Страница 38 из 71
Жамсаран Галданович не засмеялся, он захохотал.
—
Смотри-ка ты! Отдыхать захотелось! Счастливой, спокойной жизни! Наш писатель Дамдинжапов как-то написал: «Труд есть счастье». Читала? Ты не сердись, я тебя не виню, по ведь тебе никогда не приходилось трудиться для народа… Для на-ро-да, понимаешь? Для семьи трудилась — для детей, для меня, а вот для на-ро-да? Не приходилось. — Он с сожалением посмотрел
на жену, спросил с насмешкой: — Уж не хочешь ли ты, чтобы я ушел на пенсию, а?
Сэжэдма осторожно шла к своей цели.
—
Присмотрись к людям, Жамсаран, — тихо и ласково проговорила она. — Сколько стало вокруг образованных, умных людей. Хороших работников. Многие обязаны этим тебе. — Она улыбнулась. — Нет, я все понимаю, прежде всего они обязаны новой жизни, нашему счастью… Не умею я говорить умных слов, но ты поймешь. В общем, они и тебе, конечно, обязаны. Помню, скольких наш колхоз послал на учебу. Когда выучились, вернулись домой, тут за них старшие взялись. Ну и ты, конечно… Может, думаешь, что они хуже тебя будут работать? Не обманывай себя: нас не будет, колхоз все равно пойдет вперед… Ну, погляди на того же Дондока Жамбалова — энергичный, авторитетный. Чем не председатель?
—
Какая рассудительная у меня старуха! До седых
волос дожил, сорок лет вместе, а ведь раньше не замечал. Ну, ладно, поговорим… С чего начнем? А вот с чего: кто создал этот колхоз? Норбоев! Кто поставил колхоз на ноги? Опять Норбоев. Кто в послевоенные годы превратил колхоз в миллионера и заслужил за это орден Ленина? Все тот же Норбоев. Пойми, Сэжэдма, колхоз — это моя жизнь, моя судьба. Зачем мне жить без колхоза? Мы с ним связаны одной пуповиной, — Он передохнул, достал из кармана платок, утер лицо. Видно, сильно разволновался, даже пот на лбу выступил. — А насчет Дондока Жамбалова… Слушай вот: мы этого Дондока учили на средства колхоза. Надеялись на него. Все мы считаем, что он заменит меня на посту председателя. И я так считаю. Поэтому и вожусь с ним, приучаю к работе… Придет время и — пожалуйста, вот вам готовый председатель. Только не надо спешить. И рано, дорогая жена, списывать меня в пенсионеры. Рано!
—
Хорошо. — Сэжэдма с трогательной заботой посмотрела на мужа. — Я все поняла. Ты у меня умный и хороший. Но, Жамсаран, прошу: проверься у врачей.
—
Ну, опять за свои молитвы… — Жамсаран готов был раскричаться, хлопнуть дверью, уйти… Но вдруг он почувствовал всю величину тревоги своей Сэжэдмы, всю силу ее любви, всю доброту ее сердца… Надо ее утешить, объяснить, что ничего особенного, ничего
страшного с ним не происходит… Ну, а если когда-нибудь что-то и произойдет, в этом нет ничего необыкновенного и необычного. Все закономерно, все в порядке вещей. И он заговорил спокойно… Но его слова ничуть не успокоили Сэжэдму… Она слушала его с ужасом:
— Ты помнишь мою мать? Она вроде бы неожиданно заболела и вскоре умерла… Знаешь, какая у нее была болезнь? — Он помолчал. — У нее был рак… А отец? Мой отец умер от этой же болезни — и у него был рак… Что ты так на меня смотришь? Ничего страшного. Раньше богомольные старики и ламы говорили, что это святая болезнь… Ею, мол, заболевают только добродетельные, безгрешные люди, очистившиеся от грехов беспорочной жизнью. Чистые, так сказать, и душой и телом. Ну, прямо для меня болезнь, правда? — Он беспечно рассмеялся. — И беспорочный, и добродетельный… И болезнь прямо наследственная. Что еще прибавить? Все в моем роду не живут дольше шестидесяти лет. Видала как? Что тут прикажешь делать? Бросить, как ты советуешь, работу, каждый день смотреть на себя в зеркало: не побледнел ли? Каждый день взвешиваться на весах: не похудел ли? Нет, к черту такую жизнь! Надо каждый день, каждый час использовать для общего дела, надо до последнего вздоха стараться приносить людям как можно больше пользы. Понимаешь? Утри глаза, слезы текут. Глупо… Я еще сделаю кое-что для общей пользы… Вот создам образцовое табунное хозяйство… Ну, а если болезнь ляжет поперек моей дороги и я споткнусь… Ну, чего ревешь, старая? Поди умойся.
