Поклон старикам

Бизья не выдержал — рассмеялся, обхватив руками живот.

—

Хотел бы я посмотреть на тебя, Ендон, в это время…

—

Ха-ха, что сказать… надо думать, глаза у меня

разъехались в разные стороны — один глядел вверх, а другой куда-то в сторону. Это уж точно. Ну, хватит смеяться, слушай, что было дальше. Я уж готов был провалиться сквозь землю, но тут вдруг поднимается с места первый секретарь обкома и обращается ко мне: «Ендон Тыхеевич, не мучайтесь, оставьте эту шпаргалку, списанную вашим парторгом из разных ученых книг. Порвите ее. Расскажите лучше о своей работе, о житье-бытье своими собственными словами». Ну, что тебе сказать — чувство у меня появилось такое, словно я прямо из ада вновь вернулся на нашу грешную землю. А дальше… дальше было вот что: едва закончил я свою речь, и весь огромный зал прямо-таки загремел от аплодисментов. И все что я говорил — от слова до слова — сразу опубликовали в газете. Вот с тех пор, когда выступаю, никаких бумажек в руки не беру.

Разговор затянулся. Старые приятели вспоминали былые годы, пережитое, друзей и знакомых. Незаметно опустела бутылка. Хотя Бизья догадывался, что Ендон пока еще не сказал главного, ради чего и пришел к нему, но все же он, человек непьющий, сильно захмелел, появилось желание попеть песни. Всегда сдержанный, сейчас он был не прочь даже обнять Норжиму. Увлажнившиеся его глаза видели сейчас все в другом свете, и увядающее лицо Норжимы казалось ему совсем молодым. А Ендон, подперев кулаками лысую свою голову и усевшись поудобнее, похоже, совсем не собирался уходить.

—

Ендон, может, разойдемся по-хорошему, а то, глядишь, опять поссоримся, — и Бизья, склоняя набок массивную голову, устало прикрыл глаза.

—

Что ж, можно и поссориться, только ты, надеюсь, не станешь пускать в ход свои кулачищи?

—

Фу, что вы за люди? Неужели все еще не можете забыть старые обиды да ссоры? Или примирение для вас какой-то великий грех? — возмущалась Норжима.

—

Может быть и грех… — задумчиво качнул головой Бизья.

—

Хорошо… Начнем тогда ссориться, — сказал Ендон.

—

А кому начинать? Ты уж у нас остер на язык, наловчился говорить — тебе и начинать. Только до безо

бразия дело доводить не будем, постараемся даже в ссоре соблюдать приличия, согласен?

—

Нет, все-таки невозможные вы люди. Лягу-ка я лучше спать, — с сердцем проговорила Норжима, вставая из-за стола.

Бизья, ожидая, нетерпеливо ворочался, так что табуретка под ним жалобно поскрипывала.

—

Бизья, ты не забыл, как батрачил у богача Бунды?

—

Нет, конечно, Ендон. Кто ж забывает пережитые мучения, голод и холод?.. У Бунды было около тысячи пятисот голов скота…

—

Так. А ты помнишь, в чем ходил этот Бунды и что он ел?

—

Как сейчас понимаю, глупейший он был человек. Одежда на нем была рванье рваньем. Посмотришь на него — последний нищий да и только. До того был жаден, что сам себя впроголодь держал, все время старался поесть у кого-нибудь из соседей. Да, удивительно глупый был человек, редкостный дурак.

—

Он ведь и умер, так и не сумев воспользоваться своим богатством, не так ли?

—

А как бы он сумел, если б даже и захотел? Воспользоваться с умом и толком таким богатством под силу разве что только колхозу. То есть многим людям, разумею я. Он ведь что сделал, когда началась коллективизация — сто с лишним голов скота загнал в коровник и хотел сжечь, да хорошо, что мы вовремя подоспели. А он до того остервенел, что стрелять начал по нас. И знаешь, если б он не торопился так, то уж одного-то из нас наверняка уложил бы… Ну, схватили мы его, связали и сдали властям… Думаю, подох он где-то на чужбине собачьей смертью…

—

Да, дурак он, конечно, был, — подытожил Ендон, наклоняя свою лысую голову.

—

Это уж точно, — согласился Бизья.

—

Так… Ну, а теперь скажи мне по правде, Бизья, много ли ты богатства накопил? — спросил Ендон, глядя с хитрецой на своего друга.

