Собрание сочинений в трех томах. Том 2

ОТЕЦ

Мой отец Конокрадом не был, Как ходила молва тех дней, Просто слишком уж раболепно Он всю жизнь Любил лошадей. И меняться И торговаться С видом хитрого знатока. Все хотел отец доменяться До орловского рысака. Все хотел, Чтоб копыта били Гулко, до неба, Как в мороз. Доменялся же до кобылы, Что потом отвели в колхоз, О, знаток Лошадиных граций, Он к тому же играл, как бес. Все хотел отец доиграться До каких-то больших чудес. Все он верил, Что за червонцем Грив колышется ореол, Что к ногам, Поиграв на солнце, Упадет золотой орел. Все он верил Той подлой карте, Что доводит до маеты. Так однажды В слепом азарте Проиграл горюн хомуты. Не по низкой Своей культуре, А по-моему, верняком, По широкой своей натуре Был родитель мой игроком. В играх силою он хвалился, К супротивнику став лицом, Но не дрался, А только бился И боролся Честным борцом. На веселой На русской пасхе И на празднике уразы, Соблюдая устав татарский, Забирал мой отец призы. Эх вы, эх, Золотые гривы, Гривы синие, Как туман!.. И ходил мой отец счастливый И мечтал обхитрить цыган. Подвела не гулянка-пьянка, Горе в том, Как признал он сам: У цыгана была цыганка, Ворожившая по глазам. Умолила и упросила, А ведь, помнилось, не хотел… Все потом казалось красивым, Все, на что бы Ни поглядел… Незнакомое Так знакомо! Мне б тихонько делать дела, Но какая-то хромосома Страсть отцову передала. Для отца И пьянеть при фарте, И призы татарские брать Было так же, Как на бильярде Мне Березина обыграть. Все иное. Иные вкусы. Мне ни пасха, Ни ураза, Ни цыганка уже, А Муза Завораживает глаза. Не манила и не просила, Обмануться сам захотел. Вот и кажется Все красивым, Все, на что бы Ни поглядел… Все хочу, Чтобы в строчках были Только огненные слова. А по строчкам — Трусца кобылья, Будто снова Везу дрова… Вновь пишу, Будто лезу драться, Сжавши гневные кулаки. Все хочу, хочу дописаться До какой-то Большой строки. 1965

СОВЕСТЬ

Упадет голова — Не на плаху, На стол упадет, И уже зашумят, Загалдят, Завздыхают. Дескать, этот устал, Он уже не дойдет… Между тем Голова отдыхает. В темноте головы моей Тихая всходит луна, Всходит, светит она, Как волшебное око. Вот и ночь сметена, Вот и жизнь мне видна, А по ней Голубая дорога. И по той, Голубой, Как бывало, Спешит налегке, Пыль метя подолом, Пригибая березки, Моя мама… О, мама! В мужском пиджаке, Что когда-то старшой Посылал ей из Томска. Через тысячи верст, Через реки, Откосы и рвы Моя мама идет, Из могилы восставши, До Москвы, До косматой моей головы. Под веселый шумок На ладони упавшей. Моя мама идет Приласкать, Поругать, Побранить, Прошуметь надо мной Вековыми лесами. Только мама Не может уже говорить, Мама что-то кричит мне Большими глазами. Что ты, мама? Зачем ты надела Тот старый пиджак? Ах, не то говорю! Раз из тьмы непроглядной Вышла ты, Значит, делаю что-то не так, Значит, что-то Со мною неладно. Счастья нет. Да и что оно! Мне бы хватило его, Нерасчетливей будь я Да будь терпеливей. Горько мне оттого, Что еще никого На земле я Не сделал Счастливей. Никого! Ни тебя За большую твою доброту, И ни тех, что любил я Любовью земною, И ни тех, что несли мне Свою красоту, И ни ту, Что мне стала Женою. Никого! А ведь сердце веселое Миру я нес, И душой не кривил, И ходил только прямо. Ну, а если я мир Не избавил от слез, Не избавил родных, То зачем же я, Мама?.. А стихи!.. Что стихи?! Нынче многие Пишут стихи, Пишут слишком легко, Пишут слишком уж складно… Слышишь, мама, В Сибири поют петухи, А тебе далеко Возвращаться Обратно… Упадет голова — Не на плаху, На тихую грусть… И пока отшумят, Отгалдят, Отвздыхают, — Нагрущусь, Настыжусь, Во весь рост поднимусь, Отряхнусь И опять зашагаю. 1964