Страница 70 из 71
Такое вот горе было у Намжилмы и Балдана. Но, когда появился на свет еще сынок, горе, конечно, на время забылось. Балдан на радости купил много вина, оседлал своего верного Гнедка, поскакал в сельский совет. До совета было совсем недалеко, пять верст, но Балдану очень хотелось проскакать по улусу и степи верхом, показать свою радость.
—
Сын у меня! Сын! — говорил он каждому, кого видел, с такими же словами забежал в сельский совет. А в совете работал его старинный друг-нухэр по фамилии Хувараков. Был этот Хувараков, секретарь сельсовета, маленьким, щупленьким, проворным, как собачка, а глаза большие и добрые. Хороший человек был, хотя фамилию носил дурную, будто старый чужой дэгэл. Ведь хуварак кто? Служака, раб в дацане! Что сделаешь, беднякам всегда доставались самые плохие фамилии или прозвища…
—
Рад тебя видеть, Балдан, таким счастливым! — сказал секретарь Хувараков, и тут черная мысль согнала радость с его круглого, как булочка, лица: эх, друг Балдан, опять в твою юрту пришло горе. Но он прогнал эту мысль, подбежал к Балдану, протянул обе руки: — Поздравляю тебя. Намжилму тоже. Пускай народившийся жеребеночек долго-долго топчет траву, и пускай степь к нему будет ласковой.
Балдан подхватил слабосильного друга на руки, как ребенка, посадил на скамью, что стояла вдоль стены для тех, кто приходил сюда. Потом достал из кожаной сумы бутылку водки, ударил широкой ладонью по донышку — пробка вылетела, как пуля из ружья.
—
Обмоем моего сынка, друг Чимит!
—
Неладно однако получится, друг Балдан! Я однако на службе… — подумал было отказаться секретарь Хувараков, но тут по лицу Балдана понял: нельзя отказаться, нанесешь такую обиду, что не забудется до самой смерти.
Но, выпили по полстакана. Потом еще наливали два раза. У секретаря круглое лицо сделалось похожим на ягоду землянику. А у друга его лицо почему-то побледнело, только черные глаза блестели, будто бы он переживал и радость, и видел беду.
—
Мой сынок будет жить! — сказал он громко, даже стаканы на лавке испуганно зазвенели. — Ведь где он родился? Не в какой-нибудь юрте, под шепот глупой старухи. Он родился в районной больнице. Русский доктор принял его на руки. Сама новая жизнь взяла моего сынка в свою ласковую колыбель… Так ли я говорю, друг Чимит?
—
Правильно говоришь, друг Балдан! А ты как назвал сына? Нашел ли хорошее имя ему?
—
Нет, друг Чимит. Не нашел. Трудное это дело. Давай искать вместе.
Балдан достал вторую бутылку, снова выстрелил.
—
Э-э… — промычал секретарь Хувараков. — Имя найти — это тебе не дэгэл сшить. Имя говорит о человеке больше, чем он может сказать о себе. Про время и жизнь говорит. Вот что значит найти хорошее имя… Давай-ка маленько выпьем, друг Балдан, за хорошее имя, которое сейчас придет в наши головы.
Секретарь выпил, вытер вспотевшее румяное лицо.
—
Слушай, друг Балдан, — сказал не совсем понятно, потому что язык его стал хлябать, как ослабшая подпруга у седла. — Слушай, я вот-вот поймаю имя твоему сыну. Схвачу и сразу запишу в книгу. Вот-вот. Но-ка, плесни еще маленько, друг Балдан. Вот ты кто был раньше? — спросил секретарь, поднимая палец. — Ты был батрак! А теперь ты
коммунар,
активист. Значит, из тебя получился новый человек.
А сын
каким
бу
дет? Он будет совсем новым человеком. Значит, ему надо дать русское имя. Крепкое имя запишем мы сейчас в книгу граждан СССР. Давай выпьем, друг Балдан, за большого человека, имя которого мы
возьмем
для твоего сына…
Друзья сидели до ночи, пока в суме было вино. А наутро позабыли об этом разговоре. Да и мать, Нам
жилма, успела найти имя своему сыночку.
