Поклон старикам

—

Ну, а в ваших местах возможно ли получать по сто ягнят от ста овцематок? Как вы считаете? — обратился он к старику.

—

Какой может быть разговор! — отвечал тот. — Не слыхивал я, чтобы у кого-то в личном хозяйстве гибли ягнята. Скажем, мои две овцы постоянно приносят по два ягненка.

—

Вот-вот, надо учиться у умелых людей, перенимать у них опыт. И если дела у нас пойдут в гору, то будут и ордена, и медали, — засмеялся Шоноев.

Затем он начал подробно расспрашивать старика о его работе.

—

То, что построено этим человеком, отличается от

всего прочего. Скажем, коровник, поставленный годов тридцать назад, до сих пор еще почти как новый, — вмешался Банзаракцаев. — А сработанное некоторыми халтурщиками уже через пару лет приходит в негодность, требует ремонта… Такие-то дела…

—

Насчет халтурщиков — это вы правильно сказали, Андрей Дармаевич, — старик сердито блеснул глазами. — Есть такие, есть. Недобросовестные в работе… Все у них делается тяп-ляп, лишь бы побыстрей закончить. Вот и выходит сплошной обман. Немало их, охотников за длинным рублем. Я же никогда в жизни не творил обманов, ни рубля не взял за плохую работу.

Разговор затянулся. Толковали о работе, жизни, о том, что некоторые по мере того, как улучшается быт, все небрежнее относятся к колхозному делу. Бизья больше помалкивал, внимательно слушал и вдруг высказал такое соображение:

—

Строгости у нас мало стало, вот что. Вместо того, чтобы употребить власть, заставить, стали умолять и упрашивать. Ендон Тыхеев говорил мне как-то: «Раньше я вставал до рассвета и на двух санях отправлялся за сеном. Возвращался глубокой ночью. Бывало, уже под утро еле-еле доберешься до дома. А сейчас, как ты думаешь? Вместо того, чтобы съездить вон за тот лесок, где стоят зароды сена, катим за двадцать километров в правление колхоза и поднимаем шум, что вот, мол, сено на исходе, дайте срочно тракторные сани». И Ендон прав. Ей-богу, пора властям стать построже.

Банзаракцаев с Шоноевым глядели друг на друга и молчали, словно соглашаясь со стариком. А тот задумчиво вытер губы, как бы подыскивая дальнейшие слова, затем чуть наклонился в сторону Шоноева:

—

Так что же, не пора ли ввести строгости, а?

—

Ха! — Шоноев, улыбаясь, покрутил головой. — Иные нынче времена, Бизья Заятуевич. Не дело насильно принуждать людей к чему-либо. Такое минуло безвозвратно. Мы должны воспитывать в человеке сознательное отношение к труду, добросовестность.

—

Это верно, — вступил в разговор Банзаракцаев. — Не всегда мы умеем правильно организовать нашу работу. Государство оказывает нам огромную помощь, да

ет различные льготы. Ушло в прошлое время, когда ради куска хлеба проливали пот на черной работе, буквально валясь с ног… Однако ж правда и то, что не умеем мы еще правильно воспитывать людей, воодушевлять их на большие дела. Как-то не получается это

у н

ас!

- Эх, если б все относились к порученной работе так, как Бизья Заятуевич! — Шоноев дружески потрепал старика по плечу. — Очень многого мы б тогда достигли.

—

Ну, обо мне ли вести речь, — старик протестующе замахал руками. — Ей-богу, я ведь всегда старался жить так, что моя, мол, хата с краю… своя-де рубашка ближе к телу и если брать пример с меня… Хе!

— Ради чего ж вы тогда трудитесь столь добросовестно? Неужели только ради заработка? — испытующе взглянул Шоноев.

«А как же иначе!» — чуть было не вырвалось у старика, но он вовремя придержал язык.

—

Да, чего ради? Ответьте, дядюшка Бизья, — сказал председатель.

—

Никогда я об этом не задумывался. Делать добротно свое дело и не прослыть в народе никудышным работником — что мне еще надо? Ну и, бывает, что радуешься по-человечески, когда видишь семью, благополучно живущую в доме, который ты построил своими руками.

—

Вы, Бизья Заятуевич, честно говоря, сильно в бога верите? — поинтересовался вдруг Шоноев.

