Страница 71 из 71
—
Хорошо, мама. Только глину брать не будем. Все равно в избе я ничего не сделаю. Мне надо быть одному, чтобы получалось, надо слышать и видеть все — ну, стадо, птичек, степь. Понимаешь, это необходимо.
Шободой встал, поглядел в сторону улуса, и на тонком загорелом лице появилась радость: все-таки здорово он соскучился по школе и ребятам! Ведь целое лето провел здесь. Приехал, когда трава едва народилась, а теперь степь успела привянуть от утренних заморозков, пожелтела. Только там, где течет Уда, стоят зеленые кустики тальника. Речка прибыла. Когда сюда ехали, вода даже не скрывала колес у телеги. А теперь наверно скроет с макушкой. И вода кажется холодной и тяжелой, как свинец…
Мать сказала правильно — вечером пошел дождь. Холодный и мелкий, как осеннее ненастье, он шел и теперь, среди ночи. Тихонько стучался в окна, шелестел по крыше. В такую погоду хорошо спится. Однако Шободой почему-то не может уснуть, хотя и лежит с зажмуренными глазами. Рядом спокойно спит мать, напротив у другой стены спит отец. Он похрапывает, как уставший богатырь, и железная кровать отвечает ему скрипом. А Шободой все прислушивается к чему-то, ловит каждый звук. Вот крякнула утка на озере, вот вздохнула корова, вот взмыкнул теленок во сне… Вдруг послышался топот коней, звякнула подкова о камень. Потом послышались крадущиеся шаги, замерли у дверей. Снова стало тихо. Только дождь по-прежнему постукивает в окно, да в печи постреливают угли. Но Шободою кажется, что он слышит дыхание людей у двери, и сердце его сжимается от страха. Он трогает мать за руку, чтобы разбудить, тут двери неожиданно вздрагивают от сильного стука.
—
Открывай! — раздался громкий, как выстрел, голос. — Поскорее впускай гостей, активист Балдан. А то сожжем вместе с колхозной избой.
Шободой почувствовал, как пробудилась мать и прижала его к себе, вздрагивая всем телом. «Бандиты, кулаки, — подумал он, леденея от ужаса. — Они убьют папу».
Отец был уже на ногах. Он обувался в потемках, стуча сапогами.
—
Открою. А будете ломиться, предупреждаю — стрелять буду, — сказал он спокойно. За дверью замолчали. Балдан зачем-то сходил к окну, потом подошел к кровати, погладил перепуганную жену по голове, склонился, понюхал сжавшегося в комок Шободоя, зашептал:
—
Тебе надо бежать, сынок. Вылезешь в окно, я приоткрыл его. Садись на Гнедка, он дорогу знает. Скачи в улус, к председателю. Нет, не сейчас, сынок. Сейчас они тебя увидят. Когда зайдут в избу. Я дам тебе знак — потушу лампу. А пока давай приготовимся…
Он помог Шободою одеться, снова понюхал голову.
—
Лежи тихо, сынок. Пока не дам знак.
—
Я все выполню, папа. Я не боюсь, я пионер, папа, — шепотом ответил Шободой. Его немножко ободрил спокойный голос отца. — А ты будешь стрелять?
Балдан вздохнул:
— Не
буду, сынок. У меня нету ружья.
Он укутал Шободоя одеялом, зажег лампу, посмотрел на жену, которая лежала с широко раскрытыми глазами, будто парализованная страхом, снова вздохнул.
—
Молчи, Намжилма, что бы ни случилось.
—
Это Ширап…
Бандиты, — прошептала
она с трудом, — Я не за себя… Сыночек наш… Как же он… Ведь речка…
—
Молчи, Намжилма, — повторил Балдан. Он отпер двери, вернулся к столу, встал, загораживая собой жену и сына. — Но, заходите, — сказал громко.
