Страница 37 из 71
Доход мы получаем в основном от коневодства да еще от скота калмыцкой породы. Тут, заметьте, товарищ Дампилон, тоже используем опыт наших предков: табуны и калмыцкий скот у нас круглый год находятся на тебиневке. Не на стойловом содержании, не на государственных, не на колхозных харчах, а сами добывают себе корм из-под снега. Что еще сказать? Искусственного осеменения не проводим. Наши кобылицы, коровы-калмычки в этом смысле разборчивые… Верны своим серьезным привязанностям к красавцам жеребцам, к могучим быкам.
Жамсаран Галданович взглянул на часы:
—
Надо ехать! Там у нас дел немало, гурт большой, триста двенадцать бычков. Бычки норовистые, диковатые, близко не подходи, похуже необъезженных жеребцов. А ничего, с ними управляются два наших человека. Впрочем, сами увидите.
Председатель уселся в «газик» корреспондента, и они тронулись в путь.
—
Что-то маловато я слышал о калмыцком скоте… — признался Дампилон.
—
Быстро растут, хорошо прибавляют в весе, — живо ответил председатель. — И еще, — в голосе у него зазвучала гордость. — И еще — наш колхоз первым в республике начал разводить скот этой породы, сдавать государству отличное дешевое мясо… Это же главная задача — разведение скота мясного направления.
Некоторое время они молчали. «Газик» конечно, отличная машина — по любой дороге кати, как по асфальту… Ну, «по асфальту», это конечно, не очень точно… На бугорке — подбросит, на ухабистой дороге — протрясет… Но все равно, вполне подходящая машина.
Дорога до Орловки не такая уж близкая… Председатель, хоть он и постарше Дампилона лет на двадцать пять, за весь путь ни разу не пожаловался. А вот Дампилон, глядеть на него жалко, совсем измаялся. У него к тому же радикулит разыгрался.
Вечером, когда Дампилон не мог уже ни встать, ни сесть, председатель вроде немного сжалился.
—
Ладно, — сказал, — вижу, что вам плохо, даже маленько сочувствую… Но уж раз сломали такую тяжелую дорогу, негоже уезжать, ничего не повидав… Завтра осмотрите наш табун, и можно собираться домой…
Дампилон, понятно, обрадовался. Неожиданно Жам
саран Галданович спросил:
—
Вам, однако, усэн маленько надо?
Странно, но Дампилон вдруг смутился, растерянно проговорил:
—
Вообще-то… наше начальство… Ну, и я хотел в долю, если можно…
—
Я напишу распоряжение, внесите в кассу двести пятьдесят рублей.
—
Спасибо, спасибо… — Дампилон даже прижал руку к сердцу. — А табуны… Табуны действительно надо посмотреть. У меня на родине коней совсем мало осталось. Говорят, Жамсаран Галданович, будто перед самым сенокосом к вам в колхоз со всего аймака собираются парни. Будто такие соревнования устраивают, как в давние времена. Правда?
—
Это уж точно: к нам в колхоз вся молодежь аймака как на самый дорогой праздник! А что? Укрощение диких коней, тут нужны самые отменные мужские качества — смелость, ловкость, любовь, наконец. И верность. Что смотрите такими глазами? Именно любовь. Любовь к животным, — Он прошелся по комнате, — И верность. Кони прекрасно чувствуют человеческую любовь, нашу им преданность. И платят за эти чувства вечной верностью.
Он не мог говорить спокойно, в нем жила, трепетала каждая жилка.
—
О-о-о… Дикие кони! Приезжайте летом, мы покажем вам укрощение диких коней. Кони становятся на дыбы, нет, это надо видеть, словами не рассказать, умом не представить… А ночные костры, игры молодежи! А девушки-всадницы! Вы знаете, какие есть у нас отчаянные амазонки! Бесстрашные. И красивые. Приезжайте к нам летом — с кинооператором!
—
Приеду, обязательно приеду! — отозвался повеселевший Дампилон.
Назавтра Дампилон успешно выполнил то самое главное, ради чего он, собственно, и приехал из Улан- Удэ. И остался весьма, весьма довольным.
Перед отъездом он зашел в гостиницу, расплатился. Хозяйка гостиницы взяла деньги и протянула ему еще один счет,
Дампилон недоверчиво, вопросительно посмотрел на нее.
