Страница 30 из 30
ЭПИЛОГ ПРОЩАНИЙ
Становится память короче, И все, что на сердце храню, Покрыто золою… А впрочем, Зола бережлива к огню. Чтоб добрые угли не тухли, Чтоб новый костер полыхал, Мой пращур горящие угли До срока в золе сберегал. Гордясь драгоценною ношей, Он в темные нес их углы… Меж нами Есть разница все же: Нам выпало больше золы. * * * За временем, За расстояньем Устал я памятью беречь Тех лет одни лишь расставанья Без ожиданий новых встреч. Вдруг над уставшей головой, Пройдя, распорет поднебесье Наш самолет сверхзвуковой: Все вспомнится, Все, все воскреснет. Мы строились среди снегов, Где с первою слезою в дыме Все начинается с костров И рук, протянутых над ними. Мы небо На пленах несли, Чтоб мир Не одичал во мраке. Но где те Лаги, Где те Яки, Которые его спасли? Давно их нет. На рубежи Уходят стаи реактивных. Их нет, но в заводских архивах Еще хранятся чертежи. А если нету таковых, Я памятью пробел заполню. Еще я чувствую и помню, Как трудно делали мы их. До входа В сборочный пролет, До взлета к синеве небесной Наш краснозвездный самолет Жил поначалу бестелесно. И появлялся он тогда, Покинув сварки цех угрюмый, Подобно остову кита, Когда все сало сплавят в трюмы. Мы не любили волокит, Напрасно не точили лясы, Поэтому костлявый кит Легко наращивал здесь мясо. И чтоб скорее ожила Тысячерукая работа, Ему давали два крыла И два подкрылка Для полета… Уже потом, включая ток, В него монтер всходил по трапу, Как редкий голубой цветок Зажав в руке электролампу. И узнавали мы потом, Что приближается победа, Не так по сводкам Совинформ, Как по придиркам Военпреда… Враг наседал Европой всей. Под тяжестью его нажима Срабатывал закон пружины: Сожмешь ее — Она сильней. Ей нужно только до конца Выстаивать и не ломаться, Ей нужно только опираться На неотступные сердца. И устояла. Не сломалась. И я улавливал чутьем, Как, сжавшись, Долго разжималась Она на сердце на моем. Как, сжавшись, Грудь мне отягчала, Но и к тому я чуток был, Как сердцу моему легчало При каждом взлете Новых крыл… Лишь с ними всякий-всякий раз Мы торопили, не печалясь, Заветного прощанья час, Лишь с ними мы легко прощались. И горько, что не почтены, Как памятники той эпохи, Те Лаги, Яки, Пусть не боги, Пусть только ангелы войны. Почтите их, Чтоб, с высоты Нам годы битв напоминая, В девятый день любого мая Могли работать их винты… * * * Что дивно: Много лет назад, В тот самый первый День победный, В тот многозвучный, В многоцветный, Казалось, не было утрат. Что странно: От потерь устав, Мы в том хотели обмануться, Что и погибшие вернутся, Лишь ненамного Запоздав. В тот день, Когда запела медь, Казалось, Вечный мир дается, Казалось нам, Что все вернется, Все, все, Лишь надо захотеть!.. * * * Опять засветился огнями, Запраздновал сад молодой, Когда-то посаженный нами, Политый ангарской водой. Деревья, стоявшие рядом, Успели в нем ветви сплести. Война не мешала расти Забытому Нашему саду. Он звал. Но подумал я, званный, Что в нем Только впору юнцу Могло быть начало романа, А я торопился к концу. Как трудно идти крутояром, Трудней, чем на дымной стезе, Когда с боевым комиссаром К ничейной спешил полосе. О, если бы верить и верить, Что здесь После стольких дорог Стучу я в приветные двери, Вхожу за приветный порог. — Марьяна! — Вскричал я, отчаясь. По стенам, По комнате всей Лишь лунные тени качались Густых подоконных ветвей. — Марьяна! — В прибое кипящем Вся комната шаткой была. Стояла, Молчала, Ждала, Как будто в саду настоящем. Ах, вот где! Роднее родни, Стояла, Глядела, Молчала. Холодной щекой отвечала На ждавшие губы мои. …Нет, не читала мне она То знаменитое двустрочье: Мол, я другому отдана, Мол, буду век ему верна, Верна до гроба… Гроб сколочен. Соперник пал. Смерть уточнила Тяжбу враждующих сторон. Кровь протекла, А не чернила, С пера, писавшего