—

Вот уж этого за мной не водится, ей-богу. Мой отец Заята отправился однажды в Эгитуйский дацан строить молельню. Хотелось ему принять участие в богоугодном деле. А был он первейшей руки мастер. Там он и погиб, бедняга, разбился, сорвавшись со стропил. Вот с той поры пропала во мне всякая набожность. Так безбожником и живу доныне. Теперь уже поздно заново обретать веру, правильно я говорю?

—

Совершенно правильно, дядюшка Бизья, — смеясь, поддержал его Банзаракцаев. — Я всегда говорил, что у наших земляков характер твердый.

Шоноев одобрительно покивал головой.

—

Что ж, товарищи, уже поздно. Пойду отдыхать. К тому ж еще и речь, которую я должен сказать на совещании, у меня не совсем готова.

Встав с дивана, он устало потянулся, попрощался за руку со своими собеседниками. Он уже подошел к двери, когда Банзаракцаев сказал ему вслед:

—

Максим Шоноевич, насчет того трактора

«К-700»…

Секретарь

райкома мгновенно обернулся и довольно резко оборвал:

—

Опять за старое… Какой ты упрямый человек,

Дармаевич! Ты сам принимал участие в работе бюро, когда мы выносили решение, и отменять его я не имею права, хоть и секретарь райкома. — С этими словами он вышел, раздраженно хлопнув дверью:

—

Думал все же уговорить его, но, вижу, бесполезно, — пробормотал председатель и удалился в спальную комнату.

Впервые в жизни старый Бизья так вот запросто побеседовал с начальством. И теперь он сидел, задумчиво помаргивал и, вздыхая, чесал затылок, пытался разобраться в своих впечатлениях. Все, что было сказано, представлялось ему и интересным, и удивительным, и разумным, однако не так-то легко это укладывалось в голове. Да, в очень любопытном разговоре довелось ему принять участие. «Видно, все же со мной считаются, если допустили до такой беседы, — размышлял он. Будь эти люди высокомерными, то могли б сказать: иди, старина, погуляй пока на улице или же сиди и помалкивай… Нет, что ни говори, а они все-таки очень умные мужики». В это время его окликнул из спальни Банзаракцаев:

—

Дядюшка Бизья, ложитесь отдыхать.

Стараясь ступать бесшумно, старик вошел и растерянно замешкался у своей кровати. Сразу сообразив, в чем дело, Банзаракцаев весело сказал:

—

Сверните покрывало, положите его на стул. Потом забирайтесь под сахарной белизны одеяло и начинайте просматривать сны.

Увидев, как старик неуклюже возится с покрывалом и сопит, словно исполняет бог весть какую тяжелую работу, председатель совсем развеселился:

—

Дядюшка Бизья, вы в такой постели спали когда-нибудь?

—

Ей-богу, не доводилось.

—

Что ж, надо испытать разок, ха-ха! А привыкнете — ватное одеяло станет для вас лучше всякого ино

го. Овчинное одеяло покажется колючим и неприятным…

—

С таких стариков, как я, довольно и овчинного. Главное, самому не быть грязным, а стелить же под себя всякие белоснежные штуки — это, я считаю, совсем лишнее.

Старик, охая и ахая, разделся, полез в холодную постель.

Они долго молчали, погруженные каждый в свою думу. Деньги, лежавшие в потайном кармане рубашки, оттопыривались и сильно мешали старику. «Не увидел бы их председатель. Надо будет встать затемно, пока он будет спать. Не смог найти белый лоскут, вот и пришил черный. И как это мне пришло в голову, поехав вместе с начальником, прятать деньги», — корил он себя и до того расстроился, что скрипнул зубами и едва не сплюнул по привычке. Привыкший спать на войлочном матрасе, положенном поверх досок, старик Бизья чувствовал себя очень неудобно в столь мягкой постели. Разве может человек отдохнуть по-настоящему, когда под ним все прогибается и колышется?.. Да, суетливое и шумное место — город. Беспрерывно гудят машины, и свет их фар надоедливо мельтешит на стенах. Ветхая подслеповатая избушка в Исинге казалась сейчас старику уютней и краше любого дворца. Наверно, Норжима уже засветила лампадки перед божницей и молится, звучно перебирая четки, или же взбивает кислое молоко… Бизья до того увлекся своими мыслями, что даже вздрогнул, когда внезапно прозвучал голос председателя: