Рассказ о шпионе

— Уже прошло полчаса.

— Ты лучше съешь сосиску. Пока мы занимались кражей со взломом, у нас не осталось времени для ленча. — Я достал себе еще одну сосиску и засунул ее в свернутый ломтик хлеба.

Она схватила меня за руку.

— Ты и раньше занимался такими делами?

— Только без напарников. Хочешь бутерброд с сосиской?

Я увидел, что она готова снова заплакать.

— О, Патрик! — Она топнула ногой, но в этих туфлях у нее не получилось. В других туфлях у нее бы это получилось выразительнее.

— Я просто пошутил, — сказал я. — Неужели ты думаешь, что я говорю серьезно?

— А я и не поверила, что о доме ты говоришь серьезно, — ответила она.

В погребе никого не было. Никого не было и в туалете. Никого в кладовой наверху. Буквально час тому назад жизнь в ресторане била ключом, сейчас же в нем никого не осталось.

Что-то витало в воздухе, возможно, звук наших голосов и шагов, раздававшихся в помещениях с закрытыми окнами и дверями. Или, может быть, действительно есть что-то особенное в атмосфере покинутых домов. Все здесь проходило в спешке, но тем не менее планомерно и дисциплинированно. Не было даже намерения унести с собой наиболее ценные вещи. Здесь был дорогой магнитофон фирмы «Сони», погреб, полный вина и крепких напитков, две или три коробки сигар и сигарет в шкафу над окном для подачи блюд. Зато я не нашел ни одного клочка бумаги: ни счетов, ни накладных, ни меню. Даже листок заказов бакалейных товаров, который я видел раньше около полки для ножей, был аккуратно отколот и унесен из ресторана.

— Хочешь ломтик ветчины? Ты ведь ее любишь.

— Да перестань же!

Я вошел в зал ресторана. Свет проникал сквозь сетчатые занавески и отражался от мраморных крышек столов и гнутых деревянных стульев, стоящих вокруг этих столов. Здесь было мрачно и темно, как в старинном замке. Стилизованные зеркала, на которых золотыми буквами была написана реклама сигарет и аперитивов, висели на каждой стене. Все эти зеркала бесконечное количество раз отражали и отдельные кабинеты, где, наверное, подвыпившие девицы протягивали голые руки таинственным мужчинам подозрительного вида.

В зеркалах отразилась и ярко-красная тележка молочника, и я услышал, как она заскрипела, остановившись на улице напротив ресторана. Я открыл задвижку на передней двери и пропустил Мэрджори вперед. Молочник переносил на крыльцо перед дверью два ящика с молочными бутылками. Это был молодой человек в типичной для профсоюза молочников, замусоленной кепочке и коричневом халате кладовщика. Он улыбнулся и на секунду остановился перевести дыхание.

— Вы его упустили, — сказал он.

— Давно?

— С полчаса будет, может, немного побольше.

— Это транспорт подвел, — сказал я.

— Не повезло, — произнес молочник, — как так получилось?

— А как обычно такие вещи получаются? — бросил я.

— Да, что правда, то правда, — закивал он, снял свою кепочку и почесал голову.

— Здорово ему досталось? — спросил я.

— Все было вперемешку: где руки, где ноги…

— Он был в сознании?

— Я-то сам был в конце улицы. Я только видел, как его вносили в машину. Им пришлось открыть обе дверцы, чтобы погрузить его вовнутрь.

— Что за машина? «Скорая помощь»?

— Нет, кремового цвета, с красным крестом и с какой-то надписью.

— Если бы я только знал, куда его увезли, — сказал я. — Кстати, эта леди — доктор.

Он улыбнулся Мэрджори, с удовольствием растягивая свою передышку, поставил ботинок на ящик — штанина задралась и обнажила желтый носок и волосатую ногу. Он достал портсигар, выбрал сигарету и щелкнул золотой зажигалкой. Покачивая головой, задумался о машине.

— Она уехала сразу за мной. Наверняка в клинику.

— А остальные куда делись? Поехали с ним?

— Нет, они сели в шикарный «бентли».

— Неужели!

— Да, в «бентли» модели Т. Похожа на «роллс-ройс», только радиатор другой. Шикарная тачка. Зеленого цвета.

— Вы хорошо разбираетесь в моделях.