закон. …Лишь звезды! Ветер на стене Качал кленовые побеги. И стало смутно, как во сне, Нездешне стало, Как на Веге. Все было тихо, Странно в ней: Прическа, платье… Были странны Глаза ее В игре теней, Огромные, как у Звезданы. Ведь это я. Звездана, вспомни! Я нежно взял в полукольцо Своих натруженных ладоней Ее небесное лицо. Я взял его, Чтоб насладиться В награду за любовь и труд, Как воду из ручья берут, Когда хотят в пути напиться. Седьмые вспомнив небеса, Ресницы сизые смежала. Мерцая, на щеке дрожала Земная, горькая слеза. Я только губы холодил, Их ласка льда не растопила. — Что ж раньше ты не приходил, Когда тебя я так любила? Мне смерть Бориса как печать, Он сердце опечатал ею. Все надо заново начать, А заново я не сумею… Борис, Закончив путь земной, Землей далекою пригретый, Между Марьяною и мной Оставил прежние запреты. Но сердце Не музей, Не склад, Не склеп Безвыходный и темный. Нет, нет, Борис не виноват, А мы с Марьяною виновны. Меня догадка обожгла, Не раз испытывая разум: Онегину своим отказом Татьяна нехотя лгала. Слова ее дышали стужей, Виновны были в тех словах Не домострой, Не верность мужу, А как бы материнский страх… Когда разлуке нет конца, Фантазия, Впадая в буйство, Как соучастница творца Творит родительское чувство. Смеетесь? Поздно обнаружил И поднял Каверзный вопрос? Ничто не поздно! Узнают же У древней мумии… Склероз! В иронии Не зацвести, Как я, влюбленный, Цвел вначале. Ирония — дитя печали. Марьяна, милая, прости! Теперь в конце Вся жизнь видна. Однажды сказано правдиво: Любви несчастной нет, Она, Какой бы ни была, — Счастлива. Я радости Не смог обресть. Все, что сказал, Страданьем добыто. У счастья Не бывает опыта, Лишь у несчастья опыт есть. Я и другой открыл секрет, Познав все горечи и сласти: Есть биографии несчастья, У счастья Биографий нет. Скажи, Кого нам упрекать, Что сталось так, Что так случилось? История не научилась Страницы светлые писать. Опять земля подожжена: Кипят моря и сохнут реки. Опять земля напряжена В своем крутом Межзвездном беге. Опять дымит Земная ось. Проходит жизнь, Внушая жалость. Марьяна, как тебе жилось? Марьяна, как тебе дышалось? Хоть на земле Не меньше мук, Хоть, мучаясь, кричим: «Доколь же?!» — Марьяна, милая, Вокруг Людей крылатых Стало больше. Они свое Не проглядят, Как мы с тобою проглядели. Мы к радостям не долетели, Они, Марьяна, Долетят! * * * Я все сказал, Что смог сказать, Но все-таки сомненья мучат. Недаром критики нас учат За быстрой жизнью поспевать. Все верно. Жизнь летит вперед. Поспеть нам было бы неплохо, Да вот загвоздка: Что ни год, То в жизни Новая эпоха. Да, что ни месяц — Мир иной, А между тем, в хорошей вере, Уже полвека шар земной Линяет, как линяют звери. Земля косматая кружит, За нею клочья шерсти тленной. И где-то в горле у вселенной Уже полвека, Как першит. Что до небес! Земля — мой кров, И чувствую не там, а здесь я Трагическое равновесье Двух разных станов, Двух миров. Раскраивая пополам, Ракетный ужас дислокаций Проходит по живым телам, Живым сердцам И душам наций. И человеку дел и слов Во всем — Душевном и телесном — На чаше мировых весов Уже нельзя быть легковесным. Людей разумность Мир спасла, Но — люди! — Разве ж не зловеще Увидеть вновь на службе зла Высокий разум человечий. Мир старый нам готовит ад, Но крикну и у двери ада: Да будет атомный распад Глашатаем его распада! Да будет совести в укор Его злодейства непростимы! Себе на пепле Хиросимы Он смертный вынес приговор. Я все сказал, Что смог сказать, Но все ж тревога спать мешает. Нам критики давно внушают Законы жизни постигать. Все правда. Жизнь в добре и зле Постигнуть было бы неплохо. Да трудно: Нынче на земле Такая пестрая эпоха. И хоть на ней Не меньше мук, Хоть, мучаясь, кричим: «Доколь же?!» — Читатель! Все-таки вокруг Людей крылатых Стало больше! 1959—1967