Шободой, конечно, не знал, что у него есть другое имя. Он рос умным и добрым, с малых годиков приучался что-нибудь делать, мастерить, а больше всего любил лепить из глины разные фигурки. Намжилма и Балдан, глядя на него, совсем забывали горе, которое постигало их прежде, думали о том, каким замечательным человеком он вырастет: ведь доброго хулэга-скакуна с возраста жеребенка видать! Ну и берегли его пуще своих глаз. Не позволяли даже тени коршуна упасть на сынка, боялись простуды. Потому-то, когда ребятишки днями напролет бултыхались в речке, Шободой сидел на берегу.
Незаметно подоспело время идти Шободою учиться. К этой поре в улусе открыли школу, не надо было никуда ездить. Из небольшой коммуны вырос колхоз. Кулаков изводили, как бешеных собак, правда, они еще огрызались. Прятались в глухих степях и лесах, скапливали злобу, чтоб тайком укусить кого-то из активистов…
Шободой учился отлично. Окончил первый, второй класс… И вот пришел самый радостный день в его жизни — двадцать второе апреля. На его груди, будто саранка в степи, загорелся пионерский галстук. В этот день Шободой дал торжественную клятву: «К борьбе за дело Ленина — всегда готов!» И этот день вошел в избу Намжылмы и Балдана самым светлым праздником. Разве могли они тогда, выматывая жилы на богача Ширапа, знать, что жизнь подарит им такого сына?! Нет, не зря говорят: «Закатившееся солнце возвращается, отвернувшееся счастье поворачивается».
Каникулы Шободой проводил на летней заимке, куда откочевали Намжилма и Балдан с колхозным скотом. Отсюда до улуса было километров шесть, чтобы попасть туда, надо было переехать речку Уду, потом скакать по степи, где нет пока дороги. Потому что летник только отстроили, и Балдан с Намжилмой протянули сюда первый след. Его не видно в траве, поэтому кажется, что улус находится где-то далеко-далеко, а заимка выглядит совсем одинокой.
Конечно, это Шободою кажется так. Ведь в первый раз уехал из улуса. Но он сильно не скучает, находит себе работу: то коня приведет, принесет воды, или помогает ухаживать за скотом. К тому же рядом с заимкой есть небольшое озерко, а на берегах его попадается глина. Вот и бежал туда Шободой, если ему было грустно, занимался любимым делом. Отец сделал из жердей перегородку, чтобы скот не разрушил его мастерскую. За лето Шободой успел вылепить все, что было на летнике — избу, кладовку, загоны для скота и навесы и само колхозное стадо. И все получилось, как было на самом деле: угрюмые колхозные быки, покорные ласковые коровы, игривые резвые телята. Только конь и всадник никак не выходили. Он хотел слепить Гнедка смирным, покорным хозяину, а человека спо
койным и статным, каким был отец, а получалось все наоборот: конь скалил зубы и мчался во весь опор, а всадник боязливо сжимался, зарываясь лицом в лошадиную гриву. Почему выходило так? Может, самого себя лепили руки Шободоя? Опять же он никогда так не бегал да и страха в себе не чувствовал…
Как бы там ни было, не получалось у Шободоя того, чего он хотел. Но он не сдавался. С упорством лепил упрямого Гнедка снова и снова. За этой работой и застала его мать, когда пришла по воду.
—
Пускай наш Гнедко будет таким, каким хочет, — сказала, любуясь ловкими руками сына.
—
А папа как же? Разве он трусливый зайчонок? — сердито спросил Шободой. Он, конечно, сердился на свои неумелые руки, которые не хотят слушаться, делать, что надо. Ну, разве можно с такими непослушными руками стать художником, о чем он мечтает?..
—
Нет, конечно, нет. Ты тоже вырастешь смелым, сыночек. Если такой упрямый, — ласково улыбнулась Намжилма. — А сейчас пойдем в избу. Холодно стало. Вот и дождь собирается.
Конечно, было еще тепло, хотя лето подходило к концу. А дождь, правда, собирался. Над горами повисли обложные тяжелые тучи. Но Шободою не хотелось бросать работу недоделанной.
—
Я еще побуду здесь, мама. Немножко, можно? — спросил он и снова взялся за глину.
Намжилма покачала головой, сказала:
—
Мы возьмем глину с собой. В избе будешь делать Гнедка. Потом надо тебе почитать маленько. Скоро ведь в школу. Скоро поедем домой, сыночек.