство, а то и правда в родной деревне мужиком считать перестанут. Здорово вы: «кто считает себя мужчиной», — и опять захохотал.
Серебров узнал в нем того, что в белых брюках отплясывал на свежеструганом помосте. Был это кандидат биологических наук Бабин, уроженец здешних мест. Потом пришел участковый милиционер, проводивший в Ложкарях отпуск. Шли и шли люди. Свои колхозники и вовсе незнакомые Сереброву. Он почувствовал вдруг умиление от этой отзывчивости. Как же он боялся, почему не верил?
Отъехала от гаража первая машина с людьми.
— Ну, с убогом, — послышался старушечий голос, хлопнула дверца грузовика, и почти бесшумно покатилась машина к мосту через Радуницу.
Это же чувство благодарности охватило Сереброва, когда он увидел, как ладно и неутомимо косили старушки, одетые в светлые покосные платки. Прикрыв от комаров шею тряпицей, ровно и напористо шел впереди кандидата наук Бабина дядя Митя. Он явно забивал горожанина. И среди бугрянских шефов нашлись ярые косилыцики.
Целое ополчение подчинялось теперь Сереброву, и он должен был, колеся по колхозу на «газике», думдть, как у этой силы поддерживать боевой дух, как ее накормить, куда послать косилки.
И вот начали в ложбинах мужики метать сено в стога. Серебров, осыпая себя трухой, с кандидатом наук Бабиным подавал косматые навильники озорно покрикивающему стогоправу дяде Мите. Тот с растрепавшейся бородой, в распущенной синей рубахе, веселый, помолодевший слепил своими зубами Сереброва и кричал, принимая сено:
— С подкидочкой давай, Гарольд Станиславович.
— Ой, озор, — стонала, стыдясь, тетка Таисья.
Глядя, как старательно подает сено Серебров, старушки одобрительно переговаривались.
— Гли-ко, мужик-от будто наш деревенский стараецца, ну, мужик, шилом вертитца, везде успел, истинно — шило, — похвально сказала Таисье глухо повязанная платком гулкоголосая костистая старуха Ольга Вотинцева, мать доярки Гальки. Восьмидесятилетнюю бабулю эту выманила из дому сенокосная веселая работа. В прошлом году Ольга еще сама принимала. сено на стогу, но был стог близко от линии электропередачи, и разрядом ее сбило на землю. Подлечилась и опять пришла.
— Ну и обмотка у тебя, Ольга, — шутили мужики, удивляясь двужильности этой старухи.
— Шило, истинный бог, шило, — с одобрением согласливо кивала Ольге Вотинцевой тетка Таисья. Это было высокой похвалой. «Шилом» называли в Ложкарях самых непоседливых, работящих, кипучих мужиков.
Серебров, делая вид, что не слышит этих слов, радостный и потный, подавал лохматое душное, пахнущее мятой сено наплясывающему в поднебесной высоте дяде Мите. Чесалась от пота грудь, саднило горло, хотелось пить, но он не показывал виду, что устал, даже изнемог. Он бы скорее свалился от усталости, чем бросил вилы.
Вечером, ожидая грузовик, сидели мужики на земле, любовались аккуратными стожками, которые все еще очесывал граблями дядя Митя. Словно прибранной, выметенной стала теперь выкошенная ложбина. Мужики вели неспешный разговор о погоде, о пожарах.
— Все теперь человеку покорно: и космос, и земные глубины, а вот погоду взять в руки не можем, — сочувствовал крестьянам сам понявший себя крестьянином кандидат наук Бабин. Миней Козырев почесал осмоленной солнцем рукой тощую татуированную грудь и глумливо перебил его:
— Ученый разговор. Кабы дождь да гром, дак и не нужен агроном, — и сплюнул. — Надо уметь живую кошку съесть и не поцарапаться.
Кандидат наук захохотал.
— Это что означает? Ну-ка? — и принялся шарить по карманам записную книжку.
— Эх вы, молодежь называетесь, — подходя к ним, с осуждением произнес дядя Митя, выбирая из бороды сенную труху. — Да я бы в экое время разве усидел, всех бы девок перешерстил, всех баб водой облил. Весельства никакого нет. Нет весельства, визгу никакого. Разве это сенокос?! Эх!
Закончить дяде Мите укоризненную тираду помешал приехавший за людьми шофер.
— Шитов там из райкома, — пробасил он, подойдя к Сереброву. — Ищет вас.
Пришлось, не успев смыть едкий пот, ехать в контору.
Тяжелым шаркающим шагом Серебров поднялся в кабинет. Маруся Пахомова изо всех сил развлекала Шитова рассказом о маркеловской болезни. Виталий Михайлович, играя соломенной шляпой, невнимательно слушал ее. «Теперь задаст трепку», — подумал Серебров.
— Я не знаю, как с вами разговаривать, — неожиданно обрезая этим самым «вы» всякую надежду оправдаться, начал Шитов. — Что, вовсе на другой планете живете?
Серебров бодливо нагнул голову, он знал, словами ему Шитова не убедить. Розовели окна. Вот-вот опустится темнота. Пока не поздно, надо везти Виталия Михайловича в ближайший лес.
— Хотите, я вам чудо покажу? — легкомысленно спросил Серебров с ненатуральной улыбкой.
— Какое еще чудо? — недовольно покосился Шитое.
Несерьезный этот разговор о каком-то «чуде», веселое лицо Сереброва вызывали у Шитова раздражение. Везде плох был урожай. Нет надежды на корма. Не радоваться надо, а плакать, а этот…
— Подобрал ты людей для Волгограда или даже с этим не можешь справиться? — хмуро спросил Шитов, вставая.
— Можно не отвечать вам тридцать минут? — не переставая улыбаться, спросил Серебров, ведя Шитова к машине.
Когда ехали, Шитов, держа в руках шляпу, хмуро смотрел вперед. Он не верил в чудо.
— Виталий Михайлович, погода-то, а? — проговорил Серебров, чтоб не молчать.
— Что погода, — мрачно откликнулся Шитов. — Для нас хоть золотая будь, — и, повернувшись к Сереброву, сердито спросил: — Из-за чего мы теряем? Думаешь, из-за дождей или засухи? Ерунда! Из-за своей неорганизованности, разболтанности. Помнишь, сидели над ящиком с песком? Продумали. Все с севом справились в намеченный срок, а Ефим Фомич Командиров и иже с ним опять тянулись. У Ефима Фомича два трактора вышли из строя, тракторист руку вывихнул. Потом дожди, видите ли, ему мешали. А дожди-то — один перевалок был.
Виталий Михайлович был расстроен. Видать, где-то в «Труде» или захудалом совхозе «Сулаевский» вовсе никуда негодно шли дела. И в серебровское чудо он, конечно, не верил, но послушно спустился в мглистый отладок.
— Вот, — сказал Серебров, обводя рукой длинный овраг.
— Что вот?
— Вот трава, много травы, а мы веники рубим, на юг за соломой — собираемся, — облизывая пересохшие от волнения губы, проговорил Серебров и стал рвать длинные стебли, показывая их Виталию Михайловичу.
— Да, трава, — непонимающе сказал Шитов. — Ну и что?
Сереброва охватила говорливость. Доказывая Шитову, как много в лесах и низинах травы, он сыпал крахмалевскими выкладками, рассказывал, как они решились платить в три раза больше, чем обычно, и деньги выдавать еженедельно.