—

А что тебе до моего богатства? — вмиг ощетинившись, загремел Бизья.

—

Тс-с, — Ендон поднес к губам указательный палец и почти шепотом проговорил: — Ведь мы же договорились ссориться, но при этом придерживаться приличия. Возьми себя в руки. Итак, сколько уж у тебя накоплений?

—

Мне на две жизни хватит.

—

И что ж — все это ты в гроб с собой прихватишь или как? Или перед смертью в озере утопишь?

—

Ты меня за дурака принимаешь?

—

Ну… тогда, может, лучше сожжем?

—

Я пока еще не сошел с ума, — угрюмо проворчал Бизья.

—

А может, сделаем доброе дело — раздадим людям по пять-десять, по двадцать-тридцать рубликов, а?

—

Ты что, рехнулся, Ендон? Чтобы я заработанные деньги да стал бы вдруг швырять на ветер!..

—

А кто только что называл дураком богача Зунды? Нет ли в тебе кое-чего от него?

—

Ты меня не сравнивай с ним. Он нажил свое богатство тем, что заставлял работать на себя других. Как говорится, кровь из них пил, словно какой-нибудь клоп. Это была настоящая вша в человеческом облике, враг всего живого. А теперь посмотри на мои руки — вот этими руками заработано все, что у меня есть. Честным трудом заработано.

—

Верно, верно, не спорю. Однако ж, дружище, согласись, что жизнь наша близится к концу. Почти уже прошла! Безвозвратно. На что ты собираешься употребить свои накопленные тысячи?

—

А твое какое дело, на что бы я ни употребил их? — Бизья начал всерьез злиться.

—

Не знаешь. Конечно ж, не знаешь, — мягко почти ласково произнес Ендон. — Не знаю, слышал ли ты, что есть такая болезнь — отравление деньгами. Случается, от этого даже умирают…

—

Замолчи, мерзавец! — Бизья вскочил, грохнув о стол кулаком, так что подпрыгнули тарелки и чашки. — Ты что, издеваться надо мной сюда пришел? То-то, смотрю, уж больно ласково подъезжаешь… водку выставил… Убирайся отсюда, пока цел!

И не успел Бизья в ответ даже рта раскрыть, как Ендон уже скрылся за дверью.

—

Счастливо, говорит, съездить… — запоздало кипел Бизья. — Гляди-ка, доброжелатель какой выискался… Вот вернусь, тогда я с тобой иначе потолкую!

—

Ложись-ка спать, ведь поздно уже, — позевывая сказала Норжима. — Опять у вас все к ссоре свелось? Что вы за люди такие, никак вас мир не берет.

—

Так разве ж можно с ним по-хорошему? А вот ты-то, наверно, всю нашу свару в свое удовольствие выслушала.

—

Так ведь и глухой бы все расслышал. Удивляюсь только, как легко вы попали в его западню.

—

Ха, это ты хорошо подметила: «западня»! Видно, Ендон мастак пользоваться ею, коли он, человек женатый, детей имеющий, сумел заманить тебя в эту самую западню и нарушить покой в собственной семье!

—

Отстаньте! Надоело! Правильно говорят: кто не может укусить, тот старается облаять. Может, расстанемся по-доброму, а? Уже с каких пор вы все лепите ко мне этого Ендона. Нет больше моего терпения… Мало ли что могло быть в молодости и по глупости. Прошлого теперь уж не изменишь! — Норжима огорченно шмыгнула носом. — Что это за жизнь такая проклятая: — мало того, что не смогла я стать матерью, так еще сошлась вот с вами и выслушиваю теперь всякие гадости. Господи, и почему я такая несчастная! Нет, лучше уж сразу умереть, чем жить так дальше!.. Вам-то что — у вас вон есть дочь с зятем, они-то уж всегда присмотрят за вами. А я завтра же перееду в свою деревню. Сошлись, как собаки, — как собаки же, и разбежимся.

Старина Бизья мигом опомнился. Как-никак пять лет совместно прожито, можно сказать, по-семейному, и вдруг из-за болтовни косоглазого Ендона все это он рушит своей же рукой. Он враз осознал, насколько близок к тому, чтобы навсегда лишиться Норжимы. Охая и вздыхая, он поспешно встал, присел на краешке топчана. Сердце билось так, что отдавало в ушах. Он долго молчал, крепко обхватив руками грудь и бездумно покачиваясь взад-вперед.