Разговор этот был полтора года назад. Только полтора года… Кто знал, кто мог представить, что все обернется так печально. Вот послушаться бы тогда жену, может, все и обошлось… Если бы… Как русские говорят: близок локоть, да не укусишь…
Впрочем, было ли время ходить по врачам? Не было. Ни одной свободной минуты. Строил в колхозном центре животноводческий комплекс. Это просто сказать: строил комплекс… А ведь как это было? Нет проекта, надо ехать в Улан-Удэ, выяснять, в чем задержка… Нет квалифицированной рабочей силы… Призвать шабашников? Они явятся, за ними дело не станет, все сделают в срок… Но как расплачиваться? Шабашник, он шабашник и есть: норовит содрать подороже… И какая у него ответственность? Сгреб деньгу и ходу, ищи ветра в поле. Помнится, стройка началась, а материалы — того, нет, этого нет…
Вот и поезжай председатель к врачам-специалистам.
Потом началось осушение этих самых Дабагинских болот… Сам проводил нивелировку, таскал нескладный нивелир со зрительной трубой, с подставкой… Вместе с колхозниками рыл канавы. Все тогда было… И решительно не хватало времени, в голове — одна мысль: успеть не то чтобы к сроку — закончить раньше.
Странное дело: в ту пору ничего вроде и не болело… Был ли аппетит? А черт его знает, иной день и пообедать не удавалось — все некогда…
С тех пор как он слег, прошло три месяца. Вроде не так и много… Но ведь это девяносто дней и девяносто ночей: было время подумать, повспоминать… Не всегда же мучили такие чудовищные боли, как сейчас…
Ну вот, было, помнится, республиканское совещание передовиков сельского хозяйства… Трудно объяснить тогдашнее состояние Жамсарана Галдановича. С чем, с кем его можно было тогда сравнить… Разве только с постаревшим актером, который последний раз на сцене прощается с публикой, с товарищами. Да, Жамсаран Норбоев понимал, что в последний раз участвует в большом, представительном совещании… Все реже и реже встречаются старые знакомые, друзья, с которыми участвовал в подобных совещаниях в тридцатые, сороковые, пятидесятые, шестидесятые годы. Многих унесла война, кто ушел из жизни после войны, другие на пенсии. Но все же и среди пришедших на смену ветеранам изредка встречаются седые и лысые головы.
Во время первого перерыва Жамсаран Галданович встретил первого секретаря обкома партии, которого знал с давних, еще с комсомольских времен. Ну, остановились… Загду Андреевича теперь пареньком-хубуном не назовешь: голова поседела, ну, а в остальном вроде прежний, такой же крепкий, сбитый, живой. Поинтересовался колхозными делами, расспросил, как с животноводством, очень его это интересовало… Ну, а потом… Потом взял под руку, отвел в сторону.
— Слушай, Галданович… Что-то ты сегодня как-то не так выглядишь… Давай честно: как у тебя здоровье? — В голосе у него была озабоченность и тревога.
Жамсарану Галдановичу стало неловко и почему-то
жарко. Платком вытер шею, вымученно улыбнулся:
—
Чего там, Загда Андреевич… Иногда вроде ничего, не жалуюсь… Не хочется сознаваться, но возраст все же берет свое…
—
Возраст… — с пониманием вздохнул секретарь обкома. — Куда от него денешься… Ты на своем веку потрудился здорово. В нашем народе говорят о таких мужиках: работал, не поднимая упавшей шапки… Сколько у тебя орденов, сколько медалей?
—
С десяток, однако, наберется… Орденов, значит, пять, ну, а остальные — медали… — немного удивленно ответил Жамсаран Галданович.
—
Видишь как… — С уважением проговорил секретарь обкома. — Подожди-ка минутку. — Он подозвал своего помощника Шагдарова: — Возьми мою машину и отвези Жамсарана Галдановича в поликлинику. Скажи от моего имени, чтобы тщательнейшим образом обследовали. Понимаешь? Все анализы, все…
—
Понятно. Ну, Жамсаран Галданович, пошли, машина у подъезда.