—
Прочтите, — улыбнулась хозяйка.
Это был счет столовой: с него полагались деньги за питание в течение трех дней… В счет была включена и стоимость семидесяти пяти граммов коньяку, выпитого в день приезда в кабинете председателя.
Дампилон покраснел до кончиков ушей. Он мучительно соображал, хватит ли у него денег. Денег не хватало…
—
Я сейчас… — Он выбежал на улицу, к машине… Ладно, что у шофера оказались деньжонки…
Через полмесяца на второй странице республиканской «Буряад Унэн» был напечатан очерк Ж. Дампилона. Он назывался «Председатель смотрит вперед». Жамсаран Галданович прочитал, рассмеялся:
—
Ну и перо у этого писаки. То я «назад», то я «вперед»… Назад-вперед, вперед-назад… Смехота…
5
Болезнь вроде бы никогда не извещает о себе заранее: готовься, мол, скоро заявлюсь… Некоторые суеверные русские бабушки спорят: «Что ты, милый, бывает, да еще как! Ежели какое место у тебя зачешется, жди — там непременно вскочит чирей… Опять же мясо: видеть сырое мясо во сне — к худому, болеть будешь. Зеркало разбить — тоже к болезни. Дерево возле дома поздно зацветает — и того горше — к смерти хозяина».
И бурятки-старухи твердят: «Уй, паря, бывает… Болезнь запросто о себе знать дает: собаки ночью воют — болезнь в темноте к дому подбирается…»
Старухи на то и старухи, чтобы все знать, молодых упреждать. И живи они еще сто лет, чтобы во всякое дело свой нос совать.
Все это так, но ведь и Жамсаран Галданович тоже загодя узнал о своей болезни. Ничего не болело, и на тебе — вдруг аппетит пропал… Сначала не замечал, потом кое-кто стал въедливо надоедать с расспросами о здоровье: не болит ли что, вроде побледнели?..
Жамсаран Галданович в ответ посмеивался: вот чудаки, занимались бы делом, не приставали к здоровому человеку. Работал с прежним напряжением, в колхозе работы всегда невпроворот, никакой беды не чувствовал, не предвидел… На вопросы о здоровье теперь уже сердился, отвечал с раздражением: следите лучше за своим, а я, мол, здоров.
Болезнь никак не давала о себе знать. Вскоре почему-то стало трудно глотать вареное мясо… Черт его знает, что такое? Хорошо прожует, запьет бульоном, а комок пережеванного мяса застрянет где-то на пути в желудок…
Жена стала замечать неладное: есть стал без удовольствия, еще больше похудел, побледнел.
—
Гляди, — говорила Сэжэдма, — есть стал совсем мало… Покажись врачам.
—
Скажешь тоже, — сердился Жамсаран Галданович, — Надо понять, что я не двадцатилетний парень… Противно говорить, но я это… ну, в возрасте, что ли… Не старик, конечно, подумаешь, немного за шестьдесят, но все же… В общем, я здоров. А что похудел, так это лучше, чем растолстеть. И вообще, займись-ка делом. Что, у тебя работы нет?
—
Да я же беспокоюсь за тебя, — сердечно отозвалась жена. — Надо все же к врачу. Ну, здоров так здоров, а если скажут, что надо подлечиться, откладывать нечего. Всей работы все равно не переделаешь…
—
Что-то ты у меня стала слишком умной, — оборвал жену Жамсаран Галданович. Он частенько обращался к ней свысока. — Скажешь тоже: к врачу… Если станет плохо, во что я не желаю верить, тогда уж лучше нацелиться на горную дорогу. — Он усмехнулся: — На ту самую, которая ведет к черной яме…
Подошел к жене, вдруг обнял ее за плечи:
—
До старости еще далеко, Сэжэдма, очень далеко. Сил еще много. — Он повел плечами. — Старость, как я понимаю, штука гнусная. Старость — это когда тебя люди жалеют, а то еще и посмеиваются: вот, мол, развалина… Старики в тягость собственным детям… Хорошо, что нам с тобой до этого еще далеко. Знала бы, сколько во мне сил!
—
Перестань, Жамсаран… Подумай о себе… Не настала ли пора отдохнуть, пожить спокойно, счастливо?