Страница 30 из 71
Некоторое время на кухне было тихо, Дэлгэр старательно жевал, заедал водку холодным мясом. Утерся рукой, спросил:
—
Сколько же наш Галданович теперь получает, а? Какую пенсию назначили?
—
Восемьдесят рублей. Потом еще разные льготы полагаются. За электричество совсем мало платим… Лекарство ему дешевое…
—
Неужели всего восемьдесят? — Вид у Дэлгэра был удивленный. — Всего восемьдесят? Это как же так? Гляди-ка, у меня никакого хорошего образования, ни на какой важной должности не был, на такой, где надо умом шевелить… Всю жизнь на самой черной работе… а когда пошел на бессрочный заслуженный отдых, пожалуйста, товарищ Шойдонов, вот вам пенсия, сто двадцать рублей… Живу теперь со спокойной душой, никаких забот, никаких тревог. — Он вроде пригорюнился, опять завздыхал, подпер рукой голову.
—
До чего интересно, а? Мой сверстник Жамсаран
с самой юности, не знаю уж, с каких малых лет в комсомоле, до сих пор то парторгом в колхозе, то председателем… Всегда в начальниках… А ему нате, на старости лет всего восемьдесят рублей, каково это? До чего же интересно, Сэжэдма, правда?
— Нам и восьмидесяти хватает, — не очень уверенно ответила Сэжэдма.
— Как же так? — продолжал возмущаться Дэлгэр. — По моему тупому соображению наш Жамсаран должен получать не меньше… ну, не меньше ста пятидесяти рублей… Так? Или, может быть, наше государство, всячески заботясь о простых рабочих, не очень думает о руководящих товарищах? Интересно, правда? — Он пощелкал языком.
Разговор надолго оборвался. Сэжэдма, наконец, сообразила, что Дэлгэр появился у них неспроста, сидит здесь не зря… Она возмутилась, хотела резко оборвать его, отчитать, но не вспомнила сразу путных, достойных слов. Да она и вообще не любит и не умеет ссориться. И в семье, и с чужими одинаковая… Привыкла во всем слушаться мужа, и жила его умом, поставила на ноги сына Ревомира и дочь Энгельсину. Никогда не утомляла себя размышлениями, не занималась сплетнями, с самого начала семейной жизни твердо уверовала в то, что нет ничего лучшего, чем кормить и одевать детей, заботиться о муже, держать дом в чистоте и порядке. Так и жила… Когда ужасная болезнь нашла Жамсарана Галдановича, сбила его с ног, уложила в постель, заботы о заболевшем муже ни на минуту не оставляли ее ни днем ни ночью.
Не все замечают, как она сдала за последнее время. Да и как заметишь, когда она по-прежнему радуется каждому, кто заходит в их дом, нет у нее никакого другого чувства, кроме доброты, и не всегда она может отличить хитрую ложь от чистой правды. Вот и этого Дэлгэра, сына Шойдона, того самого богача Шойдона, который когда-то весь улус держал в страхе, каждому приказывал все, что хотел, она встретила так же горячо, словно родного старшего брата…
—
Может, еще выпьешь, а? Перед горячей едой? Ну, налей себе сам, вот бутылка, вот стакан.
—
Что ж… — словно неохотно ответил Дэлгэр. — Можно, конечно… Кто осудит пенсионера? Ни забот у
меня, ни спешки… — Дэлгэр вылил водку в стакан, сгреб с тэбшэ тарелки жирную баранью лопатку.
—
Да, — заметил он назидательно, показывая глазами на лопатку, — теперь нам, старикам, жирную баранину надо потреблять с великой осторожностью. — Он поднял вверх палец, с которого стекал бараний жир. — Вредно. Наука вроде так говорит, доктора: — Вредно есть много жирного мяса, — Он наморщил лоб. — От жирного мяса люди толстеют… Да… А кому охота стать посмешищем, верно? — Он поднял стакан с водкой, поднес к глазам, стал смотреть в окно. — Скажи, как интересно… Все, понимаешь, видно… Через водку все даже интереснее. — Он поставил стакан на стол.
