Страница 22 из 78
Мазин сумбурно пошевелил пальцами.
— Я тебя не понимаю, — возмутился он. наконец. — У тебя запросы, я скажу, сверх всякой меры. Вспомни и проанализируй свои поступки: с Вадимом Ниловичем ты поссорился, от Лютова ушел. Со мной работать не желаешь. Тебе нужны какие-то идеальные люди. Но ты, пораскинув мозгами, пойми, что идеальных людей нет, у всех недостатки.
Алексея утверждение, что нет идеальных людей, оскорбило. Ему обидно стало не только за себя, но и за все человечество.
— Есть идеальные люди и всегда были, — опершись обеими руками о мазинсКий стол, проговорил он упрямо. — Есть, — повторил с угрозой в голосе.
— Ну, положим, положим, — уступчиво пробормотал Мазин и ловко пересел на своего любимого конька. Он завел разговор о нервной журналистской работе, о лапшинской крапивнице, но у Рыжова эти речи уже не вызвали сочувствия. Бог с ним, с Лапшиным. О нем преданно помнил только один Мазин.
Алексею горько было чувствовать себя жертвой. И еще где-то в глубине билось беспокойство. Он ведь попросту непротивленец, уходит обиженный вместо того, чтобы отстаивать свою позицию, свои взгляды в конце концов. Линочка бы его разгромила за это в пух и прах, она бы назвала его трусом, и он бы не нашел слов возразить ей.
С этими раздирающими душу сомнениями Рыжов справиться не мог. Чтобы заглушить их, он пошел в магазин, купил водки и закатился к Градову, поставил перед ним бутылку. Тот вскинул недоуменный взгляд, вцепился пальцами в седые волосы, изображая ужас.
— Чего у тебя опять случилось? — спросил он свистящим шепотом и запер дверь.
— Так, — отмахнулся Алексей. — Ухожу обратно в школу.
— Ты с ума сошел! — всплеснул руками Градов. — Из газеты нельзя. Это ведь дурость.
— Пусть дурость, но я не могу, — повторил Алексей, наливая в стакан водку.
— Ну и круглый дурак, — рассердился Градов. — Я пас. Пить не буду.
Алексей сам выпил водку и зажевал сыром.
— Дуралей, ох, дуралей, — журил Градов Алексея. — Что важнее-то, Мазин или дело? Это малодушие, Лешенька.
Алексей понимал, что Юрий Федорович прав. Ему стало жалко, что он покинет редакцию, но он знал, что все уже безвозвратно определено, заявление написано.
— Нет, я тебя не понимаю, — сердился Градов. — У тебя так дело пошло хорошо и вдруг.
— Но ведь Мазин… — чуть ли не стонал Алексей. — Больше не пойдет дело.
В разгар спора Градову позвонила Дзень-Дзинь. Алексей на расстоянии в трубке, которую держал Юрий Федорович, уловил недовольные нотки в строгом голосе верхорубовской секретарши.
— Все телефоны оборвала, ищу Рыжова. Анатолий Андреевич срочно его вызывает к себе, — сердилась она.
— Его у меня нет, — неуверенно соврал Градов и покосился на дверь, словно через нее можно было увидеть их за запретной бутылкой и уличить во лжи.
— Шагай домой, — настаивал Градов. — Завтра утром к Верхорубову сходишь, а теперь он догадается, что ты выпил. Он это страшно не любит, он может и выговор… Давай домой.
Но Алексей чувствовал себя уже свободным человеком, уже не редакционным работником. Заявление, гарантирующее его неприкосновенность, без сомнения, лежало перед глазами Верхорубова. Алексей может зайти теперь к нему за тем, чтобы поблагодарить за доброту и участие.
Мимо секретарши, взглянувшей на него полными недоумения и страха глазами, Алексей широкой походкой не очень трезвого человека прошагал к клеенчатым дверям редакторского кабинета.
— Он меня искал?
— Искал, — неуверенно закивала головой Дзень-Дзинь.
У Верхорубова темные глаза были колючи. Алексей сел и уставился на свои большие плотницкие лапы.
— Вы меня звали? — спросил он хмуро.
— Алексей Егорович, — проговорил Верхорубов, — статью вашу я отправил в набор. Очень хорошая статья.
— Спасибо, — качнул головой Алексей.
Редактор, приподнимая какую-то папку, сказал:
— Вот тут я просматриваю личные дела для более углубленного знакомства. Вы да еще ваш зав — единственные, кто не пользовался в прошлом году отпуском. Когда вы думаете отдыхать?