— Да я сам одну собрал. Одних только деталей из пластика двести штук. А сколько месяцев работы мне это стоило. Да ее по телевизору показывали. Вы, наверное, видели. Теперь моя жена с нее пылинки сдувает.

— Значит, зеленого цвета?

— Переднее крыло погнуто. Видимо, недавно, потому что ржавчины еще не было.

— А машина была из клиники?

— Да я не обратил внимания. Так что извините, госпожа доктор, — сказал он Мэрджори и притронулся к кепке. — Что-то в последние дни у меня память ни к черту. А вы, наверное, из Ассоциации национального здравоохранения?

— Да, — ответил я. — Ну, я думаю, там ему предоставят все условия.

— Да-да! — ответил молочник. — Уж там-то он получит все, что душа пожелает.

— Мне нужно бежать, — сказала мне Мэрджори.

— Здесь сегодня никого нет, — сказал я.

— Да, ресторан на ленч не открывают, — ответил молочник.

Он подобрал два ящика с пустыми молочными бутылками и потащил их дальше.

— Откуда ты знаешь о машине «скорой помощи»? — спросила меня Мэрджори.

— Да так… — ответил я, почувствовав себя мудрецом.

— А кто это был? — не успокаивалась Мэрджори. — А что произошло?

— Это был один русский адмирал с больными почками, — ответил я.

Мэрджори обиделась. Она вышла на дорогу и махнула рукой проезжавшему такси. Машина остановилась, скрипнув тормозами. Мэрджори открыла дверь и села.

— Ты готов расстроить меня чем угодно, лишь бы избежать серьезного разговора! Это глупо, Патрик! Ты что, этого не замечаешь?

Такси рванулось с места, прежде чем я успел ответить.

Я стоял на тротуаре, наблюдая, как молочник уходил, пошатываясь под тяжестью нескольких ящиков с молоком. Иногда он их ставил на землю и переводил дыхание. Он был находчивым и энергичным парнем, которого любой молочник нанял бы с удовольствием. Но молочники, которые могут позволить себе купить туфли ручной работы из крокодиловой кожи, вряд ли оденут их для повседневного обихода, тем более если туфли совершенно новые. Это понятно, что обувь всегда трудно поменять при спешном переодевании, но вот золотая зажигалка — это уже грубейшая небрежность. Было очевидно, что ресторан находится под наблюдением, но, всматриваясь в уходящего фальшивого молочника, я удивился, почему он мне так много всего рассказал, хотя вся операция была явно рассчитана на меня.

Я пересек улицу и подошел к перевернутой корзине, у которой стоял старик и продавал газеты. Я посмотрел на корзину с прикрепленным на ней плакатом и маленьким подносом со сдачей. Я бы не удивился, если, перевернув корзину, я бы повредил спрятанную там рацию, стоящую несколько сотен фунтов. Да, ресторан был под пристальным наблюдением, причем они даже не особенно заботились о тонкостях.

— Мне какую-нибудь поновее, — автоматически сказал я.

Опять начался дождь, и продавец газет натянул целлофановую пленку на свой товар.

— Вам спортивную?

— Мне вообще-то все равно, — ответил я, взял газету и некоторое время стоял, просматривая ее.

Женщина, возглавившая русскую делегацию на переговорах о воссоединении Германии, быстро стала притчей во языцех на Западе. Организация освобождения женщин поддерживала ее избрание на пост председателя на переговорах, несмотря на претензии со стороны делегатов-мужчин из Великобритании, Франции и США. Ее короткие появления на экранах телевизоров помогали средствам массовой информации более доступным языком рассказывать о переговорах публике, которой было наплевать на вопрос о германских восточных границах. Зато теперь фотопортрет Екатерины Ремозивы, размером в три колонки, красовался на первой странице газеты. Она была худой старой девой с располагающей улыбкой, волосы собраны в пучок, рука поднята в приветствии, похожем одновременно на жест рабочей солидарности и благословение папы. Надпись под фотографией гласила:

«Для мадам Екатерины Ремозивы переговоры в Копенгагене явились результатом шестилетней неофициальной деятельности и сотен полуофициальных встреч. В следующий понедельник мы начинаем репортаж об этой удивительной женщине и ее надеждах на нерушимый мир и процветание на Европейском континенте».