Бандиты зашли не сразу. Распахнули двери, видать, тайно оглядели избу, потом уж зашли осторожно один за другим, как волки. И дух от них исходил тяжелый, смрадный. Давно немытые, нестриженные, в мокрой истрепанной одежде, они действительно походили на зверей, вылезших из логова. Впереди стоял матерый, до глаз обросший черными волосьями бандит с плеткой в руке. Это был Ширап — сын кулака и сам бывший кулак.
—
Но что, активист Балдан, дрожишь, поди? — сказал Ширап, ощеривая крупные зубы. — Отвечай. Не ты ли собирался поймать нас, шестерых друзей? Не ты ли хотел нас видеть в руках
гэпэушников?
Вот мы при
шли к
тебе, бери нас.
Ширап засмеялся, подошел к кровати, на которой спал Балдан, хлестнул по постели плеткой, сел по-хозяйски.
—
А живешь ты неплохо. Изба большая. Сынок, слыхал, есть. Говорят, тоже активист, в тебя. Так говорят ли? — вдруг крикнул Ширап.
Балдан вздрогнул. Но не от грозного голоса бандита, а потому что понял: этот зверь не пощадит его сына.
—
Чего тебе надо от меня, Ширап? — сказал он, пряча испуг. — Мало
мы н
а
тебя
работали? Мало ты издевался над нами? Нет, Ширап! Прошло твое время. Прошлогоднего снега на чай не наберешь, старое не воротишь. Сдаваться тебе надо, Ширап, Советской власти.
А
в
это
время Шободой
выскользнул во
двор
и вскочил
на Гнедка. Пока они мчались, Шободой беззвучно
шептал одно и то же: «Скорее, Гнедко. Надо поймать бандитов…»
Неожиданно конь, будто сорвался в пропасть, ушел под воду по гриву. Вода набросилась на Шободоя, стремясь оторвать его от спины коня, как буря отрывает цветок от стебля. Но не смогла. Закоченевшие руки Шободоя держались за гриву мертвой хваткой, а ноги вцепились в бока. Гнедко отфыркнулся, поплыл. Он угадал на глубокое место — может, сбился с брода, или прибывающая вода вырыла яму. Вскоре он снова побрел, осторожно переступая ногами. Выбрался на берег и, тяжело дыша, помчался к улусу из последних сил. Резкий ветер и дождь хлестали Шободоя в лицо, пронизывали тело. Но он уже не чувствовал холода. Наоборот, ему казалось, будто он горит на жарком костре. Корчась от боли, почти без сознания, он подобрал поводья, чтобы направить Гнедка к избе председателя. У него еще хватило сил постучать в окно…
Бандиты не успели уйти, не успели и выполнить свое волчье дело. Но Шободоя не стало на этой прекрасной земле. Потом Балдан вспомнил, что у Шободоя должно быть законное имя. Нашли старую сельсоветовскую книгу. В ней обнаружилась малоразборчивая запись, сделанная старомонгольским вертикальным шрифтом. Она подтверждала, что родившийся в 1922 году гражданин СССР назван «Ворошилов».
Вот такое крепкое имя дали друзья сыну.
—
Так возможно нам построить детские ясли, товарищ председатель, или нет?
—
Возможно-то возможно, — Банзаракцаев задумался. — Но вы сами-то решили это окончательно?
—
Хе! Вы думаете несколько дней я напрасно лежал в своей избе? Ей-богу, я пришел только потому, что решил это окончательно. Я же не возьму с собой в гроб все свои деньги…
—
Что это вы говорите-то, дядюшка, тут надо хорошо подумать.
В тот же день намеренье Бизьи Заятуева было должным образом оформлено.
Все, что в минувшие годы тяжелым грузом лежало на его плечах, пригибало к земле, — все это Бизья сбросил с себя и, дыша, свободно и легко, независимо заложив руки, за спину, важно и с достоинством зашагал домой.
Перевёл в FB2 Степанов Д.В. 2016