—
Ты послушай, Сэжэдма. Я, понимаешь, зачастил в богоугодные, молитвенные места. Понимаешь? Побывал в Иволгинском дацане, нашем святом буддийском храме. Это, я тебе скажу, красота! С нашим клубом не сравнить… Дацан издали видно, весь сверкает — золотой! Народу — полно. Из разных мест, краев. С каждым можно поговорить, узнать, где что, где как… Все новости сами к тебе идут, правда…
А
какие бывают встречи! Люди тридцать-сорок лет не виделись, и, пожалуйста, — вот вам встреча… Оч-чень, понимаешь, интересно, оч-чень… — Он помолчал. — И, понимаешь, потом все думаешь, думаешь… О чем думаешь? А о том, что мы, верующие, живем гораздо интереснее, чем эти постаревшие безбожники коммунисты. Чего там, Сэжэдма, сам я никогда, ни на один день не изменял святому Будде-багши, нашему богу-учителю. Так. Ну и скажи, чем мне теперь заниматься, что делать? Молчишь? А я тебе скажу: останется мне только одно — замаливать те небольшие, малюсенькие грешки, ну, такие совсем не заметные пятнышки, которые у меня, может быть, еще есть. Надо замолить и самый маленький грешок, тогда в последующем перерождении меня будет ждать счастливая жизнь. Приятно ведь, что после смерти не появлюсь на свет какой-нибудь змеей или грязной свиньей, правда? Пускай грешники коммунисты после смерти перерождаются во всяких там червей, волков, бездомных собак, верно ведь?
—
Ну, выпей же… — по-прежнему ласково попросила Сэжэдма. — Что-то больно разговорчивым становишься… Выпей, да я тебя провожу, а то ведь сейчас и доктор придет.
—
Ах, выпить… Можно и выпить… Почему бы и не выпить?.. — Дэлгэр запрокинул лысую голову, влил в разинутый рот второй стакан водки, вцепился щербатыми зубами в кусок жирной говядины. Тупыми, поредевшими зубами как разжуешь большой кусок мяса? Глотал нежеванное. Гладкую кость бросил на стол. И тут же вцепился в другой кусок. — О бурхан, в какое хорошее время живем. Сыты, не печалимся о завтрашнем дне… на содержании государства. Ты, Сэжэдма, только подумай: мы со старухой получаем в месяц… в месяц мы получаем… кругляком двести, а? Галсан наш со своей семьей получает в месяц в среднем пятьсот, а? Всего в семье у него только трое… Это же надо — пятьсот рублей на троих каждый месяц… Да еще какая-то дополнительная оплата. И уже не пятьсот, целая тысяча в месяц на пятерых, а?
Сэжэдма подала ему стакан зеленого чая.
—
В старину в почете были ноёны — начальники, а теперь самые главные — рядовые колхозники. Так, да? Ха, какое интересное время… Ну, тех, которые не вкалывают в поле, мы жалеть не станем. Пускай пока сидят над бумагами, пускай пока ездят в легковушках. Придет время, узнают, как мало у нас ценится ихняя «непыльная» работа. Видишь как? Интересно, правда?
Сэжэдма не успела ответить: из комнаты послышался слабый голос больного, она торопливо поднялась, заспешила в комнату.
Жамсаран Галданович тяжело дышал, лицо обострилось, в глазах была ярость.
- Отправляй-ка побыстрее этого Дэлгэра Шойдонова… ко всем чертям… — прохрипел он. — Глупая женщина, почему разрешила свалить у нас эти дрова? Пусть побыстрей уносит свои поганые ноги, слышишь.
- Здравствуй, как поживаешь? — Дэлгэр неожиданно появился в комнате. Встал, широко расставив кривые ноги в кирзовых сапогах… Жамсаран Галданович сжал зубы, с ненавистью посмотрел на незваного гостя. А тот будто ничего этого не замечал, скинул со стула лежавшего там кота Ваську, тяжело уселся.
—
Вид у тебя ничего, ровесник… Вот и верь лю
дям… Да ты, елки-палки, глядишь молодцом. А ведь что треплют, что треплют… будто не сегодня, так завтра отправишься к бурханам, вот ведь мерзавцы, правда? Ты такой хороший человек… А болезнь не разбирает, кто какой, правда?
Жамсаран Галданович молчал. Он лежал с закрытыми глазами.
—
Я сварила арсу, — тихо проговорила ему Сэжэдма. — Принести?
—
Не надо… Не хочу, — чуть шевельнул губами больной. Слабой рукой провел по зачесанным назад белым волосам.
Дэлгэр смотрел на него, не скрывая злобной улыбки… «Да, — думал он, — был ты высок, силен, горд… И место у тебя в жизни было повыше моего… А вот — пожалуйста… Верно говорят, что время временем, а зелень зеленью… Вон каким стал бывший начальник — ноён. Живой труп ты, вот кто…» — Дэлгэр гордо развернул плечи. Ведь еще совсем, кажется, недавно не то что домой к тебе, к «товарищу председателю», даже в кабинет входил не сразу, а постою, бывало, перед дверью, чтобы унять волнение… Входил боязливо, на пороге шапку снимал, двигался бочком, словно крадучись… А теперь вот — пожалуйста… Да, удивительная штука жизнь наша…»