«Стоило ли из-за этого вызывать? — с усмешкой подумал Алексей. — Какой отдых, если все прости-прощай!»
Он закинул ногу на ногу, откуда-то взялись этакие независимость и игривость, усмехнулся.
— Я не буду отдыхать, Анатолий Андреевич, то есть брать отпуск. Я ухожу из редакции. Я понял, что не способен справиться с тягомотиной, а подчиняться ей и плодить серятину не намерен.
Верхорубов взглянул заинтересованно, покрутил головой: ишь какая декларация!
— Я читал ваше заявление, — сказал он. — Но я не понимаю, какую вы преследуете выгоду, отказываясь от отпуска. Как бывший педагог, я точно знаю, что в течение учебного года вы будете перебиваться на подмене. Все обстоятельства за то, чтобы вы вначале отдохнули.
Уловка Верхорубова была шита белыми нитками. Пусть Алексей возьмет отпуск и еще раз обдумает свое решение уйти из газеты. Редактор думает, что Алексей успокоится и опять будет тянуть лямку. Нет, этого никогда не будет.
— Я ведь понимаю, к чему вы про отпуск, — проницательно взглянул Алексей на Верхорубова.
— Вот и прекрасно, — усмехнулся тот в бороду.
— Только все это зря, — бросил непримиримо Рыжов. — Я понял, что мне ничего хорошего не сделать в сельхозотделе. Слишком сильна там инерция. Все мои попытки — камень в болото, бульк — и все. Вы понимаете — бульк! Это ведь ужас! Бульк — и все.
— Я иного мнения, — быстро проговорил Верхорубов. — Вы хорошо начали. Из вас получается интересный, смелый журналист. А обстоятельства могут измениться.
Алексею было приятно, что Верхорубов его ценит, но это признание вызывало только грусть. Мазин — старый работник, член редколлегии, его никуда не переместят. Ничего невозможно сделать с Мазиным.
— Нет, я решил, — упрямо повторил Алексей и стал подниматься. И он бы поднялся и ушел, но редактор помахал рукой: посидите еще. Он вдруг широко, почти весело улыбнулся.
— Алексей Егорович, помните, на новогоднем вечере… Вы тоже тогда были подшофе. И посильнее, чем сейчас, и вы меня загнали в угол, вы говорили, что собираетесь что-то написать и вам надо съездить к другу в Крутенку, но вот не хватает десяти-пятнадцати дней, чтобы изнутри увидеть жизнь, а? Помните?
Алексей удивился памятливости редактора, и запоздалый стыд бросил его в пот. Да, да, что-то такое он болтал про Гарьку Сереброва, мечтал к нему поехать и еще спрашивал редактора, на своем ли месте тот себя чувствует.
— Да, я, кажется, говорил, — как давно забытое, пустяковое подтвердил Рыжов.
— Скажите, тот ваш приятель, колхозный инженер, о котором вы мне рассказывали, еще не уехал из колхоза?
Алексей обиделся за Гарьку Сереброва. Чтобы Гарька уехал, да никогда не будет такого! Кому завидовал Алексей, так это ему: Гарька живет в гуще жизни, он знает и видит все, Гарька это человек! Он ему отличные темы подсказал.
— Ну что вы, — возмутился Рыжов. — Он не уехал, он там, он настоящий человек.
— Вот, съездите к нему, — сказал Верхорубов. — Я дам командировку дней на десять да еще отпуск. Поезжайте, посмотрите. Напишите этакие проблемные письма из деревни, а? Интересно может получиться. А потом… мало ли что потом может случиться. А заявление я могу порвать, — легкомысленно закончил Верхорубов. Не чувствовалось у него почтения к таким важным бумагам, как заявление об увольнении с работы.
— Нет, пусть лежит, — упрямо повторил Алексей.
— Съездите, — попросил Верхорубов. — У меня есть право послать вас в командировку.
— Ну, хорошо, я съезжу, — великодушно согласился Рыжов, поднимаясь. — Из уважения к вам.
Лицо Верхорубова утратило улыбчивость. Он встал.
— Одно замечание. Вы, Алексей Егорович, ставите меня в неудобное положение. Выпили в рабочее время. Скажут: Рыжов у редактора любимчик, ходит к нему в пьяном виде.
— Этого больше не будет, — пробормотал Рыжов.
Наверное, очень хитрым был Верхорубов. А может, он был добрым? А может, хитрым и добрым сразу?